Последняя авантюра Гитлера: второе наступление в Арденнах
Темным туманным утром 16 декабря 1944 года немецкая армия нанесла удар в Арденнах. Союзников этот удар застал врасплох, ведь даже некоторые самые высокопоставленные их военачальники со всей уверенностью утверждали, что немцы уже не смогут собрать силы для наступления. Вскоре удивление переросло в серьезную озабоченность, особенно после того как немцы прорвали американский фронт в Арденнах и угрожали отрезать армии союзников друг от друга. Повсеместно царила тревога. Высказывались опасения, что немцы могут дойти до берегов Ла-Манша и устроить второй Дюнкерк.
Это была последняя авантюра Гитлера, самая безрассудная из всех.
Хотя с немецкой стороны все выглядело иначе. Наступление было воспринято как долгожданный шанс, но производилось в обстановке ужасной неразберихи. Союзники назвали его «наступлением Рундштедта». На самого фельдмаршала любое упоминание его имени в связи с этой операцией действовало как красная тряпка на быка. В действительности он не имел к ней почти никакого отношения. С самого начала он был настроен весьма критично, и когда ему не удалось отговорить Гитлера, он отстранился от боевых действий, предоставив фельдмаршалу Моделю право действовать на свое усмотрение.
Решение о начале наступления было принято лично Гитлером, и он же составил стратегический план. Это был бы превосходный план, но только при наличии достаточных сил и средств. То, что в самом начале немцы достигли впечатляющего успеха, было заслугой молодого генерала фон Мантойфеля, которому в ту пору едва исполнилось сорок семь лет. Именно он убедил Гитлера принять его тактические схемы. Фюрер ни за что бы не стал выслушивать старых генералов, которым не доверял, но к молодым людям и новым идеям относился с пониманием. Он считал Мантойфеля одним из своих личных открытий. Ему нравились революционные идеи.
Первоначального успеха достигли благодаря величайшей секретности, которой была окружена подготовка. Тайна охранялась столь тщательно, что это временами мешало. В итоге недостаток информации привел к неразберихе, уменьшавшей шансы на успех атаки. Но еще задолго до того, как план провалился, Гитлер заявил о необходимости продолжения атаки любой ценой. Он просто запретил отступление. Если бы союзники двигались быстрее, немецкие армии вполне могли оказаться в ловушке. Но даже избежав этой участи, они оказались изрядно потрепанными. Понесенные в Арденнах потери обернулись роковыми последствиями для организации продолжительной обороны Германии.
Очень поучительно проследить за ходом событий глазами некоторых видных немецких военачальников. Прежде всего речь идет о Рундштедте, который в начале сентября был восстановлен в должности главнокомандующего на Западе. В то время союзники уже подходили к Рейну, и Гитлеру потребовалась фигура, пользовавшаяся безусловным доверием поредевших армий. Далее идет Модель — не слишком сильный стратег, но обладатель неиссякаемой энергии. Он умел удивительным образом находить резервы и был одним из немногих генералов, осмеливавшихся спорить с Гитлером. В последние дни войны Модель покончил жизнь самоубийством. Моделю подчинялись два командира танковых армий, Зепп Дитрих и Мантойфель. Зепп Дитрих был известной фигурой в СС, участником различных исторических событий, и привлек внимание фюрера своей агрессивностью. Рундштедт считал Дитриха ответственным за неумелые действия во время решающей стадии наступления. Мантойфель был профессиональным солдатом более молодой школы и истинным аристократом. Человек, обладавший спокойным достоинством, чем-то напоминавший Рундштедта, он был в то же время страстным приверженцем новых идей. В течение года он сделал головокружительную карьеру, пройдя путь от командира танковой дивизии до командующего армией. Мало того что он бы генератором идей, которые легли в основу Арденнского наступления, его же войска выполнили наиболее угрожающие удары. Поэтому далее я приведу его рассказ, дополнив его свидетельствами, полученными из других источников.
Как настоящий профессионал своего дела, Мантойфель, казалось, испытывал удовольствие от того, что ему предоставлялась возможность «вновь повести войска в бой», пусть и только на словах. Вместе с тем он имел философский склад ума и не раздувал чрезмерно постигшие его неудачи. Он обладал тонким чувством юмора, не покинувшего его даже в суровых условиях лагеря, где содержались немецкие генералы. Мантойфель, как и остальные, беспокоился о судьбе своих близких и не знал, увидит ли их когда-нибудь. Обстановка в мрачном лагере в удаленной горной долине была угнетающей, даже если бы его не окружал забор из колючей проволоки, пробуждавший приступы клаустрофобии. Посетив Мантойфеля в один из сумрачных зимних дней, я заметил, что Гриздейл не слишком приятное место зимой, но летом здесь будет лучше. Он с улыбкой ответил: «Что вы, могло быть и хуже! Боюсь, следующую зиму мы проведем на пустынном скалистом острове или на корабле, бросившем якорь в центре Атлантики».
План
«План наступления в Арденнах был полностью составлен штабом вермахта и направлен нам как приказ фюрера, — вспоминал Мантойфель. — Его целью было достижение решающей победы на Западе силами двух танковых армий: 6-й армии Дитриха и 5-й армии под моим командованием. 6-я армия должна была ударить на северо-восток, пересечь Маас между Льежем и Юи и двигаться на Антверпен. Ей выделили главную роль и самые крупные силы. Моей армии предстояло следовать по более извилистому пути, пересечь Маас между Намюром и Динаном и двигаться на Брюссель, прикрывая фланг. На третий или четвертый день 15-я армия под командованием генерала Блюментритта при поддержке усиленного 12-го корпуса СС должна была нанести удар с северо-востока по направлению к Маастрихту, тем самым оказав содействие 6-й танковой армии, двигавшейся на Антверпен. Замысел фюрера заключался в том, что Арденнское наступление к тому времени уже отвлечет резервы союзников на помощь американцев, поэтому второй удар, хотя и менее сильный, будет иметь шансы на успех».
Цель всей операции заключалась в том, чтобы отрезать британские армии от баз снабжения и заставить эвакуироваться с континента.
Гитлер воображал, что, если сумеет организовать этот второй Дюнкерк, Великобритания выйдет из войны, а значит, он получит передышку, которая позволит ему сосредоточить все силы против русских на Востоке.
Этот план был представлен военному командованию 24 октября. Рундштедт так вспоминал о нем: «Я был потрясен. Гитлер даже не потрудился спросить мое мнение о том, насколько он выполним. Было очевидно, что имеющиеся в моем распоряжении силы слишком малы для такого амбициозного плана. Модель был полностью согласен со мной. И вообще ни один военный не поверил бы, что можно дойти до Антверпена. Но я уже хорошо знал, что бесполезно убеждать Гитлера в невозможности чего бы то ни было. Обсудив положение с Моделем и Мантойфелем, я решил, что единственный шанс отвлечь Гитлера от фантастических проектов — это заинтересовать его альтернативным вариантом, который бы понравился фюреру и одновременно имел хотя бы какие-то шансы на успех. Таковой была идея ограниченного наступления, имевшая целью оттеснить клин союзников в районе Аахена».
Мантойфель рассказывал об их рассуждениях и выводах более подробно. «Мы были едины в мнении, что план фюрера совершенно неприемлем. Стратегические диспозиции были изначально ошибочны и предусматривали серьезную угрозу для флангов, которые нечем было укрепить. К тому же для такой масштабной операции нам не хватало боеприпасов. Кроме того, большим препятствием являлось превосходство противника в воздухе. Мы знали, что союзники только что получили свежее подкрепление, а в Англии готовилось следующее. Я особенно подчеркнул тот факт, что имеются все основания ожидать скорого появления воздушно-десантных дивизий из Англии. Также я напомнил, что хорошие дороги за Маасом облегчат передвижение союзников.
Мы составили рапорт командованию вермахта, в котором отмечали, что не располагаем достаточными силами, чтобы организовать широкомасштабное наступление. Одновременно мы предложили видоизмененный план, в соответствии с которым 15-я армия с укрепленным правым флангом нанесет удар к северу от Аахена, по направлению к Маастрихту. 6-я танковая армия ударит к югу от Аахена с конечной целью установить плацдарм за Маасом в районе Льежа. Это отвлечет внимание и, соответственно, силы союзников. 5-я танковая армия ударит от Эйфеля через Арденны к Намюру. Ее цель — занять там плацдарм. Затем армии повернут на север и начнут теснить союзников вдоль Мааса. Если сопротивление союзников будет сломлено, они смогут развить успех и двинуться к Антверпену, если же нет, то им не следует рисковать».
Мантойфель сказал, что они могли рассчитывать разве что потеснить американцев, которые прорвались за Аахен и подошли к реке Рур. Но он предпочел бы подождать, пока союзники не начнут новое наступление, а тем временем сосредоточивать все бронетанковые силы Германии в кулак для нанесения решительного контрудара. Рундштедт, по утверждению Блюментритта, придерживался того же мнения. «В действительности фельдмаршал был против любых наступательных операций с нашей стороны. Он считал, что необходимо защищать Рур, а значит, держать в готовности все танковые силы за этой линией, создав резерв для контратаки в случае прорыва. Он хотел придерживаться оборонительной стратегии».
Но поскольку Гитлер отклонил эту идею, следовало прибегнуть к дипломатическим ухищрениям, чтобы заставить его немного видоизменить свой наступательный план и привести его в вид, позволявший надеяться хотя бы на минимальный успех без лишнего риска.
Мантойфель объяснил, что масштаб и направление предполагаемых ударов были близки к задуманным Гитлером — во всяком случае, на первый взгляд. Предлагая альтернативный план, генералы особенно подчеркивали тот факт, что если удастся сломить сопротивление, то можно будет развить успех и дойти до Антверпена. «Четвертого ноября, насколько я помню, мы отправили этот план командованию вермахта для передачи Гитлеру. Мы особо подчеркнули, что не сможем начать наступление до 10 декабря — первоначально Гитлер установил дату 1 декабря».
Мантойфель продолжал: «Гитлер отклонил этот наш более скромный план и остался при своем мнении. Но мы знали, что обычно он не торопится с ответом, поэтому начали готовиться к исполнению плана на основе наших, более умеренных, предложений. Все соединения моей танковой 5-й дивизии были приведены в состояние боевой готовности, но рассредоточены на обширном пространстве между Триром и Крефельдом, поэтому ни шпионы, ни местное население не должны были догадаться о том, что намечается. Войскам объявили, что они готовятся противостоять ожидаемой атаке союзников на Кельн. О действительных планах знали всего несколько офицеров штаба».
6-я танковая армия находилась между Ганновером и Везером. Ее дивизии были отведены с линии фронта для переформирования. Любопытно, что сам Зепп Дитрих ничего не знал о своей задаче и о плане по ее реализации. Он был проинформирован только непосредственно перед началом операции. Большинство командиров получили уведомления только за несколько дней. Армия Мантойфеля перешла на исходные позиции в течение трех ночей.
Изъяны
Стратегическая маскировка помогла обеспечить внезапность, но за строжайшую секретность пришлось заплатить дорогую цену, особенно 6-й армии. У командиров, которых поставили перед фактом непосредственно перед операцией, было слишком мало времени на изучение особенностей местности и подготовку своих войск. В результате было допущено много просчетов, а после начала атаки не обошлось без задержек. Гитлер в подробностях разрабатывал план вместе с Йодлем, не выходя из штаба, и, по всей видимости, считал, что этого достаточно для его исполнения. Он пренебрегал такими несущественными, по его мнению, деталями как местные условия или проблемы исполнения. К тому же он был настроен слишком оптимистично по отношению к участвовавшим в операции войскам.
Рундштедт заметил: «Мы не имели подкрепления, не было организовано должным образом снабжение боеприпасами. Число танковых дивизий было велико, но танков в них было мало — дивизии казались сильными лишь на бумаге». (Мантойфель сказал, что в двух танковых армиях насчитывалось всего 800 танков, а это заставляет посмотреть в несколько ином свете на заявление союзников — основанное скорее всего на числе танковых дивизий, — что им противостояли самые мощные танковые силы за всю войну).
Самым острым дефицитом было топливо. Мантойфель сказал: «Йодль нас заверил, что будет обеспечена поставка достаточного количества топлива, чтобы мы могли поддерживать нужную скорость. На деле все оказалось совсем не так. Первую ошибку допустило командование вермахта; оно воспользовалось типовыми расчетами для перемещения дивизии на сто километров. Полученный мною в России опыт показал, что полученные цифры в реальных боевых условиях следует умножать как минимум на два. Йодль этого не понимал.
Приняв во внимание дополнительные трудности, с которыми нам неизбежно пришлось бы столкнуться в зимних условиях, да еще в такой сложной местности как Арденны, я сказал лично Гитлеру, что стандартные цифры необходимо увеличить в пять раз. Как только началось наступление, у нас было топлива только в полтора раза больше теоретического количества. Хуже того: большая его часть перевозилась грузовиками далеко от танков, по восточному берегу Рейна. Когда туман рассеялся, и в небе снова появились самолеты союзников, продвижение колонн было остановлено».
Войска, не знавшие об этих просчетах, продолжали упорно верить в гений Гитлера и ожидали обещанной им победы. Рундштедт сказал: «Боевой дух войск, принимавших участие в наступлении, на первом этапе был на удивление высок. В отличие от своих более информированных командиров солдаты искренне верили в победу».
Новая тактика
В самом начале шансы немцев возросли благодаря двум факторам. Первым была небольшая глубина обороны американцев в Арденнах. Немцы были хорошо осведомлены об этом и знали, что на участке фронта в 75 миль расположено всего четыре дивизии. Гитлер всегда высоко ценил внезапность и решил воспользоваться этой слабостью, ясно доказывавшей, что, несмотря на печальный опыт 1940 года, верховное командование союзников было не готово к широкомасштабному наступлению противника по нелегкой для передвижения местности.
Второй благоприятный фактор заключался в принятой тактике. Она не была частью первоначального плана. Мантойфель рассказывал: «Увидев приказы Гитлера о наступлении, я был потрясен — в них были указаны даже способы и время атаки. Артиллерия должна была открыть огонь в 07:30, наступление пехоты было назначено на 11 часов. В промежутке предусматривалась массированная бомбардировка силами люфтваффе штабов и коммуникаций союзников. Танковые дивизии должны были вступить в действие только после прорыва пехоты. Артиллерия была распределена по всему фронту наступления.
Кое-что мне показалось неразумным, и я немедленно наметил другой способ, объяснив свои соображения Моделю. Тот согласился, но ехидно заметил: „Вам бы лучше поговорить об этом с фюрером“. Я сказал: „Отлично, я поговорю с фюрером, если вы поедете со мной“. Итак, 2 декабря мы вдвоем отправились в Берлин.
Для начала я заметил, что никто из нас не знает, какая погода установится в день атаки, и нет гарантии, что люфтваффе сумеет выполнить свою задачу, тем более с учетом превосходства противника. Я напомнил Гитлеру о двух известных случаях в Вогезах, когда танковые дивизии не могли двигаться при дневном свете. Затем указал, что, начав обстрел в 07:30, наша артиллерия достигнет только одного — разбудит американцев, и они получат три с половиной часа на подготовку к нашему наступлению. Я также отметил, что немецкая пехота в своей массе уже не так хороша, как раньше, и вряд ли сумеет проникнуть глубоко в позиции противника, тем более на такой сложной местности. Американская оборона представляла собой цепь передовых оборонительных постов, а основная линия находилась в некотором отдалении от них и пробить ее будет не так уж просто.
Я предложил Гитлеру ряд изменений. Во-первых, перенести начало наступления на 05:30, под прикрытием темноты. Конечно, это ограничит возможности артиллерии, но зато позволит ей сконцентрироваться на некоторых ключевых целях, таких как батареи, склады боеприпасов и штабы, местонахождение которых было точно установлено.
Во-вторых, я предложил сформировать по одному штурмовому батальону в каждой дивизии и включить в него самых опытных солдат и офицеров. (Офицеров я подбирал лично.) Эти штурмовые батальоны должны были выступить в темноте, в 05:30, без прикрытия артиллерийским огнем и проникнуть между американскими передовыми постами. По возможности они должны избегать столкновений с противником, стараясь пройти как можно дальше.
Прожекторы зенитчиков могли обеспечить освещение для штурмовых батальонов, направляя свои лучи на облака, откуда свет будет отражаться на землю. Незадолго до этого я лично наблюдал нечто подобное в действии и не сомневался, что это поможет нам быстро проникнуть в глубь позиций противника еще до рассвета». (Любопытно, что Мантойфель, вероятно, и не подозревал, что британцы уже пользуются таким «искусственным лунным светом». Он утверждал, что на него произвела большое впечатление моя книга «Будущее пехоты», вышедшая в 1932 году, но, наверное, забыл, что именно в ней и было предложено такое освещение).
Мантойфель продолжил рассказ: «Описав свои предложения, я подчеркнул, что их просто необходимо выполнить, если мы хотим получить разумные шансы на успех. К 16 часам будет уже темно. После начала наступления в 11:00 у нас останется только пять часов на прорыв, причем с очень сомнительным успехом. Если же принять мою идею, мы получим пять с половиной часов дополнительного времени. С наступлением темноты я бы смог ввести в действие танки. Они будут двигаться ночью, обгонят пехоту и на рассвете следующего дня атакуют главные позиции».
Если верить Мантойфелю, Гитлер принял все его предложения без возражений. Это было весьма характерно. Создавалось впечатление, что он, несмотря на недоверие к большинству старых генералов, действительно был расположен выслушивать разумные предложения тех, кому продолжал доверять, — к ним принадлежал и Модель. Своему штабу он тоже доверял, но понимал, что его ближайшему окружению не хватает боевого опыта.
«Кейтель, Йодль и Варлимонт никогда не были на фронте. Из-за недостатка боевого опыта они часто недооценивали практические трудности и всячески поддерживали веру Гитлера в неосуществимое. Гитлеру следовало прислушиваться к боевым командирам с большим боевым опытом и практическими идеями».
Увеличившиеся было благодаря тактическим изменениям шансы на успех снова уменьшились из-за сокращения сил, выделенных на операцию. Боевые командиры вскоре получили удручающие новости: часть обещанных им сил будет спешно переправлена на восток, где русские теснили немцев по всему фронту. В итоге пришлось отказаться от атаки Блюментритта на Маастрихт, предоставить таким образом союзникам возможность подтянуть резервы с севера. Более того, 7-я армия, которой предстояло наступать, одновременно прикрывала с фланга другое крыло наступления, оставшись всего с несколькими дивизиями и без танков. Услышав об этом, Мантойфель чрезвычайно встревожился, потому что 2 декабря сам сказал Гитлеру, что американцы скорее всего направят свой главный контрудар из района Седана на Бастонь. «Я подчеркнул тот факт, что в Бастони сходится много дорог».
И все же амбициозные цели наступления остались прежними. Странно, что ни Гитлер, ни Йодль, похоже, не осознавали, что все эти перемены должны сказаться на темпе наступления. «Срок выхода к Маасу в деталях не обсуждался, — удивлялся Мантойфель. — Я думал, Гитлер должен понимать, что в зимних условиях и при таких ограничениях быстрое наступление невозможно. Однако из того, что я позже услышал, стало ясно — Гитлер считает, что наступление может вестись и в более высоком темпе. На Маас нельзя было выйти на второй или третий день, как предполагал Йодль. Они с Кейтелем поощряли необоснованные оптимистические иллюзии Гитлера».
После отказа Гитлера принять ограниченный план Рундштедт отошел на задний план, предоставив Моделю и Мантойфелю возможность влиять на мнение фюрера. Теперь речь шла уже только о технических деталях плана. Блюментритт с горечью заметил: «Главнокомандующий войсками на Западе уже не имел права голоса. От него ожидали только механического исполнения оперативных приказов фюрера, который стремился управлять даже мельчайшими деталями. Он не имел права вмешиваться и как-то влиять на ход событий». В последнем совещании, состоявшемся 12 декабря в штабе в Цигенберге под Бад-Нойхаймом Рундштедт принимал лишь формальное участие. Зато на нем присутствовал Гитлер, который и решал все текущие вопросы.
Проигрышная карта
В начале одной из своих бесед с Мантойфелем я затронул тему воздушного десанта. Я сказал, что во время предвоенной поездки по Арденнам был потрясен тем, что возможностей для танковых маневров в том регионе намного больше, чем было принято считать, особенно в представлении традиционно мыслящего французского командования. В то же время от меня не укрылись и очевидные трудности: дороги спускались в долины по крутым склонам, здесь же протекали реки; при хорошо организованной обороне это могло стать серьезным препятствием. Тогда мне показалось, что наступающей стороне здесь можно осуществить высадку воздушно-десантными силами и завладеть этими стратегическими проходами до начала танкового наступления. Поэтому в моих комментариях к Арденнскому наступлению я отметил, что не сомневаюсь в использовании немцами парашютного десанта. Однако выяснилось, что они этого не сделали. И мне хотелось узнать от Мантойфеля почему.
Он ответил: «Я совершенно согласен с вашим описанием условий местности и трудностей, возникающих в Арденнах. Я думаю, что было бы прекрасной идеей использовать парашютные войска так, как вы предлагаете. Они могли бы без особого труда открыть запертую дверь. Но во время обсуждения плана, насколько я помню, этот вопрос даже не поднимался. В любом случае имевшихся в нашем распоряжении парашютно-десантных сил было недостаточно. У нас не хватало ни самолетов, ни людей. Опасная ситуация на Восточном фронте заставила Гитлера бросить их в бой как обычную пехоту. Некоторые дивизии были выведены в Италию и участвовали в боевых действиях там. В итоге для Арденнского наступления у нас осталось только около девятисот парашютистов, и их использовали на участке фронта 6-й танковой армии».
Мантойфель рассказал, что после захвата Крита в 1941 году немецкий парашютный десант использовался крайне неэффективно. Парашютисты готовились нанести удар по Мальте или Гибралтару, но дело до этого так и не дошло; затем Штудент собирался использовать их в России, но фюрер остановил его, предпочитая сохранить эти войска в резерве для какой-то спецоперации. В конечном счете они были сведены до положения обычных пехотинцев. Мантойфель завершил свой рассказ словами: «На мой взгляд, ничего не может быть лучше, чем совместные действия танкистов и парашютистов».
Об этом же ранее упоминал генерал Тома: «Гудериан всегда хорошо ладил со Штудентом, тренировавшим парашютистов, но Геринг не давал хода предложениям о совместных действиях с танкистами. Он всегда стремился поддерживать боевую мощь люфтваффе и проявлял чрезмерную скаредность по отношению к транспортным самолетам, которые требовались для перевозки десанта».
Подробности о действиях парашютистов в Арденнской операции я узнал у генерала Штудента. Когда в начале сентября немецкий фронт во Франции развалился и союзники прорвались в Бельгию, Штудента послали сформировать фронт на юге Голландии. С этой целью ему выделили разношерстную группу, по недоразумению названную 1-й парашютной армией. Она состояла из некоторого количества потрепанных пехотных дивизий, слегка дополненных парашютистами, еще не закончившими обучение под руководством генерала. Когда новый фронт был создан и наступление союзников задержано, немецкие войска в Голландии были торжественно названы группой армий «X». Туда вошли 1-я парашютная армия и совсем новая 25-я армия. Группу армий «X» возглавил генерал Штудент, получив, таким образом, еще одну должность в дополнение к уже имеющейся — командующий парашютными войсками.
Восьмого декабря Штудент узнал о готовящемся наступлении в Арденнах и получил приказ собрать всех подготовленных парашютистов в один сильный батальон. До начала наступления оставалась неделя. Батальон состоял из тысячи человек, и командовал им полковник фон дер Хейдте. Парашютистов отправили в сектор 6-й танковой армии Зеппа Дитриха. Познакомившись с летчиками из люфтваффе, фон дер Хейдте обнаружил, что более половины из них не имеют опыта участия в десантных операциях; отсутствовало и необходимое оборудование. Штудент сумел повидаться с Зеппом Дитрихом только 13 декабря, и тот заверил его, что вовсе не собирался использовать парашютистов. Дитрих опасался, что своим появлением десантники предупредят противника, но Гитлер настоял на своем.
Задача, поставленная, в конце концов, перед парашютистами, заключалась уже не в том, чтобы захватить один из неудобных проходов до начала танкового наступления. Они должны были высадиться на Мон-Рижи, в районе пересечения дорог на Мальмеди — Эйпен — Вервье, и задержать подход подкрепления союзников с севера. Несмотря на активные протесты фон дер Хейдте, ему было приказано произвести выброску парашютистов ночью, а не на рассвете, чтобы не настораживать противника. Однако вечером накануне операции транспорт, обещанный для доставки людей на аэродром, не прибыл и выброску отложили до следующей ночи, когда уже началась наземная атака. Дальше было еще хуже. Только треть от общего числа самолетов долетела до намеченного района, а поднявшийся ветер разбросал парашютистов на заросшие лесом и покрытые снегом горные вершины. В результате много людей погибло во время приземления. К этому времени дороги уже были заполнены американцами, двигавшимися на юг, а поскольку фон дер Хейдте удалось собрать только пару сотен человек, он не смог организовать захват перекрестка. В течение нескольких дней он устраивал засады, но так и не дождался подхода танков Зеппа Дитриха. Оказавшись в безвыходном положении, он принял решение прорываться навстречу танкам на восток и по дороге попал в плен.
«Это была наша последняя парашютно-десантная операция, — рассказывал Штудент. — К моменту высадки союзников в Нормандии в нашем распоряжении имелось 150 000 парашютистов в шести дивизиях. Из них только 50 000 прошли необходимую подготовку, остальные тренировались. Мы не смогли завершить обучение, поскольку людей постоянно бросали в бой. К тому времени как пятью месяцами позже для участия в Арденнском наступлении потребовались парашютисты, у нас осталась только горстка людей — и все потому, что их применяли как пехоту, вместо того чтобы использовать по назначению».
Удар
Удар, который показался союзникам самым большим потрясением, начиная с 1942 года, был нанесен гораздо меньшими силами, чем писали в то время. Теперь, когда у нас есть возможность посмотреть на него глазами немцев, это представляется совершенно очевидным. Мантойфель говорил об этом вполне сдержанно — он не был человеком, который ищет для себя оправдания, даже если они вполне объективные.
Наступление началось 16 декабря на 75-мильном отрезке между Моншау (к югу от Аахена) и Эхтернахом (на северо-запад от Трира). При этом атаку 7-й армии в южном секторе не следует рассматривать всерьез, поскольку в ее составе имелось только четыре пехотных дивизии. Главный удар был нанесен на узком участке фронта шириной от силы пятнадцать миль. В нем участвовали 6-я танковая армия Зеппа Дитриха, в которую входили 1-й и 2-й танковые корпуса СС, а также 67-й пехотный корпус. Хотя в 6-й танковой армии имелось больше танковых дивизий, чем в 5-й, для решения поставленных задач этого все равно было недостаточно.
Удар правого крыла армии Зеппа Дитриха был блокирован в самом начале организованной американцами сильной обороной Моншау. Войскам левого крыла удалось прорваться, и, пройдя Мальмеди, они захватили переправу через Амблев за Ставло, преодолев с начала наступления тридцать миль. Но потом американцы остановили их в этом узком проходе, и попытки прорваться дальше успеха не принесли. Силы противников были явно неравными, а американцам к тому же регулярно поступало подкрепление. В итоге атака 6-й армии окончательно выдохлась.
5-я танковая армия Мантойфеля атаковала на более широком участке фронта примерно в 30 миль. Во время беседы он изобразил на бумаге первоначальную диспозицию и направление движения. 66-й пехотный корпус располагался на правом крыле и был обращен в сторону Сен-Вита. «Его намеренно разместили там, потому что в том месте было больше препятствий, чем на южном участке, и шансы на быстрое продвижение вперед были весьма невелики». 58-й танковый корпус находился в центре, между Прюмом и Ваксвейлером. 47-й танковый корпус стоял левее, между Ваксвейлером и Битбургом, и был обращен в сторону Бастони. Вначале эти два корпуса включали только три танковые дивизии, и, несмотря на недавнее подкрепление, в каждой из них насчитывалось от шестидесяти до сотни танков. Иными словами, дивизии были укомплектованы примерно на треть. В дивизиях Зеппа Дитриха танков было не больше.
Наступление на участке Мантойфеля началось удачно. «Мои штурмовые батальоны быстро просочились вперед сквозь фронт американцев как дождевые капли. В 16 часов вперед пошли танки, а с наступлением темноты они передвигались при „искусственном лунном свете“. К моменту их подхода через реку Ур была сооружена переправа. В полночь танковые дивизии переправились через реку и к 8 часам утра достигли главных позиций американцев. Затем они запросили поддержку артиллерии и продвинулись достаточно глубоко.
Но Бастонь оказалась очень серьезным препятствием. Неудачи здесь отчасти явились следствием недостаточной мощи 7-й армии, задача которой заключалась в блокировании дорог, ведущих с юга в Бастонь». После переправы через Ур в Дасбурге 47-му танковому корпусу предстояло преодолеть еще один узкий проход в Клерво на Вольтце. Эти препятствия вкупе с зимними условиями стали причиной задержек. «При появлении танков сопротивление обычно таяло, но связанные с передвижением трудности сводили на нет выгоду, полученную из-за слабого сопротивления на первой стадии. При подходе к Бастони сопротивление резко усилилось».
Восемнадцатого декабря немцы подошли к Бастони вплотную. Но накануне ночью генерал Эйзенхауэр передал 82-ю и 101-ю воздушно-десантные дивизии, дислоцировавшиеся в районе Реймса, в распоряжение генерала Бредли. 82-я дивизия была послана на укрепление северного сектора, а 101-я двинулась по дорогам на Бастонь. Тем временем часть 10-й американской танковой дивизии прибыла в Бастонь — как раз вовремя, чтобы помочь изрядно потрепанному полку 28-й дивизии остановить немцев. Когда же ночью 18 декабря подошла 101-я дивизия, оборона этого дорожного центра стала и вовсе несокрушимой. Непрерывные удары, наносимые на протяжении двух дней немцами как с фронта, так и с флангов, результата не дали.
Двадцатого декабря Мантойфель решил не терять больше времени на попытки устранить такое трудное препятствие. «Я лично пошел вперед с учебной танковой дивизией „Лер“. Двадцать первого мы обошли вокруг Бастони и двинулись на Сен-Юбер. 2-я танковая дивизия обошла Бастонь с севера. Чтобы замаскировать наши действия, я приказал выполнить отвлекающий маневр: 26-я гренадерская дивизия и танково-гренадерский корпус из учебной дивизии окружили город. 58-й танковый корпус тем временем продвигался вперед через Уффализ и Ларош, резко свернув на север, чтобы создать угрозу для фланга обороны противника, которого сдерживал 66-й корпус под Сен-Витом, и чтобы помочь этому корпусу пробиться вперед.
Изоляция Бастони повлекла дальнейшее ослабление наших войск и снизила шанс выйти к Маасу в Динане. Более того, 7-я армия все еще оставалась в районе Вильца, который так и не сумела пересечь. 5-я парашютная дивизия, находящаяся справа от нее, проследовала через мой сектор и вышла к одной из дорог, ведущих от Бастони на юг, но не пересекла ее».
Ситуация теперь складывалась менее благоприятная и потенциально более опасная, чем считал Мантойфель. Союзники повсеместно стягивали резервы, и силы их многократно превышали силы немцев, задействованные в наступлении. Временное командование всеми войсками на северном фланге прорыва принял фельдмаршал Монтгомери. Для оказания помощи 1-й американской армии на Маас прибыл 30-й британский корпус. На южном фланге прорыва два корпуса 3-й американской армии Паттона повернули на север, и один из них 22 декабря начал мощную атаку вдоль дороги, ведущей из Арлона в Бастонь. Его продвижение было довольно медленным, но он создавал нешуточную угрозу и отвлекал на себя часть сил из числа тех, что Мантойфель планировал использовать для своего наступления.
Благоприятные дни безвозвратно прошли. Удар войск Мантойфеля, направленный на Маас, вызвал тревогу в штабе союзников, но был нанесен слишком поздно, чтобы стать действительно серьезным. Согласно плану Бастонь должна была пасть еще на второй день, в то время как в действительности до нее дошли только на третий день, а обошли на шестой. Небольшая часть 2-й танковой дивизии 24 декабря приблизилась на несколько миль к Динану, но это оказалось самым большим достижением. Дальше немцам продвинуться не удалось, да и этот неосторожно выдвинутый вперед «палец» вскоре был отрезан.
Наступление сдерживали грязь и недостаток топлива. Из-за отсутствия топлива в наступлении участвовала только половина артиллерии. Недостаток артиллерийского огня не компенсировался поддержкой с воздуха. Туманная погода первых дней наступления в целом благоприятствовала немцам, поскольку авиация союзников оставалась на земле. Но 23 декабря туман рассеялся, и сразу же стало ясно, что скудные силы люфтваффе не в состоянии справиться с защитой своих наземных войск от ураганного обстрела. Это еще больше увеличило потери. К тому же Гитлеру пришлось дорого заплатить за свое решение поместить главные силы вместе с 6-й танковой армией на северном крыле. Там было слишком мало места для маневра.
В первую неделю наступление не достигло поставленных целей, а некоторый прогресс на второй неделе был иллюзорным, поскольку заключался всего лишь в более глубоком проникновении между двумя дорожными узлами, твердо удерживаемыми американцами. Накануне Рождества Мантойфель связался по телефону со ставкой Гитлера, чтобы обрисовать сложившуюся ситуацию и внести некоторые предложения. Разговаривая с Йодлем, он особо подчеркнул серьезность положения: время уходит, Бастонь доставляет немало хлопот, 7-я армия не может продвинуться вперед, чтобы обеспечить достаточное прикрытие с фланга. В этих условиях имелись все основания ожидать массированного контрудара идущих с юга союзников, причем в самое ближайшее время. «Сообщите мне сегодня же вечером, чего ожидает от меня фюрер. Вопрос заключается в следующем: следует ли бросить мне все свои силы на Бастонь или оставить под ней некоторые части, а основные войска направить к Маасу».
«Далее я заметил, что максимум, на что мы можем рассчитывать, — это выход к Маасу. Тому были следующие причины: первая — это задержка у Бастони, вторая — слабость 7-й армии, которая не сможет перекрыть все дороги с юга. Третья причина заключалась в том, что восьми дней, в течение которых шли бои, союзникам наверняка хватило, чтобы укрепить свои позиции на Маасе, а в случае сильного сопротивления нам вряд ли удастся его форсировать. Четвертая причина — 6-й армии не удалось проникнуть достаточно глубоко, и она была остановлена на линии Моншау — Ставло. Понятно, что нам придется вести сражение на этой стороне Мааса. Дело в том, что нам удалось перехватить несколько радиограмм из пункта управления движения союзников в Юи, откуда регулярно отправлялись доклады о прохождении подкреплений через расположенный там мост — мы сумели дешифровать их код».
Далее Мантойфель предложил нанести удар в северном направлении по ближнему берегу Мааса. Расположенные там войска окажутся в ловушке, и можно будет очистить излучину. Тогда немецкие войска займут более выгодное положение, причем есть надежда его удержать. «С этой целью я настаивал, чтобы вся моя армия, включая резервы командования вермахта и 6-й танковой армии, сконцентрировалась к югу от Ура, в районе Лароша, а затем двинулась мимо Марша к Льежу. Я говорил: „Дайте мне эти резервы, и я возьму Бастонь, выйду на Маас и поверну на север, чтобы помочь наступлению 6-й танковой армии“. В заключение я подчеркнул, что должен получить ответ сегодня же; резервы ОКВ должны иметь достаточно горючего, и мне будет необходима поддержка с воздуха. До того времени я видел в небе только вражеские самолеты!
Ночью ко мне приехал адъютант фюрера майор Йоганмейер. После недолгой беседы он позвонил Йодлю. Я сам подошел к телефону, но Йодль сказал, что фюрер пока не принял решения. Все, что лично он мог сделать в тот момент, это предоставить в мое распоряжение еще одну танковую дивизию.
Резервы были мне выделены только 26-го, но стояли без движения. Танки растянулись на сотню миль и ожидали подвоза горючего. И это в тот момент, когда они были нужнее всего!» (Судьба в очередной раз подшутила над немцами. Девятнадцатого они прошли всего лишь в четверти мили от огромного склада горючего в Андримоне, рядом со Ставло, где хранилось 2 500 000 галлонов. Этот склад был в сто раз больше любого склада из уже захваченных).
Я спросил Мантойфеля, считает ли он, что 24 декабря успех был еще возможен, при условии что ему выделили бы резервы незамедлительно и с горючим. Он ответил: «Думаю, что ограниченный успех еще был возможен. Во всяком случае, мы могли бы выйти к Маасу и даже, возможно, занять плацдарм за ним». Однако в дальнейшей беседе он признал, что столь запоздалый выход к Маасу принес бы больше проблем, чем преимуществ.
«Едва мы перешли к очередному натиску, как началось контрнаступление союзников. Я позвонил Йодлю и попросил передать фюреру, что намерен отвести войска, оказавшиеся на острие нашего выступа, на линию Ларош — Бастонь. Но Гитлер категорически запретил этот шаг назад. Поэтому мы не отошли, а нас буквально откинули назад беспрерывные атаки союзников, и при этом мы понесли ненужные тяжелые потери. Пятого января ситуация обострилась, и я начал всерьез опасаться, что Монтгомери отрежет обе наши армии. И хотя впоследствии мы сумели избежать этой опасности, большие части этих армий были принесены в жертву. Из-за приказа Гитлера „ни шагу назад“ на завершающей стадии наступления наши потери были гораздо более тяжелыми, чем на первой стадии. Это означало неминуемый крах, ведь мы уже не могли позволить себе такие потери».
Последствия
Итог заключительного этапа войны Мантойфель охарактеризовал следующим образом: «После провала в Арденнах Гитлер начал „ефрейторскую войну“. Не было уже никаких грандиозных планов, только множество боев местного значения».
Далее Мантойфель рассказывал: «Осознав, что Арденнское наступление зашло в тупик, я дал приказ начать общее отступление: сначала на исходные позиции, затем к Рейну, — но Гитлер и слышать не желал ни о чем подобном. Он предпочел пожертвовать своими главными силами в безнадежном сражении на западном берегу Рейна».
Рундштедт согласился с этим мнением. Но он также дал понять, что никогда не видел смысла в этом наступлении, несмотря на то что его считали одним из главных сторонников наступательной стратегии. «Каждый шаг в Арденнах растягивал наши фланги и делал чрезвычайно уязвимыми для контрударов союзников». Свой рассказ он сопровождал показом некоторых действий на карте. «Я хотел остановить наступление на самой ранней стадии, когда стало очевидно, что его цель не будет достигнута. Но Гитлер яростно настаивал на его продолжении. Это был Сталинград номер два».
Арденнское наступление довело до абсурда известный военный афоризм о том, что «лучшая защита — это нападение». Оно оказалось худшей из защит, поскольку лишило немцев возможности организовать сколько-нибудь серьезную оборону Германии. С тех пор большинство немецких командиров не столько думали о том, как бы остановить наступление союзников, сколько недоумевали, почему они не наступают быстрее, чтобы как можно скорее закончить войну.
Они оставались на своих постах из-за данной Гитлеру присяги да еще из страха перед полицией Гиммлера, но втайне молились об освобождении. В течение последних девяти месяцев войны среди командиров все чаще возникали разговоры о том, как лучше связаться с союзниками и пойти на капитуляцию.
Все немецкие военные, с кем мне удалось побеседовать, утверждали, что выдвинутое союзниками требование «безоговорочной капитуляции» затянуло войну. Все говорили, что, если бы не это требование, они, а также их войска (еще более важный фактор), были бы готовы сдаться раньше. Многие военачальники регулярно слушали радио союзников, но, к сожалению, в пропагандистских передачах ничего не говорилось об условиях заключения мира, что могло бы подтолкнуть немцев к отказу от дальнейшей борьбы. Упорное молчание союзников на первый взгляд только подтверждало правоту нацистов, всячески запугивавших ужасами плена. Так пропаганда союзников неявно помогла нацистам заставить войска и весь немецкий народ продолжать войну уже после того, как все они были готовы сдаться.