У русских не было гусеничных или полугусеничных транспортных средств для доставки пехоты на поле боя. Часть пехоты перемещалась непосредственно на танках, насколько это было возможно. Помимо этого у русских были моторизованные пехотные дивизии с грузовиками».
Представляется удивительным тот факт, что русские на Восточном фронте почти не использовали воздушный десант, хотя считались лидерами в этой области и демонстрировали это на учениях в предвоенные годы. Я обсудил этот вопрос со Штудентом и тот сказал: «Я часто удивлялся, почему русские никогда не используют свои парашютные войска. Предполагаю, что причиной тому — недостаточная их подготовка и отсутствие практики. Единственное, что они делали, — сбрасывали агентов и небольшие группы диверсантов за нашей линией фронта».
Здесь можно упомянуть одно примечательное исключение, когда русские осуществили весьма необычную десантную операцию. Как рассказывал Штудент: «В зимнюю кампанию 1941/42 года русские в своей обычной небрежной и грубой манере сбросили несколько тысяч солдат за нашей линией фронта на юго-западе от Москвы. Они должны были поддержать вырывавшуюся из окружения кавалерию. Несколько ясных лунных ночей транспортные самолеты летали над широкими, покрытыми толстым слоем снега полями, буквально в нескольких метрах над землей. Русские солдаты выпрыгивали из самолетов просто так, без парашютов. Это была простейшая воздушно-десантная операция».
Перейдя к вопросу о командовании, я спросил Рундштедта, кого из русских генералов он считает лучшим. Он ответил: «Если говорить о 1941 годе, то никого. Что касается Буденного, с войсками которого мне пришлось столкнуться, то один из пленных офицеров сказал: „Это человек с очень большими усами, но с очень маленькими мозгами“. Однако в последующие годы качественный состав русского генералитета заметно улучшился. Очень хорош был Жуков. Интересно, что он начал изучать стратегию в Германии, у генерала фон Зекта. Это было в 1921–1923 годах».
Дитмар, ведущий военный комментатор, лучше других знакомый с мнением немецкого генералитета, сказал, что Жукова считали выдающейся личностью. Конев, хороший тактик, тоже был неплох, хотя и ниже по уровню. «В ходе войны русские установили чрезвычайно высокий стандарт командира от высшего до низшего уровня. Отличительной чертой их офицеров была готовность учиться». Далее он добавил, что русские, в отличие от немцев, обладали значительным перевесом в силе и могли позволить себе делать ошибки.
Другие военачальники, особенно воевавшие на северном участке фронта, подвергли сомнению этот вердикт. Как правило, они высоко оценивали высших и низших офицеров, но среднее звено считали ненадежным. Высшее руководство у русских занимали люди, доказавшие свои профессиональные качества и получившие право принимать самостоятельные решения и отстаивать свое мнение. На низших ступенях лестницы находились младшие офицеры, которые в своей ограниченной сфере проявляли хорошую выучку и тактическую смекалку: некомпетентные там долго не задерживались, становясь очередной жертвой вражеской пули или снаряда, — но средние командиры, больше чем в других армиях, были подвержены влиянию других факторов. Не угодить своему начальству они боялись больше, чем встретиться с врагом.
В этой связи один из немецких командиров на Северном фронте сделал любопытное наблюдение: «Если была организована мобильная оборона, то атаки русских обычно можно было не слишком опасаться. Они всегда отличались поистине бычьим упорством, шли в атаку снова и снова. Дело в том, что их командиры постоянно жили в страхе показаться недостаточно целеустремленными, если прекратят наступление».
В ответ на мой вопрос, каковы были основные качества русских солдат, Дитмар дал довольно любопытный ответ: «Первым я бы назвал безразличие к своей судьбе — это было нечто большее, чем фатализм. Конечно, они не были вовсе бесчувственными, когда положение складывалось для них не лучшим образом, но обычно на них было трудно произвести впечатление. Этим они отличались от солдат других стран. За период моего командования на финском фронте русские лишь однажды сдались моим войскам. Благодаря такому необычайному упорству русских очень трудно завоевать, но оно же было и их основным недостатком; в начале войны они часто попадали в окружение именно из-за своего упорства».
Дитмар добавил: «Позже Гитлер отдал ряд приказов, попытавшись привить те же психологические качества и в немецкой армии. Мы старались копировать русских в этом отношении, а русские копировали нас — особенно успешно в области тактики. Русские могли позволить себе воспитывать солдат в подобном духе, ведь потери значили для них не так много. Людей приучали просто выполнять, что им говорят».
Такая привычка слепо выполнять приказы иногда мешала русским проявить свою склонность к тактике и делала их беззащитными перед неожиданным поворотом событий. Типпельскирх, например, заметил: «Было нетрудно разрушить их планы, потому что планы эти бывали чересчур строгими. Им требовалось много времени на то, чтобы их изменить, особенно уже во время операции. По своему опыту я знаю, что атаку русских всегда можно было остановить решительным контрнаступлением, даже без численного преимущества, если начать его сразу же, только потому, что русские оказывались застигнутыми врасплох. На русских оказывает большое впечатление сильное или энергичное сопротивление; если же они осознают собственное превосходство, то сами становятся более смелыми и решительными. При угрозе они стремятся скрыться, найти безопасное место, как это делают дикие животные. Наверное, поэтому, несмотря на хорошую технику, воздушные силы для них всегда были слабым звеном. Военно-воздушные силы по своей природе откровенно агрессивны, а это не согласуется с характером русских. Но одолеть их могут только хорошо подготовленные войска с высоким боевым духом, железными нервами и превосходными командирами. Такие войска могут быть и малочисленными».
Блюментритт, любивший философские и исторические беседы на подобные темы, поделился со мной своими впечатлениями, полученными за более продолжительный промежуток времени, начиная с Первой мировой войны.
«В 1914–1918 годах, будучи лейтенантом, я после короткой стычки с французами и бельгийцами в Намюре в августе 1914-го два года сражался против русских. Уже после первой атаки здесь мы поняли, что нам противостоят совершенно другие солдаты, нежели французы или бельгийцы. Их почти не видно, они хорошо укрылись в своих окопах и настроены весьма решительно! Мы несли большие потери.
В те дни русская армия называлась императорской. Эти грубоватые, но в принципе добродушные люди обычно поджигали города и деревни в Восточной Пруссии, когда были вынуждены их оставить. Впоследствии они также поступали и в своей стране. Когда в небе поднималось зарево от очередного пожара, мы сразу понимали, что русские отступают. Любопытно, что население даже не жаловалось: так они поступали на протяжении веков.
Называя русских добродушными, я говорил о европейцах. Азиатские части и сибирские войска бывали более жестокими, также как и казаки. В 1914 году восточные немцы натерпелись от них немало.
Уже в 1914–1918 годах нашим войскам приходилось гораздо тяжелее на Востоке. Люди предпочитали отправиться на Западный фронт, а не на Восточный. На Западе шла война материальных частей и артиллерии — так было при Вердене, на Сомме и т. д. Обстановка там зачастую бывала очень изнурительной, но по крайней мере мы имели дело с западными противниками. На Востоке было меньше стрельбы, но бои велись более яростные и ожесточенные, потому что был совсем другой человеческий тип. Ночные схватки, рукопашный бой, лесные бои — все это привычно для русских. В те дни среди немецких солдат ходила поговорка, что на Востоке воюют рыцари, а на Западе — пожарные команды.
В ходе той войны мы впервые по-настоящему узнали, что это такое — Россия. Первые же бои в июне 1941 года показали нам новую советскую армию. Наши потери достигали пятидесяти процентов. Части ОГПУ и женский батальон целую неделю защищали старую крепость Брест-Литовск и сражались до последнего, несмотря на артиллерийский обстрел и бомбардировки с воздуха. Довольно скоро наши войска узнали, что такое „русская война“. Фюрер и большинство наших высших военачальников этого не знали. Это и послужило причиной многих несчастий.
Красная армия 1941–1945 годов была значительно сильнее царской армии. Солдаты фанатично сражались за идею, это усиливало их упорство, и в свою очередь, подталкивало наших солдат действовать упорнее. На Востоке, как никогда, более верным оказывалось правило „или ты меня, или я тебя“. И дисциплина в Красной армии была куда более жесткой, чем в царской. Иногда мы перехватывали приказы примерно такого содержания: „Почему вы не пошли в атаку? Последний раз приказываю взять Стрыленко, иначе вам несдобровать“; „Почему ваш полк еще не занял исходную позицию для атаки? Немедленно начинайте, если не хотите лишиться головы“. И эти распоряжения слепо исполнялись. Так мы поняли, что наш противник непреклонен. Тогда мы еще не знали, что скоро то же самое будет и у нас.
В какой бы исторической битве ни участвовали русские, она была тяжелой, безжалостной и сопровождалась большими потерями. Если русские защищаются, их почти невозможно победить, даже если прольются реки крови. Будучи людьми простодушными и бесхитростными, они довольствуются самым малым. Они часто слепо выполняют приказы и считают непослушание позором. Русские командиры могут требовать от своих солдат почти невозможного, и те не станут возражать или жаловаться.
Восток и Запад — это два разных мира, и им не понять друг друга. Россия — это одна из неразрешимых загадок Сфинкса. Русские не любят болтать, и никому не известно, что у них на уме».
Блюментритт затронул и другие вопросы, не менее важные, чем моральный дух. Все генералы подчеркивали тот факт, что русские могут обходиться без нормального снабжения. Мантойфель, возглавивший много рейдов за линию фронта, красочно описал свои впечатления следующим образом: «Западный человек никогда не сможет представить себе, что такое наступление русской армии. За танковым авангардом следует настоящая орда на лошадях. У каждого солдата за спиной мешок с сухарями и сырыми овощами, собранными на окрестных полях и в окрестных деревнях во время марша. Лошади питаются соломой с крыш — больше им есть почти нечего. В таком положении русский солдат может двигаться вперед недели три. Их невозможно остановить, как обычную армию, отрезав от обозов, поскольку никаких обозов зачастую просто нет».