Неудачи на Кавказе и разгром под Сталинградом
Когда Москва оказалась вне досягаемости, а зима окончательно вступила в свои права, немцев охватил страх. Перед ними замаячил призрак ужасного разгрома, пережитого «великой армией» Наполеона.
Следует отметить, что в эти тяжелые часы именно решение Гитлера «не отступать» предотвратило распространение паники. Тогда оно казалось свидетельством железной воли, хотя скорее всего было лишь проявлением тупого упрямства. Принято оно было опять-таки против воли генералов.
Впрочем, кризис, который столь успешно удалось преодолеть, стал вестником неминуемого поражения. Летом 1942 года относительный успех побудил Гитлера в очередной раз устремиться в глубь СССР. Начал он хорошо, но скоро снова сбился с пути. Гитлер не сумел взять Сталинград, потому что взоры его были обращены на Кавказ. Затем он потерял Кавказ в бесплодных попытках захватить Сталинград.
С наступлением зимы он снова вспомнил о Москве и попытался в очередной раз ввязаться в рискованную авантюру. На этот раз следствием стала катастрофа, от которой он так никогда и не оправился. Даже тогда он еще мог перейти к затяжной войне на истощение, осуществляя гибкую оборону на занятых обширных просторах, но упорно придерживался принципа «ни шагу назад», чем и ускорил падение Германии.
Зимний кризис
Из всего, что мне говорили генералы, ясно, что, получив решительный отпор под Москвой в декабре 1941 года, немцы оказались в величайшей опасности. Генералы настаивали, чтобы Гитлер отвел войска назад и оборудовал зимние позиции, подчеркивали, что войска недостаточно оснащены для ведения боев в условиях суровой зимы. Но фюрер отказывался слушать, а отдал категорический приказ: «Армия не должна отступать ни на шаг. Каждый обязан сражаться там, где находится в данный момент».
Казалось, следствием такого решения должна стать неминуемая катастрофа. Но все же дальнейший ход событий оказался на стороне Гитлера и подтвердил его правоту. Генерал фон Типпельскирх постарался объяснить это в общих чертах так: «Фронтальная оборона стала значительно сильнее, чем была в войне 1914–1918 годов. Русские никак не могли прорвать наш фронт, и хотя сумели обойти нас с флангов, они еще не обладали нужным опытом и средствами, чтобы удержать свое преимущество. Мы старались закрепиться в городах, то есть в узлах автомобильных и железных дорог — такова была идея Гитлера, — и в конце концов заняли прочные позиции. Положение было спасено».
Сейчас многие генералы думают, что решение Гитлера было наилучшим в тех обстоятельствах, хотя в то время они с ним не соглашались. «Это была его величайшая заслуга, — признавал Типпельскирх. — В тот критический момент войска вспоминали то, что слышали про отступление Наполеона из Москвы, и жили в ожидании его повторения. Если бы отступление началось, то могло бы превратиться в паническое бегство».
Другие генералы подтверждали это. Впрочем, Рундштедт язвительно заметил: «Именно упрямство Гитлера в первую очередь привело к созданию опасной ситуации. Такого бы не произошло, если бы он позволил вывести войска вовремя».
Косвенное подтверждение этой точки зрения дал мне Блюментритт, рассказывая о том, что происходило на московском фронте в декабре. Из его рассказа следовало, что созданию опасной ситуации способствовала непоколебимая решимость Гитлера удерживать жесткую оборону. Вместе с тем он нередко менял приказы и настаивал на своем.
«После окончательной остановки под Москвой генерал фон Клюге предложил верховному командованию разумное решение — отвести войска на Угру между Калугой и Вязьмой, где уже частично была создана линия обороны. Последовало длительное обсуждение в ставке Гитлера, но неохотное разрешение все же было получено. Тем временем контрнаступление русских развивалось самым опасным образом, особенно на флангах. Только мы начали отводить войска, как поступил категорический приказ фюрера: „4-я армия не должна отходить ни на шаг“.
Наше положение ухудшалось, потому что танковая группа Гудериана находилась далеко от нашего правого крыла, под Тулой, и это истощенное формирование следовало вывести из затруднительного положения, прежде чем начинать общий отвод 4-й армии. Из-за задержки ситуация только обострилась. Русские атаковали Гудериана и отбросили за Оку. В то же время танковая группа Хеппнера слева от нас подверглась сильной атаке русских, которые грозили вот-вот обойти ее с фланга.
В результате 4-я армия оказалась изолированной на передовых позициях, и ей угрожало окружение. Реки замерзли и уже не были препятствием для ударов русских. Вскоре опасность стала еще более серьезной, когда русский кавалерийский корпус обошел наш правый фланг и вышел в тыл. В этом корпусе, кроме кавалеристов, была перевозимая на санях пехота и мужчины из окрестных деревень, способные держать в руках оружие.
В таком мрачном положении 4-я армия оказалась 24 декабря, и все из-за запрета Гитлера на своевременное отступление. Мой командир фон Клюге 15-го числа отбыл сменить заболевшего фон Бока, а я остался командовать армией. Мы с офицерами штаба встретили Рождество в маленькой хижине в Малоярославце, где находился наш штаб, не выпуская из рук автоматов и прислушиваясь к стрельбе. Когда казалось, что уже ничто не спасет нас от окружения, выяснилось, что русские идут на запад, а не поворачивают на север, чтобы выйти к нам в тыл. Они явно упустили свой шанс.
Однако ситуация оставалась угрожающей, поскольку Гитлер все еще тянул с решением. Только 4 января он наконец санкционировал общий отвод войск к Угре. Незадолго до этого я уехал с фронта, чтобы занять место заместителя начальника генерального штаба, а командование армией принял генерал Кюблер. Очень быстро выяснилось, что он не справляется со своими обязанностями в такой сложной ситуации, и его сменил генерал Хейнрици, который сумел удержать армию на новых позициях до весны и дольше, хотя противник обошел ее с обоих флангов».
Говоря об условиях, в которых должен был проходить вывод войск, Блюментритт сказал: «Дороги настолько занесло снегом, что лошади проваливались в него по самый живот. При отступлении дивизий вперед шли солдаты с лопатами, которые днем расчищали проезд для транспорта, передвигавшегося по ночам. Можете представить, каково им приходилось, если температура опускалась до двадцати восьми градусов ниже нуля».
Принятое Гитлером решение, возможно, и спасло московский фронт от краха, но очень дорогой ценой. «Наши потери были не слишком высоки до решающей атаки на Москву, — вспоминал Блюментритт. — Но они многократно выросли зимой как в людской силе, так и в технике. Многие погибли от холода». (Впрочем, записи говорят о том, что еженедельные потери в среднем были наполовину меньше потерь на первом этапе кампании. Не трудно понять, что в сознании военных эйфория удачного наступления преуменьшала реальные потери, а морозная зима и неудачи их преувеличивали. Общие потери с начала вторжения по конец февраля составили немногим более миллиона человек. Впечатление о больших потерях зимой поддерживал и тот факт, что части были недоукомплектованы и пополнение поступало не сразу).
Более подробные сведения всплыли в ходе беседы с Типпельскирхом, который той зимой был дивизионным командиром во 2-м корпусе и находился на Валдайской возвышенности между Москвой и Ленинградом. Он сказал, что численность его войск сократилась до трети от изначальной. «В конце зимы численность дивизий снизилась до 5000 человек, а рот — едва до 50 человек».
Он также указал на более далеко идущие последствия приказа Гитлера «не отступать». «Та зима сокрушила люфтваффе, поскольку самолеты должны были доставлять припасы гарнизонам „ежей“, то есть передовым частям, оказавшимся в изоляции от фланговых атак и наступлений русских. Второму корпусу ежедневно требовалось 200 тонн грузов, а для этого приходилось использовать в среднем до 100 самолетов ежедневно. Но из-за постоянных плохих погодных условий число самолетов приходилось увеличивать, чтобы воспользоваться короткими благоприятными для полетов промежутками. Иногда снабжением только одного корпуса занимались 350 самолетов. Часто самолеты бились из-за плохой погоды. Общее напряжение, с которым было связано снабжение изолированных частей на таком широком фронте, оказалось роковым для последующего развития люфтваффе».
Я расспрашивал генералов о ходе и влиянии наступления русских зимой 1941/42 года. Все они говорили о нервозной обстановке, вызванной фланговыми ударами русской армии, но главный вывод был выражен словами Блюментритта о том, что последствия оказались гораздо серьезнее непосредственной опасности. «Главным следствием того зимнего наступления стал срыв планов германского командования на 1942 год. Погода была для нас гораздо более страшным врагом, чем наступление русских. Она не только понижала моральный дух, но и служила причиной больших потерь в немецких войсках, которые, пожалуй, той зимой сравнялись с потерями русских».
Далее он рассказал, как положение усугублялось растянутостью немецких войск. «Средняя ширина фронта дивизии составляла 20–25 миль, и даже на важных направлениях, такое как московское, она была как минимум 10–15 миль. Это создавало дополнительные трудности в снабжении, которые и без того были немалыми в связи с состоянием автомобильных и железных дорог».
Я спросил, как он объяснит тот факт, что тонкий и растянутый фронт мог сдерживать атаки, ведь его ширина превышала то, что во время Первой мировой войны считалось максимальным для обороны дивизии. Он ответил: «В прежней войне ширина фронта была небольшой из-за глубокого построения дивизии. Некоторое увеличение ширины удерживаемого фронта объясняется появлением новых видов вооружения и усовершенствованием автоматического оружия. Другим важным фактором стало увеличение мобильности оборонительных средств. Если атакующие прорывали фронт, небольшие подразделения танков и мотопехоты часто совершали контрудар и останавливали их раньше, чем они успевали развить успех и расширить прорыв».
Но именно то, что обороняющимся теперь чаще удавалось сдержать атаку, парадоксальным образом подтолкнуло Гитлера к откровенным авантюрам в наступлении. Тот факт, что армиям удалось пережить кризис, изрядно увеличил веру фюрера в себя: он решил, что все его суждения оправданны вопреки любым возражениям генералов. С тех пор он еще меньше стал обращать внимания на их советы.
И без того слабое влияние на него со стороны Браухича уменьшилось из-за болезни последнего, а здоровье генерала ухудшили споры с Гитлером и растущее разочарование кампанией. В ноябре, когда как раз принимались важные решения, он пережил сердечный приступ. Через несколько дней после прекращения наступления на Москву он попросился в отставку. Отставка была принята лишь две недели спустя, 19 декабря. Тем временем Гитлер решил воспользоваться ситуацией и принять верховное командование сухопутными силами (ОКХ) на себя в дополнение к уже занимаемому посту верховного главнокомандующего вермахта, то есть вооруженных сил в целом (ОКВ). Объявление об отставке Браухича, естественно, породило подозрение, что генерала сняли из-за неудачной военной операции, что в общем-то было только на пользу Гитлеру, даже поощрявшему такие настроения в войсках и в обществе. Таким образом фюрер одновременно переложил вину на генералов и увеличил свою власть. Блюментритт прокомментировал это следующим образом: «В то время только адмиралы чувствовали себя вольготно, поскольку Гитлер ничего не знал о море, зато был уверен, что о войне на суше знает все».
Но даже у адмиралов были свои заботы. Так же как и наполеоновским адмиралам, им приходилось иметь дело с командующим, который до мозга костей был сухопутным и не отдавал себе отчет в препятствиях, создаваемых Великобританией на море, и в их косвенном влиянии на ход военных действий на суше. Они так и не смогли убедить Гитлера в первостепенной необходимости ликвидации британских военных баз, если они находились в радиусе досягаемости сухопутных сил. По их мнению, только после этого можно было переходить к другим целям.
Генералам же не удавалось удержать Гитлера от опрометчивых шагов, поскольку они были слишком профессиональными военными, имели ограниченные взгляды и к тому же были специалистами только в сухопутной войне. Узость взглядов оказалась сдерживающим фактором. В этой связи Клейст поделился со мной следующими соображениями: «В этом поколении учение Клаузевица было почти позабыто — это ощущалось, когда я еще учился в академии и работал в генеральном штабе. Конечно, иногда его цитировали, но книги его не штудировали как раньше. Его считали военным философом, а не наставником в области практики. К трудам Шлиффена относились с большим почтением. Они казались более ценными с точки зрения практики, поскольку напрямую объясняли, как армия, уступающая по силе противнику — а именно таковым всегда было положение немецкой армии в целом, — может одержать победу над превосходящей ее по численности и вооружению армией. Но размышления Клаузевица всегда были фундаментально разумными, особенно его тезис о том, что война — это продолжение политики другими средствами. При этом подразумевалось, что политические факторы важнее военных. Ошибка немцев заключалась в том, что они полагали, будто военным успехом можно решить политические проблемы. И в самом деле, при нацистах мы попытались изменить афоризм Клаузевица и стали считать мир продолжением войны. Клаузевиц к тому же проявил удивительную прозорливость, предсказав трудности в завоевании России».
Планы на 1942 год
На протяжении всей зимы обсуждался вопрос о том, что же следует предпринять весной. Обсуждение началось даже раньше, чем была предпринята последняя попытка взять Москву. Блюментритт по этому поводу сказал следующее: «Некоторые генералы утверждали, что в 1942 году возобновить наступление невозможно и что разумнее остановиться на достигнутом. Гальдер также с большим сомнением относился к продолжению наступления. Фон Рундштедт был более категоричен и даже настаивал на выводе немецких войск на территорию Польши. Фон Лееб с ним соглашался. Остальные генералы так далеко не заходили, но проявляли обеспокоенность результатами кампании. После отстранения фон Рундштедта и Браухича оппозиция Гитлеру ослабла, и фюрер настоял на продолжении наступления».
В начале января Блюментритт стал заместителем начальника генерального штаба. Работая непосредственно под началом Гальдера, он, как никто другой, знал мотивы, стоявшие за решением Гитлера. В разговоре со мной он сформулировал их так: «Во-первых, Гитлер надеялся в 1942 году достичь того, чего не сумел в 1941-м. Он не верил, что русские могут увеличить свои силы, и не прислушивался к доказательствам, что это происходит на самом деле. Между ним и Гальдером шла „война мнений“. Наша разведка располагала информацией, что русские заводы на Урале и в других местах выпускают по 600–700 танков в месяц. Когда Гальдер сообщил об этом, Гитлер стукнул кулаком по столу и заявил, что это невозможно. Он отказывался верить в то, во что не желал верить.
Во-вторых, он не умел поступать иначе, как не хотел и прислушиваться к идее отступления. Он умел только идти вперед и страстно желал этого.
В-третьих, возрастало давление со стороны промышленников Германии. Они настаивали на продолжении наступления, убеждая Гитлера, что не смогут продолжать войну без кавказской нефти и украинской пшеницы».
Я спросил Блюментритта, рассматривал ли генеральный штаб обоснованность этих заявлений и правда ли, что месторождения марганцевой руды в районе Никополя были жизненно необходимы сталелитейной промышленности Германии, как писали в то время. Сначала он ответил на второй вопрос, сказав, что ничего об этом не знал, поскольку не был знаком с экономическим аспектом войны. Мне показалось весьма многозначительным то, что немецкие стратеги не имели представления о факторах, крайне важных для планирования операций. Далее он заявил, что ему сложно судить об обоснованности требований промышленников, поскольку представители генерального штаба не присутствовали на совещаниях с ними. На мой взгляд, это свидетельствует о стремлении Гитлера держать военных в неведении.
Приняв судьбоносное решение продолжить наступление и проникнуть еще глубже на территорию СССР, Гитлер обнаружил, что уже не располагает силами, необходимыми для наступления по всему фронту, как это было год назад. Поставленный перед выбором, он долго сомневался, но все же устоял перед искушением идти на Москву и обратил свой взор в сторону кавказских нефтяных месторождений, не обращая внимания на то, что это означает растягивание фланга, как телескопической трубы, мимо основных сил Красной армии. Это означало, что если бы немцы добрались до Кавказа, то стали бы уязвимы для контрудара в любой точке на протяжении почти тысячи миль.
Единственным другим сектором, где предусматривались наступательные операции, был балтийский фланг. План 1942 года изначально предусматривал взятие Ленинграда в течение лета с целью обеспечить надежную связь с Финляндией и облегчить ее частичную изоляцию. Все не занятые в этой операции части группы армий «Север», а также группа армий «Центр», должны были оставаться на оборонительных позициях.
Специально для наступления на Кавказ была сформирована группа армий «А», командующим которой стал фельдмаршал Лист. Группа армий «Юг», уменьшенной численности, оставалась на ее левом фланге. На должность командующего последней на смену Рундштедту был назначен Рейхенау, но в январе он скоропостижно скончался от сердечного приступа и командующим был назначен Бок, которого, впрочем, отстранили до начала наступления 1942 года. Группой армий «Центр» продолжал командовать Клюге, а на посту командующего группой армий «Север» Лееба сменил Кюхлер. Как сказал мне Варлимонт: «После многочисленных стычек фельдмаршал Лееб ушел в отставку. Гитлер настаивал, чтобы он удерживал выступ в районе Демьянска и развивал там наступление, тогда как Лееб был уверен, что необходимо просто выровнять линию обороны и получить столь необходимое подкрепление». Блюментритт рассказывал, что еще более подталкивали Лееба к отставке его общие сомнения по поводу русской кампании. «У него совершенно не лежало к этому сердце. Не говоря уже о том, что он рассматривал всю кампанию как безнадежную авантюру с военной точки зрения, он был настроен против нацистского режима, и потому охотно воспользовался поводом уйти в отставку. Чтобы Гитлер разрешил отставку, ее причина должна была показаться ему достаточно веской».
В процессе дальнейшего обсуждения планов на 1942 год Блюментритт высказал несколько общих наблюдений, представляющихся довольно любопытными. «Мой опыт штабной работы показывает, что во время войны важные решения, как правило, принимались исходя из политических, а не стратегических факторов, и не на поле боя, а в тылу. Более того, все эти дебаты не отражались в оперативных приказах. Документы не являются надежным источником для историка, ведь люди, подписывающие приказ, часто думают совсем не то, что излагают на бумаге. Было бы неправильно считать, что находимые в архивах документы достоверно отражают мысли и убеждения того или иного офицера.
Я стал постигать эту истину еще давно, когда работал над историей войны 1914–1918 годов под руководством генерала фон Хефтена, крайне добросовестного историка, научившего меня технике проведения исторических исследований и указавшего на встречающиеся при этом трудности. Но до конца я все понял, только делая собственные выводы в процессе работы в генеральном штабе при нацистах.
Нацистская система породила некоторые странные побочные продукты. Немец, с его любовью к организации и порядку, более, чем кто-либо другой, склонен к ведению записей, но в ходе последней войны на свет появилось особенно много бумаг. В старой армии было принято писать короткие приказы, оставлявшие исполнителям некоторую свободу. В последней войне ситуация изменилась: свобода все более и более ограничивалась. Теперь в приказе следовало обозначать каждый шаг и все возможные варианты развития событий — ведь только так можно было обезопасить себя от взыскания. Отсюда увеличение количества и длины приказов, что шло вразрез с нашей подготовкой. Напыщенный язык приказов и изобилие превосходных степеней прилагательных в корне противоречили строгому старому стилю с его точностью и краткостью. Новые приказы должны были „стимулировать“ в духе пропаганды. Многие приказы фюрера и ОКВ дословно воспроизводились в приказах нижестоящих органов. Только так можно было быть уверенным, что, если дела пойдут плохо, командиров не станут обвинять в неправильной трактовке намерений фюрера.
Условия принуждения в Германии при нацистах были почти такими же, как в СССР. Я часто имел возможность убедиться в их схожести. Например, в самом начале русской кампании я присутствовал на допросе двух высокопоставленных русских офицеров, взятых в плен в Смоленске. Они ясно дали понять, что были совершенно не согласны с планами командования, но вынуждены их исполнять, чтобы не лишиться головы. Только в подобных обстоятельствах люди могли говорить свободно — в тисках режима они были вынуждены повторять чужие слова и подавлять собственные мысли.
У национал-социализма и большевизма было много общего. Во время одной из бесед в узком кругу, на которой присутствовал генерал Гальдер, фюрер признался, что очень завидует Сталину, проводящему более жесткую политику по отношению к непокорным генералам. Гитлер много говорил о проведенной перед войной чистке командного состава Красной армии и отметил, что завидует большевикам, которые имеют армию, насквозь пропитанную их собственной идеологией и потому действующую как единое целое. Немецкие же генералы и представители генерального штаба не обладали фанатичной преданностью идеям национал-социализма. „Они постоянно сомневаются, возражают и не до конца поддерживают меня“.
В ходе войны Гитлер все чаще высказывал подобные мысли. Но ему все же были необходимы старые профессиональные военные, которых он презирал, но без которых не мог обойтись в управлении армией, и он старался контролировать их, насколько это возможно. Потому многие приказы и рапорты той поры имели как бы двойной смысл. Часто подписанный документ не отражал мнения подписавшего его человека; человек просто был вынужден это сделать, чтобы избежать хорошо известных последствий. Будущие историки, как и психологи, должны уделять внимание этому явлению».
Наступление на Кавказ
Наступление 1942 года было весьма своеобразным даже по своему первоначальному замыслу. Оно должно было начаться с линии Таганрог — Курск, правый фланг которой на Азовском море располагался ближе к Дону, у Ростова, а левый фланг, у Курска, находился на 100 миль западнее. Наступление планировалось вести именно от этого тылового фланга. Целей было две, и их приоритет не был определен. Гитлер и генеральный штаб опять высказывали различные мнения по поводу предстоящего наступления, и их противоречия не удалось разрешить вплоть до самого начала операции. Как и в 1941 году, это расхождение во мнениях породило много трудностей, только на этот раз результат их оказался еще более катастрофичным.
Когда вопреки сомнениям Гальдера Гитлер настаивал на возобновлении наступления, он изначально имел в виду наступление по направлению к Волге в районе Сталинграда. Разрабатывая оперативный план, Гальдер ставил это основной целью, а наступление на правом крыле считал не более чем второстепенным маневром для прикрытия южного фланга. Но согласно мнению Гитлера захват Сталинграда, помимо морального значения, обеспечивал и защиту северного фланга, после чего можно было переходить к более существенной цели на юго-востоке, то есть к захвату Кавказа.
Клейст, который вел на Кавказ танки под командованием Листа, рассказал мне, как Гитлер лично давал ему инструкции. Мнение Клейста было таково: «Взятие Сталинграда было для нас второстепенной задачей. Этот город был просто удобным местом, расположенным на узком проходе между Доном и Волгой. Там легче всего было блокировать ожидаемую с востока атаку русских на наш фланг. Поначалу Сталинград для нас был только названием на карте». Блюментритт добавил: «Сперва Гитлер планировал пройти севернее Сталинграда, в тыл русских армий под Москвой, но потом его разубедили, доказав, что такой план непомерно честолюбив. Кое-кто из его окружения поговаривал о наступлении на Урал, но это было еще большей фантазией».
Даже в разработанном виде план представлялся весьма рискованным, а на практике стал еще более угрожающим.
Клейст вспоминал, что Гитлер вызвал его 1 апреля — довольно зловещая дата. «Гитлер сказал, что мы должны захватить нефтяные месторождения к осени, потому что без них Германия не сможет продолжать войну. Когда я заговорил о высоком риске для такого длинного незащищенного фланга, он сказал, что прикрытие будут осуществлять румынские, венгерские и итальянские войска. Я предупредил его, как уже делали другие, что было бы большой ошибкой полагаться на таких вояк, но он не слушал. Гитлер ответил, что союзнические части будут только прикрывать фланги от Воронежа до изгиба Дона на юге, а также за Сталинградом до Каспия, а это, по его мнению, были самые легкие участки фронта».
В конечном итоге ход событий показал, что опасения были оправданными. Тем не менее следует признать, что на втором году немцы находились не так уж далеко от успеха. Летом 1942 года русские еще не успели сконцентрировать свои силы. На левом крыле немцы провели быстрое наступление от Курска до Воронежа, тогда как большинство резервов русских располагалось севернее, на подступах к Москве. Еще одним фактором успеха стало наступление, которое русские в мае с большим упорством осуществляли в районе Харькова. Вспоминая о нем, Блюментритт сказал: «Оно отвлекло силы, которые в противном случае были бы использованы, чтобы дать отпор нашему наступлению… 4-я танковая армия шла в авангарде от Курска до Дона и Воронежа. Затем этот сектор заняла 2-я венгерская армия, а наши танки повернули на юго-восток и пошли по правому берегу Дона».
Вспомнив сообщения об упорном сопротивлении русских под Воронежем, якобы сорвавшем наступление немцев в этом секторе, я попросил его остановиться на этом вопросе подробнее. Блюментритт ответил: «У нас никогда не было намерения, миновав Воронеж, продолжить движение в восточном направлении. Был приказ остановиться на Дону в районе Воронежа и занять там оборону в качестве флангового прикрытия юго-восточного наступления, которое велось силами 4-й танковой армии при поддержке 6-й армии под командованием Паулюса».
Движение по коридору между Доном и Донцом помогло прикрыть переход 4-й танковой армии Клейста, которому была отведена важнейшая роль. Начав от Харькова, она совершила стремительный бросок мимо Черткова и Миллерова на Ростов. 17-я армия к югу от Донца присоединилась к наступлению только тогда, когда Клейст достиг Ростова. Об этом молниеносном ударе Клейст сказал, что его армия пересекла низовье Дона выше Ростова и пошла на восток по долине реки Маныч. Там русские взорвали дамбу, вызвав наводнение, которое угрожало расстроить все планы немцев. Но его танкам через два дня удалось форсировать реку, после чего они повернули на юг тремя колоннами. Сам Клейст сопровождал правую колонну, которая 9 августа вошла в Майкоп. В то же время центральная и левая колонны подходили к подножию Кавказских гор в 150 милях к юго-востоку. Это веерообразное движение танков поддерживала 17-я армия, двигавшаяся в пешем порядке.
Таким образом, через шесть недель после начала операции немцы захватили самые западные нефтяные месторождения, но до основных месторождений за горами так и не добрались. «Одной из основных причин неудачи стала нехватка горючего, — рассказывал Клейст. — Основные припасы нам должны были доставлять по железной дороге из „Ростовского горлышка“, поскольку черноморский маршрут считался небезопасным. Какое-то количество горючего поступало по воздуху, но его было недостаточно для сохранения темпа наступления, которое остановилось, как раз когда наши шансы на успех были велики.
Но это не главная причина. Мы все еще могли достичь цели, если бы не разбрасывали силы и не отправляли постоянно небольшие группы под Сталинград. Помимо значительной части мобильных войск я вскоре лишился всего зенитного корпуса и всей авиации за исключением разведывательной.
Такая переброска сил, по моему мнению, немало способствовала нашим неудачам. Русские неожиданно сконцентрировали на моем участке фронта 800 бомбардировщиков, которые базировались в районе Грозного. И хотя из этих бомбардировщиков только треть была годна к эксплуатации, даже этого количества оказалось достаточно, чтобы существенно замедлить наше наступление, тем более что у нас не было ни истребителей, ни зенитных орудий».
Отдавая должное упорной обороне русских на этом направлении, Клейст сделал любопытное психологическое наблюдение. «На ранних этапах моего наступления мы почти не встречали сопротивления. Мне казалось, что многие из тех, кого мы обходили и окружали, думали скорее о доме, чем о продолжении борьбы. В 1941 году дело обстояло совсем по-другому. Но когда мы дошли до Кавказа, нас уже встречали местные войска, которые защищали свои дома и потому сражались гораздо упорнее. Их решительное сопротивление казалось более эффективным еще и благодаря трудным условиям местности».
Подробно останавливаясь на подробностях операции после взятия Майкопа, Клейст утверждал, что первой поставленной перед ним целью было взятие под контроль всей магистрали через Кавказ от Ростова до Тбилиси. Второй целью был Баку. Первое серьезное сопротивление немцы встретили на Тереке. Клейст форсировал реку обходным маневром с востока и достиг успеха. Но после этого перед ним оказался труднопроходимый участок, не только обрывистый, но и покрытый густыми лесами. Задержка, вызванная лобовым сопротивлением, усугублялась растянутостью левого фланга, открытого в районе степей между Сталинградом и Каспийским морем.
«Русские подтянули резервы не только с южного Кавказа, но и из Сибири. Здесь они угрожали моему левому флангу, который растянулся настолько, что русская кавалерия всякий раз без труда проходила мимо моих сторожевых постов. Концентрации их сил на этом фланге способствовала железная дорога, построенная через степь от Астрахани на юг. Она была уложена на скорую руку, прямо поверх земли, даже без фундамента. Попытки разрушить железную дорогу оказывались бесполезными; на разрушенный участок тут же укладывали новые рельсы, и движение восстанавливалось. Мои патрули вышли на берег Каспия, но этот успех ничего не дал, потому что в этом районе наши силы сражались с неуловимым противником. Со временем мощь русских войск только росла, и угроза с фланга становилась все более серьезной».
Клейст пытался выполнить поставленные цели до ноября, нанося неожиданные удары с разных направлений. После того как ему не удалось прорваться в районе Моздока, он повернул к Нальчику на своем западном фланге и взял Орджоникидзе, одновременно стягивая силы и нанося удар по Прохладному. Он показал мне тот сложный маневр на карте, с профессиональным удовлетворением называя его «чрезвычайно элегантным сражением». В тот раз ему наконец-то выделили достаточную поддержку с воздуха. Но потом его задержала плохая погода, а через некоторое время русские пошли в контратаку. «В ходе той контратаки румынская дивизия, которую я считал надежной, неожиданно потерпела сокрушительное поражение и сбила мои планы. После этого мы оказались в тупике».
Другие военачальники подтвердили показания Клейста и назвали те же самые причины неудачи. Особенно они указывали на недостаток горючего: бронетанковые дивизии порой стояли неделями в ожидании подвоза топлива. Из-за недостаточного снабжения стояли и сами грузовики, так что топливо иногда доставляли на верблюдах — ироничное напоминание о том, что некогда это животное называли «кораблем пустыни». Блюментритт добавил, что шанс преодолеть сопротивление на Кавказе был упущен еще и в силу того, что опытные горные войска не помогали Клейсту, а были переброшены для поддержки 17-й армии, наступавшей вдоль берега Черного моря к Батуми. «Это наступление вдоль берега не играло такой большой роли, как наступление Клейста, и было ошибкой уделять ему так много внимания. Когда оно было остановлено у Туапсе и потребовались свежие силы, некоторые из нас высказали свои возражения. Последовали споры. Мы настаивали на своем и говорили, что именно в районе Баку сосредоточено большинство нефтяных месторождений. Но возобладала противоположная точка зрения, наступление под Туапсе было продолжено, распыляя наши силы на Кавказе, а потом уже стало слишком поздно».
Чуть позже повторилась та же ситуация с распылением сил, но уже в гораздо большем масштабе, когда одна часть войск направилась на Кавказ, а другая — на Сталинград. Высказываясь по этому поводу, Блюментритт не скрывал своего недовольства: «Было полнейшей глупостью пытаться захватить Кавказ и Сталинград одновременно, да еще при таком сопротивлении. В то время я настаивал на том, чтобы сначала сосредоточиться на Сталинграде. Мне казалось, что нефтяные месторождения не такая уж важная цель по сравнению с разгромом русских войск. И хотя трудно было возражать экспертам в области экономики, утверждавшим, что для продолжения войны нефть просто необходима, дальнейший ход событий показал, что они все же были не правы, ибо мы даже без кавказской нефти продолжали войну вплоть до 1945 года».
Разгром под Сталинградом
Главный парадокс кампании 1942 года заключался в том, что Сталинград, пожалуй, удалось бы взять раньше, и без особого труда, если бы его с самого начала обозначили в качестве основной цели. Об этом вспоминал и Клейст: «В том направлении, слева от меня, двигалась 4-я танковая армия. Она могла бы взять Сталинград еще в июле, но отклонилась на юг, чтобы помочь мне на Дону. Я вовсе не испытывал необходимости в помощи, и вообще она только создавала пробки на дорогах. Когда же она снова повернула на север, русские уже сосредоточили вокруг Сталинграда значительные силы».
Никогда уже больше перспективы не казались немцам такими многообещающими, как во второй половине июля. Стремительный бросок двух танковых армий не только вынудил русских оставить выгодные позиции, но и создал среди них неразбериху, выгодную для дальнейшего наступления. Этим объясняется та легкость, с какой немецкие танки переправились через низовья Дона. Тогда их просто некому было остановить, и они в тот момент могли направиться в любую сторону по своему желанию — на юго-восток, к Кавказу, или на северо-восток, к Волге. Большинство русских войск еще оставалось к западу от нижнего течения Дона, и пути их отступления были отрезаны танками.
Когда же 4-я армия временно повернула на юг и упустила шанс взять Сталинград с ходу, ситуация начала меняться. Русские получили время собраться с силами и подготовиться к обороне Сталинграда. После первой остановки пришлось ждать, пока 6-я армия Паулюса пробьется к Дону, очистит территорию в излучине реки от русских и подготовится к атаке на Сталинград. Но ее прибытие задерживалось, причем не только из-за того, что она шла пешим маршем, но и потому, что ее боевая мощь постоянно уменьшалась — дивизии одна за другой оставались охранять растянувшийся фланг вдоль среднего течения Дона.
К тому времени как немцы стали склоняться к наступлению на Сталинград, русские сосредоточили там резервы. Остановка следовала за остановкой. Укреплять оборону Сталинграда было легче, нежели оборону Кавказа, поскольку этот город располагался ближе к основному фронту. Постоянные задержки чрезвычайно раздражали Гитлера. Само название, «Город Сталина», казалось ему вызовом. Он постоянно оттягивал войска с других участков и направлял на Сталинград невзирая на любые помехи.
Трехмесячная борьба со стороны немцев превратилась в тактику «тарана». Чем ближе они подходили к городу, стягивая вокруг него свои войска, тем меньше у них оставалось места для тактических маневров, необходимых для ослабления сопротивления. Одновременно сужение фронта облегчало защитникам задачу переброски подкрепления в слабый район. Чем глубже немцы проникали в плотно застроенные городские районы, тем медленнее становилось их продвижение вперед. На завершающем этапе осады ширина фронта едва достигала полумили от западного берега Волги, и к тому времени их удары изрядно ослабели в результате огромных потерь. Каждый шаг давался с невероятным трудом и приносил все меньше результатов.
Сложность уличных боев, с которыми столкнулись в Сталинграде немцы, пожалуй, даже превышала трудности защитников города. Конечно, защитникам пришлось отнюдь не легко. Самой серьезной проблемой была необходимость подвоза резервов и снабжения паромами и баржами по Волге под постоянным артиллерийским обстрелом. Это снижало возможности русских на западном берегу. Ситуация осложнялась тем, что Верховное командование, основываясь на стратегических расчетах, слишком скупо присылало подкрепление на запад, предпочитая сосредоточивать большинство резервов на флангах и готовясь к контрнаступлению. На последних этапах оно направило подкрепление в виде дивизии непосредственно в город только дважды. Тем не менее защитники города не отступали.
История обороны Сталинграда получила широкое освещение в русской печати. Что касается немцев, то свидетельств с их стороны было немного, поскольку большинство командиров вместе со своими войсками оказались в плену. Насколько известно, сражение было долгим и крайне однообразным — нападавшие упорно долбили по городским кварталам, а их силы постоянно сокращались. Надежды немцев растаяли еще до того, как инициатива окончательно перешла в руки противника, но они были вынуждены идти в атаку снова и снова, подчиняясь требованиям фюрера.
С исторической точки зрения более интересен вопрос, как наступление на Сталинград обернулось ловушкой для участвовавших в нем армий. Что касается развала флангов, его можно было предвидеть задолго до того, как это случилось. Блюментритт по этому поводу сказал: «Опасность для наших растянутых флангов увеличивалась постепенно, но стала очевидной достаточно рано, чтобы ее осознал любой имеющий глаза и мозги. В течение августа русские накапливали силы на другой стороне Дона, к юго-востоку от Воронежа. Произведенные ими короткие и дерзкие вылазки явно были направлены на выявление слабых мест в линии немецкой обороны вдоль Дона. Эти пробные атаки позволили выяснить, что 2-я венгерская армия занимает оборону в секторе к югу от Воронежа, а за ней расположена 8-я итальянская армия. Риск еще более увеличился в октябре, когда позиции на крайнем юго-восточном участке обороны у излучины Дона к западу от Сталинграда заняли румыны. В общем, этот „союзнический“ фронт был лишь слегка укреплен немецкими частями.
Получив информацию, что русские прорвали тот участок, в результате чего образовалась большая брешь, Гальдер отправил меня в итальянский сектор. На месте же я обнаружил, что атака была произведена силами всего лишь одного русского батальона, обратившего в бегство целую итальянскую дивизию. Я немедленно принял меры по укреплению участка, перебросив туда альпийскую дивизию и часть 6-й немецкой дивизии.
Проведя десять дней в том секторе, я вернулся и подал рапорт о том, что удержать зимой такой длинный оборонительный рубеж на фланге вряд ли удастся. Железнодорожные станции располагались в 200 километрах за линией фронта, а в округе было недостаточно леса для строительства оборонительных сооружений. Имеющиеся там немецкие дивизии закрывали от 50 до 60 километров фронта. Никаких заранее заготовленных позиций или хотя бы траншей там не было.
Ознакомившись с рапортом, генерал Гальдер потребовал остановить наступление, указывая на растущее сопротивление и опасность для сильно растянутого фланга, но Гитлер ничего не желал слушать. В сентябре напряжение между фюрером и Гальдером возросло, между ними все чаще вспыхивали споры. Те, кто видел, как фюрер спорил с Гальдером, получали незабываемые впечатления. Фюрер обычно энергично водил руками по карте, отдавая короткие приказы: „Пробиться сюда… прорваться туда“. Все это было крайне неопределенно и не имело практической ценности. Казалось, что он с радостью избавился бы от всего генштаба одним таким энергичным мановением руки. Ему казалось, что мало кто там разделяет его идеи.
Наконец генерал Гальдер заявил, что отказывается брать на себя ответственность за продолжение наступления в условиях приближающейся зимы. В конце сентября он был смещен и заменен генералом Цейтцлером, в то время занимавшим должность начальника штаба у Рундштедта на Западе, а меня отправили на Запад вместо Цейтцлера.
Впервые получив столь высокое назначение, Цейтцлер поначалу не беспокоил фюрера постоянными возражениями, как это делал Гальдер. Теперь Гитлера ничто не останавливало, кроме, разумеется, русских, и потому наши армии увязли еще глубже. Но очень скоро Цейтцлер разобрался в происходящем и понял, что невозможно держать наши армии под Сталинградом всю зиму, о чем и сообщил Гитлеру. Когда ход событий подтвердил его правоту, Гитлер изменил отношение к Цейтцлеру: в отставку не отправил, но держал на расстоянии».
Подводя итог, Блюментритт сказал: «На этот раз отступление не грозило перерасти в бегство, потому что наши войска уже подготовились к ведению боев в зимних условиях и избавились от страха перед неведомым, владевшим ими годом ранее. Но у них было недостаточно сил, чтобы удерживать занятые позиции, в то время как силы русские возрастали с каждой неделей.
Гитлера, однако, уже невозможно было переубедить. „Инстинкт“ не подвел его за год до этого, и он был уверен, что и на этот раз поступает правильно. Поэтому настаивал на удержании позиций. В итоге, когда русские начали свое зимнее контрнаступление, его армии под Сталинградом оказались отрезанными и вынуждены были сдаться. Мы уже были слишком слабы, чтобы пережить такую потерю. Чаша весов склонилась не в сторону Германии».
Дальнейшие откровения
Что касается вопроса о главных направлениях наступательной кампании 1942 года и о том, был ли Кавказ или Сталинград основной целью, то прояснить его помог мне генерал Гальдер.
«В письменном приказе Гитлера в качестве целей летнего наступления 1942 года на юге России фигурировали Волга и Сталинград. Оперативный приказ ОКХ также подчеркивал эти цели, говоря об организации защиты флангов к югу от реки Дон лишь по необходимости. Такую защиту предполагалось организовать, сначала блокировав восточную часть Кавказа, затем удерживая значительные мобильные войска под Армавиром и в горной местности к востоку от него. Так мы защитились бы от возможных атак русских между Кавказским хребтом и рекой Маныч. Гитлер не высказывал возражений по поводу приказов ОКХ, но мне кажется, что он переоценивал свои силы и недооценивал противника, что было очень типично для него. Поэтому он с самого начала решил не ограничивать себя целями, обозначенными ОКХ к югу от Дона. Я помню, что примерно в это время он резко отозвался о членах генерального штаба, утверждая, что они лишены смелости и инициативности. Но тогда он ничего не говорил о других целях. Очевидно, он еще сам не определился с целями и ругал генштаб по привычке.
Позже, когда ОКХ издало оперативные приказы, он обсудил эту тему с военачальниками, которые менее других были склонны возражать его несбыточным планам. Одним из этих людей был фон Клейст, который благодаря посредничеству начальника своего штаба Цейтцлера поддерживал с Гитлером более тесные связи, нежели другие высокопоставленные командиры. Чтобы еще более склонить Клейста на свою сторону, фюрер перечислил ему иные задачи летнего наступления, отличающиеся от того, что было изложено в оперативном приказе ОКХ.
Если бы немецкое наступление на Сталинград было всего лишь защитой фланга перед наступлением на Кавказ — как полагал Клейст, — то тогда Клейст справедливо рассудил бы, что основная масса войск будет переброшена на Кавказ, а при таких обстоятельствах охотнее согласился бы с далекоидущими планами фюрера. Очевидно, именно этого и добивался Гитлер. Но возможно также, что под пагубным влиянием Геринга и Кейтеля Гитлер пересмотрел планы и все больше отдавал предпочтение Баку и Персии перед Сталинградом.
Я хочу еще раз подчеркнуть тот факт, что все эти объяснения основаны только на показаниях причастных к тем событиям людей, а вовсе не на документальных свидетельствах. Однако я несколько раз сам был свидетелем того, как Гитлер добивался согласия не столь высокопоставленных командиров, неверно излагая им мнение верховного командования и даже настаивая на тех предложениях, от которых ОКХ в действительности отказалось. Мне кажется, что и в данном случае имело место нечто подобное, хотя тогда я ничего не слышал о расхождениях между оперативными приказами ОКХ и приказами, отданными командирам непосредственно Гитлером».
Варлимонт поведал мне о той компании с точки зрения верховного командования вермахта (ОКВ). «В оперативном плане Гитлера на 1942 год прослеживались следы его изначальной идеи — нанести удар по двум крайним направлениям, удерживая центральную часть фронта. Но на этот раз он перенес акцент на южное крыло. Планы наступления на север были отложены до тех пор, пока туда не будут подтянуты значительные силы.
В основе плана, несомненно, лежал экономический расчет, особенно перспективы получить большие запасы пшеницы, марганца и нефти. Но еще более Гитлеру импонировала идея отрезать русских от этих запасов, без которых (в том числе и без угля из Донецка) они, как ему казалось, не могли бы продолжать войну. Таким образом он надеялся застопорить военную машину своего противника. Я ничего не слышал о возражениях против его плана, хотя мне казалось, что некоторые генералы настроены против возобновления наступления, по крайней мере в таком масштабе.
На ход летнего наступления 1942 года оказали влияние еще некоторые факторы, которые могут показаться вам достойными упоминания. Прежде всего я хочу подтвердить сказанное Блюментриттом, а именно: Гитлер не собирался наступать дальше Воронежа. Я помню, как фюрер горячо распекал фельдмаршала фон Бока за то, что тот, по его мнению, слишком углубился в район этого города. (Бок был снят с поста, и его место занял фельдмаршал фон Вейхс.) Кроме того, Гитлер с самого начала приказал создать особенно укрепленную линию обороны от Воронежа до северных окраин Курска, ожидая массивного контрнаступления русских на том участке фронта».
То, что стало основной причиной неудач, а именно: оттягивание войск, началось, когда была завершена первая стадия наступления под Воронежем. Даже до перехода по коридору между Доном и Донцом весь II-й танковый корпус был переведен в тыл и передан в распоряжение группы армий «Центр» (под командованием фон Клюге). Это было сделано под тем предлогом, что в южном регионе невозможно обеспечить топливом такую большую группировку бронетехники. Но Гитлер попытался найти танкам применение и использовать их для другого наступления, предпринятого в то же время. Клюге было приказано задействовать II-й корпус для выравнивания выступа к западу от Сухиничей, оставшегося после зимнего кризиса. Сам Клюге хотел отослать корпус дальше на север, чтобы он противостоял угрозе контрнаступления русских в районе Ржева.
Худшая ошибка подобного рода была допущена в августе 1942-го, когда к югу от Дона в ожидании топлива остановилось несколько танковых дивизий. Тогда англичане как раз высадились в Дьеппе, Гитлер был этим страшно раздосадован и, несмотря на возражения Гальдера и Йодля, приказал перевести две свои лучшие дивизии, «Лейбштандарте СС» и «Великая Германия», на Запад. Но в действительности на Запад была переброшена только «Лейбштандарте СС», тогда как «Великая Германия» увязла в боях по пути к железнодорожным станциям и была вынуждена остаться на центральном участке Восточного фронта.
В конце сентября 1942 года неудачи фельдмаршала Листа на Кавказе послужили не только причиной его отставки, но и серьезного кризиса в ставке Гитлера. Листу было приказано всеми возможными путями выйти с предгорий Кавказа к Черному морю, но когда он этого не сделал, Гитлер послал к нему Йодля. По возвращении Йодль доложил Гитлеру, что Лист пытался выполнить приказ, но ему помешало отчаянное сопротивление русских и чрезвычайно трудный характер местности. Тем не менее фюрер продолжал ругать Листа за то, что тот распылил силы, а не попробовал прорваться, собрав их в концентрированный кулак. Йодль указал, что сам приказ Гитлера подразумевал наступление на весьма широком фронте.
На это замечание Гитлер неожиданно отреагировал особенно яростной вспышкой гнева. Его настолько рассердило, что против него использовали его собственные слова, что Йодль, а заодно и Кейтель, надолго впали в немилость. С этого момента фюрер даже поменял распорядок дня: он не посещал совместных обедов и ужинов и редко покидал свою квартиру днем, даже чтобы присутствовать на ежедневном совещании. Отныне он получал рапорты и донесения только либо лично, либо находясь в очень узком кругу лиц. Гитлер отказывался обмениваться рукопожатиями с генералами ОКВ и приказал заменить Йодля другим офицером.
Пока замену не подыскали, Йодль продолжал держаться в отдалении. Доверительные беседы между мною и Йодлем были редки, но однажды он разговорился и я понял, что он склонен подыскивать психологические объяснения такой реакции со стороны Гитлера. Йодль пришел к мнению, что, как и любому диктатору, Гитлеру нельзя напоминать о его собственных ошибках. Тем самым он лишался уверенности в себе, а ведь это главный источник силы диктатора. Мое объяснение было проще, но подразумевало более далеко идущие последствия. Мне казалось, что, когда Гитлер понял, что происходит в действительности, то осознал, что никогда не достигнет своей цели на Востоке и что в конечном счете проиграет войну.
Очевидной была и опасность, которая грозила слишком вытянутому флангу на запад от Сталинграда. Каким-то образом Гитлер узнал, что в 1919 году в этом же регионе и в похожей ситуации именно Сталин стоял за решающим ударом красных по белогвардейцам.
«Кроме того, не было секретом и то, что румынские дивизии, заполнявшие промежутки на линии обороны к западу от Сталинграда, были крайне плохо подготовлены. Им пришлось выдвигаться с дальних железнодорожных станций, и у них не было подходящего обмундирования — порой даже сапог. Гитлер надеялся, что быстрый захват Сталинграда поможет ослабить угрозу в этом регионе, но с оборонительных участков вокруг города приходилось отзывать все новые и новые немецкие дивизии, а позже и батальоны, и все они увязали в „Сталинградской мясорубке“. В то же время русские перешли в контрнаступление против группы армий „Центр“, принимавшее довольно угрожающий характер, особенно в районе Ржева. Именно по поводу обстановки на этом участке фронта произошла окончательная ссора между Гитлером и Гальдером, ставшая причиной отставки последнего».