Это был самый тяжелый кризис, который пережили британцы на Ближнем Востоке. Ситуация усугубилась одновременным крахом русского Южного фронта перед гитлеровскими войсками, наступавшими на Кавказ. В Эль-Аламейне Роммель рвался в парадную дверь, ведущую на Ближний Восток; на Кавказе Клейст угрожал ворваться на него с «заднего хода».
Впрочем, Тома заявил, что угроза была скорее случайной, чем намеренной. «Операция по взятию в „клещи“ Ближнего Востока, которая, как вы считали, идет полным ходом, никогда не была основана на серьезном плане. О ней несколько раз упоминалось в окружении Гитлера, но генеральный штаб с ней никогда не соглашался и не считал ее практичной».
Даже угроза Египту создалась в результате неожиданного для нас разгрома 8-й армии в битве при Газале — Тобруке. Войска Роммеля не обладали силой, достаточной для покорения Египта. Он просто не устоял перед соблазном продолжить успех и двигаться дальше. Это было его ошибкой.
Я спросил Тома, действительно ли Роммель был убежден в возможности дойти до Суэцкого канала, как это явствовало по некоторым его замечаниям в разговоре со своими офицерами. Тома ответил: «Уверен, что нет! Роммель произносил нечто подобное, только чтобы повысить боевой дух своих солдат, особенно итальянцев. После остановки в районе Эль-Аламейна он охладел к этой идее. Он понимал, что одержать верх над англичанами можно только благодаря внезапности, но не видел возможности внезапного нападения, находясь перед укреплениями Эль-Аламейна. К тому же он знал, что к англичанам постоянно прибывает подкрепление.
Роммель понял, что зашел слишком далеко: уж очень малы были его силы и велики трудности с организацией снабжения, — но его успех произвел такой ажиотаж, что он уже не мог повернуть. Этого ему не дал бы сам Гитлер. В результате Роммель был вынужден оставаться на месте, дожидаясь пока англичане накопят достаточно сил, чтобы разбить его».
Тома сказал, что узнал все это от Роммеля и его старших офицеров. Сам он прибыл в Африку из России в сентябре. «Получив приказ сменить Роммеля, заболевшего желтухой, я позвонил и попытался отказаться, мотивируя это позицией, которую выразил двумя годами ранее. Но в ответ пришло сообщение, что Гитлер лично настаивает на моей кандидатуре, так что мне не оставалось ничего иного. Я прибыл в Африку примерно 20 сентября и несколько дней обсуждал ситуацию с Роммелем, который потом отправился на лечение в Винер-Нойштадт под Веной. Через две недели на сцене появился генерал Штумме, которого назначили командующим всем африканским театром военных действий. Это означало, что мне предстояло командовать только частями, находившимися на позициях перед Эль-Аламейном, что ограничивало мои возможности по улучшению административной организации. Вскоре после этого Штумме скончался от удара. Все это усложняло нашу подготовку к отпору наступления англичан.
Я делал все, что мог, для улучшения диспозиции. В тяжелых условиях на любое предложение отступить до начала наступления англичан поступал решительный отказ. Но нам все равно пришлось бы отступить, несмотря на приказы Гитлера, если бы не запасы, которые мы захватили на ваших складах в Тобруке. На них мы и держались».
Услышав это, я заметил, что наша потеря Тобрука в то время казалась катастрофой, но на самом деле помогла англичанам выиграть войну в Северной Африке. Ведь если бы немцы отступили от Эль-Аламейна до начала наступления Монтгомери, то вряд ли бы их удалось разбить полностью. Похоже, такой вывод в голову Тома не приходил.
Затем Тома поделился своими впечатлениями о сражении, начавшемся 23 октября 1942 года. Он сказал, что внушительное превосходство 8-й армии во всех видах оружия сделало ее победу почти неизбежной еще до начала. «Я подсчитал, что у вас тогда было 1200 самолетов, тогда как у нас насчитывалась едва ли дюжина. Через три дня после начала наступления из Вены вернулся Роммель, но было уже слишком поздно что-либо менять. Он был еще болен и находился в нервном состоянии, постоянно менял свои решения. А англичане тем временем давили на нас все сильнее и сильнее.
Когда стало ясно, что мы не выстоим под их натиском, решили в два этапа отвести войска к линии в районе Даба, в 50 милях к западу. Это могло спасти нас. Первый этап был намечен на 3 ноября, и он уже начался, когда был получен категорический приказ Гитлера, запрещающий отступление и предписывающий нам удерживать занятые позиции любой ценой. В действительности это означало, что наши войска должны были снова идти вперед и вступить в безнадежное сражение, которое не могло не стать роковым».
Далее Тома рассказал, как попал в плен. Во время сражения он носился в танке от одного важного участка к другому; в него несколько раз попали, а под конец танк загорелся и пришлось вылезти. «Это был достойный конец». Тома показал мне фуражку с дырками от пуль — знак того, что ему повезло остаться в живых. С явным сожалением он сказал, что за время военных действий в Польше, Франции, России и Африке принял участие только в 24 танковых боях. «В испанской войне мне удалось принять участие в 192 танковых боях».
На посту командующего Африканским корпусом его сменил Байерлейн, который чудом собрал остатки подразделений, уклонился от преследовавших англичан и умело отвел войска в Триполитанию, под общим руководством Роммеля.
После пленения Тома отвезли к Монтгомери, с которым он обсудил ход сражения за обеденным столом. «Вместо того чтобы вытягивать у меня информацию, он сам рассказывал о состоянии наших войск, их снабжении, диспозиции. Я был потрясен точностью его сведений, особенно о наших недостатках и трудностях с поставками. Похоже, он знал о положении дел в наших войсках не хуже меня».
Далее Тома поделился своими впечатлениями о победителе. «Мне кажется, он был слишком осторожен, учитывая явное превосходство его сил, но… — Тут Тома сделал паузу и особенно подчеркнул: — Это же единственный маршал, который в этой войне выиграл все свои сражения.
В современной мобильной войне тактика — это не самое важное, — подвел он итог. — Решающий фактор — это организация снабжения, поддерживающая импульс движения вперед».
Глава XVВторжение Гитлера в СССР
Русская авантюра Гитлера окончилась крахом из-за его собственной нерешительности и из-за конфликтующих взглядов среди немецкого верховного командования о целях и направлениях наступления. В критические моменты терялось драгоценное время. В конце концов Гитлер уничтожил Германию, поскольку не смог заставить себя смириться с неизбежными потерями и вовремя выйти из азартной игры.
Повторилась история Наполеона, но с некоторыми важными отличиями. Гитлер упустил шанс взять Москву, но очень близко подошел к решающей победе. Он завоевал больше русской территории и продержался там дольше, но тем более катастрофичным был его финал.
Начиная вторжение в июне 1941 года, Гитлер рассчитывал разгромить основные силы Красной армии еще до подхода к Днепру. Не выполнив эту задачу из-за того, что русские оказались более серьезным противником, чем ожидалось, он принялся спорить с генералами по поводу того, как быть дальше. Браухич и Гальдер хотели продолжать наступление на Москву, но Гитлер сначала предполагал стабилизировать ситуацию на юге, и настоял на своем. После окружения Киева и крупной победы он позволил генералам поступать по-своему. Отложенное наступление на Москву началось с очередной крупной победы, но затем армия увязла в осенней распутице, а под конец и вовсе остановилась в суровые зимние холода. Наступление началось слишком поздно.
Но, как следует из рассказов немецких генералов, это было не единственной причиной последующего краха. Иногда они сами до конца не осознавали происходящее, «не видя леса из-за деревьев». Однако они предоставляли факты, на основании которых можно сделать выводы.
Самый поразительный вывод заключается в следующем. Помимо всего прочего, Россию спас не ее прогресс, а скорее отсталость. Если бы при советской власти в стране появилась система дорог, сравнимая с дорожными системами западных стран, немцы бы, пожалуй, продвинулись дальше и за меньшее время. А так немецкие механизированные части просто застряли в грязи.
Но можно сделать и еще один вывод, обратный первому. Немцы утратили шанс на победу, сделав ставку на колесную, а не на гусеничную технику. На размытых дорогах колесный транспорт застревал намертво, тогда как танки двигались дальше.
Танки вместе с гусеничным транспортом могли бы занять жизненно важные города СССР еще до осени, даже несмотря на плохие дороги. Опыт Первой мировой войны показал это всем, кто имел глаза и разум. Родина танка — Британия, и те из нас, кто проповедовал идею мобильной войны после 1914–1918 годов, настаивали на том, чтобы новые вооруженные силы обязательно обладали вездеходами. Немецкая армия в развитии мобильных войск пошла дальше нашей, не говоря уже об остальных, но не уделила должного внимания вездеходному транспорту. Иными словами, немецкая армия была самой современной из всех существующих в 1940–1941 годах, но не достигла цели, потому что упустила вопрос двадцатилетней давности.
Немецкие генералы изучали свое дело глубоко и всесторонне, с юности посвящая себя совершенствованию мастерства, но держась вдалеке от политики и еще меньше обращая внимание на внешний мир. Такие люди обычно становятся чрезвычайно компетентными в своем деле, но лишаются воображения. Только под конец войны предоставили свободу более смелым представителям танковой школы, но было уже поздно — к счастью для других стран.
А теперь немного подробнее о том, что немецкие генералы говорили о войне в СССР.
Влияние балканской кампании
До обсуждения собственно русской кампании следует решить вопрос, послужила ли кампания в Греции причиной ее задержки. Представители правительства Великобритании утверждали, что хотя отправка войск генерала Вильсона в Грецию и завершилась поспешной эвакуацией, но она тем не менее была оправдана тем, что на шесть недель задержала вторжение в СССР. Это заявление впоследствии было подвергнуто сомнению, а все мероприятие названо авантюрой и политической игрой. Так рассуждали и многие военные, близко знакомые с ситуацией в Средиземноморье, особенно генерал де Гинган, в то время работавший в объединенном штабе союзников в Каире, а позже ставший начальником штаба Монтгомери.
В то время они утверждали (а впоследствии только укрепились в своем мнении), что из-за отправки в Грецию основных сил, не имевших реальных шансов спасти страну от вторжения, была упущена блестящая возможность воспользоваться поражением итальянцев в Киренаике и захватить Триполи до прибытия немцев.[11] Согласно их мнению особенно примечательно то, что греческое руководство с большим сомнением относилось к предложению англичан и согласилось на него только благодаря настойчивости Идена, красочно описавшего помощь, какую может оказать Великобритания.
Беспристрастный историк не может не признать, что события подтвердили правоту военных. Через три недели Греция оказалась захваченной, а англичане были вытеснены с Балкан, в то время как уменьшившиеся силы англичан в Киренаике были также разгромлены корпусом Роммеля, которому удалось высадиться в Триполи. Эти поражения нанесли серьезный урон престижу Великобритании и обернулись несчастьями для греческого народа. Даже если окажется, что эта кампания действительно задержала вторжение в СССР, то это все равно не оправдывает решение британского правительства, поскольку тогда оно не ставило перед собой такую цель.
Тем не менее с исторической точки зрения любопытно было бы выяснить, действительно ли греческая кампания имела такой неявный и непредвиденный эффект. Наиболее очевидное доказательство в пользу подобного утверждения заключается в том, что Гитлер изначально приказывал закончить подготовку к вторжению в СССР к 15 мая. В конце марта его перенесли примерно на месяц, а после установили точную дату — 22 июня. Фельдмаршал фон Рундштедт рассказывал мне, что процесс подготовки его группы армий был затруднен из-за позднего прибытия танковых дивизий, участвовавших в балканской кампании, и что это послужило основной причиной задержки в сочетании с погодными условиями.
Фельдмаршал фон Клейст, командующий танковыми частями Рундштедта, высказался еще более недвусмысленно: «Да, это правда, что занятые на Балканах силы были невелики по сравнению с нашей общей мощью, но в них была высока доля танков. Основная масса танков, поступившая под мое командование перед вторжением в СССР, прибыла в южную Польшу с Балкан. Техника требовала ремонта, а людям был необходим отдых. Многие из них дошли на юге до самого Пелопоннеса, после чего проделали обратный путь».
На мнение фельдмаршалов фон Рундштедта и фон Клейста, разумеется, повлияло наличие танковых дивизий на их участке фронта. Другие генералы не уделяли столь большого внимания последствиям балканской кампании. Они подчеркивали, что главная роль в наступлении на СССР принадлежала группе армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока, расположенных в северной Польше, и что успех кампании напрямую зависел в первую очередь именно от их наступления. Уменьшение сил армий Рундштедта, игравших второстепенную роль, вряд ли имело существенное значение, потому что русские войска было нелегко перебросить. Это даже могло удержать Гитлера от решения перенести основное наступление на юг во время второго этапа вторжения — решения, которое, как мы увидим позже, явилось причиной роковой задержки и лишило немцев шансов дойти до Москвы раньше, чем наступит зима. Вторжение можно было бы начинать и не ожидая прибытия из Балкан подкрепления для группы армий Рундштедта. Более существенным был вопрос, достаточно ли высохла земля. Генерал Гальдер утверждал, что погодные условия оставались неблагоприятными вплоть до самого вторжения.
Впрочем, воспоминания генералов не могут служить основанием для однозначных выводов о том, как бы развивалась ситуация, если бы не балканская кампания. Просто после того, как по этой причине была перенесена предварительная дата, никто и не думал, что наступление начнется раньше, чем прибудут дополнительные дивизии.
Причиной задержки была вовсе не Греция. Гитлер уже предусмотрел такой вариант, запланировав балканскую кампанию на 1941 год, то есть непосредственно перед вторжением в СССР. Решающим фактором в выборе даты стал государственный переворот в Югославии 27 марта, когда генерал Симович и его союзники свергли правительство, незадолго до этого подписавшее соглашение со странами Оси. Узнав об этом, Гитлер пришел в такую ярость, что в тот же день приказал нанести массированный удар по Югославии. Для этого требовалось больше сил, как наземных, так и воздушных, чем предполагалось задействовать для одной лишь Греции; в результате и было принято судьбоносное решение о переносе срока нападения на СССР.
Опасение, что англичане высадятся в Греции, а вовсе не сама их высадка, подсказало Гитлеру мысль об оккупации Греции. Результат этой высадки и вовсе мог успокоить его: она даже не помешала тогдашнему правительству Югославии заключить соглашение с Гитлером. С другой стороны, она могла подтолкнуть Симовича осуществить переворот и бросить вызов Гитлеру, оказавшийся неудачным.
Дополнительную информацию о тех предшествующих нападению на СССР событиях поведал мне Блюментритт, обсуждавший некогда этот вопрос с Гальдером и Гриффенбергом. Гриффенберг, начальник оперативного отдела ОКХ, был назначен начальником штаба 12-й армии Листа, участвовавшей в балканской кампании.
«Вспоминая оккупацию Салоник войсками союзников в 1915–1918 годах, Гитлер опасался, что в 1941 году англичане вновь высадятся в Салониках или в южной Фракии и, таким образом, окажутся в тылу группы армий „Юг“, нацеленных на Россию. Гитлер предполагал, что англичане постараются, как и раньше, пойти на Болгарию, Румынию и Югославию. Он вспоминал, как в конце Первой мировой войны союзная армия на Балканах немало способствовала этому решению.
В качестве предупредительной меры до нападения на Россию он решил занять побережье южной Фракии между Салониками и Дедеагачем (Александруполисом). Эту операцию должна была провести 12-я армия (Листа), имевшая в своем составе танковую группу Клейста. Переправившись через Дунай, она перешла из Румынии в Болгарию, а оттуда пробить „линию Метакса“ и выйти правым флангом к Салоникам, а левым — к Дедеагачу. На побережье основную защиту берега должны были уже осуществлять болгары при поддержке немногочисленных немецких частей. Основная масса 12-й армии, особенно танковая группа Клейста, должна была отправиться обратно на север и через Румынию выйти в южный сектор Восточного фронта. Изначально план не подразумевал оккупацию (основной части) Греции.
Когда этот план показали королю Болгарии Борису, он сказал, что не доверяет югославам. Он считал, что правое крыло 12-й армии будет подвергаться большой опасности со стороны Югославии. Немецкие советники постарались убедить Бориса, что югославы будут выполнять условия пакта 1939 года, заключенного ими с Германией. Впрочем, у них сложилось впечатление, что Борис уверен в этом не до конца.
И он оказался прав. Едва 12-я армия выступила из Болгарии согласно плану, из Белграда пришло неожиданное сообщение об отстранении от власти князя-регента Павла. Ряд югославских политиков были недовольны прогерманской политикой князя Павла и захотели перейти на сторону западных держав. Осуществлялся ли этот переворот при поддержке Запада или СССР, мы, как военные, не могли судить. В любом случае за ним стоял не Гитлер! Для нас это был неприятный сюрприз, ставивший под угрозу весь план операций 12-й армии в Болгарии. Танковой группе Клейста, например, пришлось поворачивать и идти прямо на Белград. 2-й армии (Вейхса), формировавшейся в Каринтии и Штирии, тоже пришлось импровизировать и идти на юг, в Югославию. Вспышка на Балканах привела к переносу нападения на СССР с мая на июнь. В этом смысле переворот в Белграде действительно повлиял на начало операции против СССР.
Но большую роль сыграла и погода. К востоку от линии Буг — Сан в Польше до мая наземные операции крайне затруднены из-за грязи и заболоченного характера местности. Многочисленные мелкие реки разливаются и затрудняют продвижение, причем чем дальше двигаться, тем существеннее становятся эти факторы, особенно в районе Припяти и Березины. Даже при обычных условиях передвижение там крайне ограниченно до середины мая. Но 1941 год выдался исключительным — зима длилась дольше обычного. Еще в начале июля Буг перед нашими войсками разливался на несколько миль.
Далее на севере условия похожи. Манштейн, который тогда командовал танковым корпусом в Восточной Пруссии, сказал мне, что в конце мая — начале июня там шли проливные дожди. Очевидно, что если бы вторжение было намечено на более ранний срок, то перспективы его были бы неблагоприятными; успех операции был бы сомнительным и без балканской кампании. В 1940 году сама погода благоприятствовала вторжению на Запад, но в 1941 году, перед вторжением на Восток, все было совсем наоборот».
Повод для вторжения в СССР
На следующей стадии своего исследования я постарался пролить свет на вопрос, почему, по мнению генералов, Гитлер все же напал на СССР. Свет этот оказался довольно тусклым. Хотя об этом фюрер задумывался еще с июля 1940 года и с тех пор предпринял ряд целенаправленных шагов, генералы на удивление смутно представляли себе причины такого рокового для них решения. Большинство из них высказывали опасения, но информацию они получали скудную и слишком поздно. Гитлер умел держать своих военачальников в «изолированных отсеках», и каждому сообщал лишь то, что считал необходимым для выполнения конкретной задачи. Каждый из них был словно работник на конвейере, не видящий ничего далее своего рабочего места.
Поскольку они все так же говорили, что самым упорным противником вторжения и первым, кто настаивал на его прекращении, был Рундштедт, то, разумеется, для начала захотелось узнать его мнение. Он сказал мне: «Гитлер настаивал, что мы должны нанести удар раньше, чем Россия соберется с силами, и что она гораздо более готова нанести удар по нам, чем мы себе представляем. Он снабжал нас информацией о том, что русские тоже планируют наступательную операцию на лето 1941 года. Лично я в этом сильно сомневался».
Далее я спросил его о причинах, которые заставили его, в отличие от Гитлера, усомниться в готовящемся нападении русских. Он ответил: «Во-первых, наше наступление, как казалось, застало русских врасплох. На моем участке фронта мы не заметили признаков готовящегося наступления, хотя дальше кое-что и обнаружили. В районе Карпат у них располагалось 25 дивизий, обращенных в сторону Венгрии, и я ожидал, что эти дивизии повернут и ударят по моему правому флангу. Но вместо этого они отступили. Отсюда я пришел к выводу, что они не готовы к наступательным действиям и что Верховное командование русских не планировало начинать наступательную операцию, по крайней мере в ближайшее время».
Затем я расспросил генерала Блюментритта, который в то время был начальником штаба 4-й армии Клюге, находившейся на главном направлении атаки; к концу года он стал заместителем начальника генерального штаба ОКХ и имел доступ ко всем сведениям о ходе наступления.
Блюментритт сказал мне, что главнокомандующий Браухич и начальник генштаба Гальдер, так же как и Рундштедт, были против вторжения в СССР. «Из своего опыта 1914–1918 годов все трое понимали, что в этой стране придется столкнуться со множеством трудностей, связанных прежде всего с продвижением вглубь, подкреплением и снабжением. Фельдмаршал фон Рундштедт прямо так и спросил Гитлера: „Вы хорошо все взвесили и понимаете, на что идете, нападая на СССР?“»
Гитлера невозможно было отговорить от принятого решения, но ему пришлось объявить, что исход русской кампании должен быть решен к западу от Днепра. До этого он признавал, что после пересечения этой линии подкрепление и снабжение армии будут сопряжены с трудностями. Когда танковым войскам на главном направлении приказали наступать к Смоленску и Десне, расположенным за линией Днепра, это было сделано с целью создать замешательство в стане врага и отрезать пути подкрепления, пока немецкая пехота будет окружать медленно передвигающиеся русские армии. Когда же выяснилось, что русские армии вовсе не попали в ловушку и не разгромлены к западу от Днепра, он, как и Наполеон, приказал продолжить наступление. Это было самое судьбоносное решение во всей кампании. И еще более роковым его сделала нерешительность Гитлера в выборе лучшего направления.
Некоторые интересные моменты прояснились в беседе с фельдмаршалом фон Клейстом, который сказал, что о предстоящем нападении на СССР ему сообщили лишь незадолго до начала. «То же самое было и с другими высокопоставленными командирами. Нам сообщили, что русские армии готовятся к наступлению и что для Германии жизненно важно остановить нависшую над ней угрозу. Нам объяснили, что фюрер не может думать ни о чем другом, пока над страной нависла такая большая угроза и слишком большие силы прикованы к восточной границе. Высказывалось мнение, что нападение — это единственный способ устранить угрозу».
Клейст продолжал: «Мы вовсе не недооценивали Красную армию, как принято считать. Последний германский атташе в Москве, генерал Кестринг — весьма способный дипломат, — хорошо информировал нас о состоянии русской армии. Но Гитлер отказывался верить его донесениям. Надежды на победу базировались в основном на перспективе политической нестабильности в СССР. Большинство генералов понимали, что если русские предпочтут отступить, то без политических потрясений шансов на победу будет мало. Слишком много расчетов строилось на уверенности, что Сталин, потерпев ряд тяжелых поражений, будет свергнут народом. Эту уверенность подпитывали в Гитлере его политические советники, а мы, военные, не были настолько искушены в политике, чтобы спорить. К продолжительной борьбе мы не готовились. Все строилось на предположении, что решающая победа будет одержана еще до осени».
В результате зимой немцам пришлось дорого заплатить за свою недальновидность.
Что касается мотивов Гитлера, то еще больший свет на них позже пролил Варлимонт. Будучи членом ОКХ, он имел возможность следить за ходом мыслей фюрера до того, как они оформились в четкий план, и прежде чем было принято окончательное решение двинуть войска на СССР.
«Ответ на вопрос, почему Гитлер напал на СССР, на мой взгляд, заключается в том, что он оказался в той же ситуации, что и Наполеон. Оба эти человека смотрели на Великобританию как на главного и самого опасного своего врага. Оба не смогли решиться на вторжение в Великобританию по морю. Но оба при этом верили, что Великобританию можно вынудить пойти на уступки с доминирующей на континенте силой, если лишить ее перспективы получить мощного союзника на другом конце Европы. Оба подозревали, что СССР станет союзником Великобритании, и чем дольше продолжается война, тем больше эта угроза. Оба были уверены, что главная военная держава Центральной Европы не может ждать, пока периферийные нации (Великобритания и СССР) воспользуются благоприятным моментом и раздавят ее между собой. Поэтому и Наполеон и Гитлер сознательно или неосознанно стремились нанести удар первыми».
Что касается Гитлера, то он действительно недооценивал военную мощь СССР и его военный потенциал. По крайней мере так считали многие в окружении Гитлера. У меня сложилось такое впечатление из-за одного высказывания, предположительно самого Гитлера, которое повторяли Кейтель и Йодль в беседах с итальянцами и финнами еще до русской кампании: «В этой войне мы уже победили, нужно только ее закончить». Варлимонт добавил, что в их кругу Йодль тоже часто повторял нечто подобное.
«Данные разведки о военной мощи русских всегда были недостаточными, — продолжил Варлимонт, добавив, что предварительные оценки на совещании были подготовлены генеральным штабом, а не Кейтелем и Йодлем. — Только ОКХ могло точно оценить данные разведки, но оно бы никогда не позволило Кейтелю объявить вслух правдивые сведения».
Из показаний Варлимонта можно сделать вывод, что тенденция недооценивать силу русских была свойственна не только Гитлеру и его окружению. Это противоречит тому, что сказал Клейст; сам он, как я обнаружил, всегда был склонен более высоко оценивать Красную армию (по сравнению с коллегами). Генштаб, по всей видимости, прекрасно понимал все трудности, связанные с ведением боевых действий на территории СССР, но он имел неверное представление о количестве дивизий противника. Это ясно из документальных свидетельств. Через два месяца после нападения Гальдер писал в своем дневнике: «Мы недооценили Россию; мы рассчитывали на 200 дивизий, но уже сейчас встретили 360».
Если разведка и недооценивала мощь противника, то это не мешало ей предоставлять доказательства нависшей угрозы со стороны СССР. Количество дивизий на западе СССР (и на оккупированной ею территории Польши) на протяжении первой половины 1941 года постоянно увеличивалось. В мае их было уже вдвое больше, чем до войны с Польшей. Также была отмечена концентрация воздушных сил и строительство новых аэродромов. Все это подстегивало страхи Гитлера. Когда он говорил своим генералам и советникам, что русские собираются напасть на Германию до конца лета, вероятно, и сам верил в свои слова. Это не обязательно значит, что его страхи были оправданны, — немцы очень часто ошибались, рассуждая об отношении к себе со стороны других наций. С другой стороны, вполне понятно, почему Гитлер беспокоился, выслушивая доклады о постоянно растущей численности советских войск в пограничной зоне, и боялся, что время будет упущено.
Тем не менее весьма странно, почему он все же решил напасть, особенно если считал, что преимущество в численности с самого начала будет не на его стороне. Неужели вся кампания представляла собой чистейшую авантюру? В феврале генералам сообщили о разработанном плане, после чего все они крайне обеспокоились. Даже согласно цифрам Гальдера у Красной армии было 155 дивизий на западе, тогда как армия вторжения насчитывала лишь 121 дивизию. (В действительности данные были слегка занижены.) Заверения, что немецкие войска «качественно лучше» не особо их утешали.
Преимущество инициативы позволило немцам обеспечить некоторое численное превосходство в выбранном главном направлении — на участке к северу от Припятских болот, где группа армий «Центр» фельдмаршала фон Бока наступала по направлению Минск — Москва. В качестве ударного кулака ей выделили две танковые группы (9 танковых и 7 моторизованных дивизий), а всего в ней насчитывалась 51 дивизия. Но группа армий «Север» Лееба в Прибалтике, имевшая в своем распоряжении одну танковую группу (3 танковые и 3 моторизованные дивизии) и в целом состоявшая из 30 дивизий, не имела численного преимущества и едва дотягивала до противника по численности. Группе армий «Юг» Рундштедта тоже выделили одну танковую группу (5 танковых и 5 моторизованных дивизий), а всего в ней насчитывалось 37 дивизий. В итоге ей противостоял даже более многочисленный противник; особенно это касается бронетехники, наиболее важной составляющей боевых действий. Клейст сказал мне, что его танковая армия, являвшаяся главным ударным элементом Рундштедта, имела в своем составе всего 600 танков. «Вам это может показаться невероятным, но это все, что нам удалось собрать по возвращении из Греции. Группа армий Буденного, защищавшая южное направление, имела 2400 танков. Помимо неожиданности нам оставалось рассчитывать лишь на более высокую подготовку и опыт солдат. Именно они были нашим главным преимуществом, пока русские сами не набрались опыта».
На первых порах вера Гитлера в техническое превосходство вполне оправдывалась. Результаты сражений долго подтверждали его уверенность в неоспоримом преимуществе качества над количеством. Именно эта уверенность и привела его авантюру так близко к победе. Шансы на победу были бы еще выше, если бы цель была более четко выражена и определена заранее. Разногласия в стане врага помогли русским организовать оборону и остановить вторжение.