Дуга третья
Анна Иосифовна провожала сына Евгения во Владивосток. Вроде бы и расстояние всего ничего, каких-то сто километров, но чувствовала, что расстаются они навсегда.
Для своего времени она была достаточно грамотной. Несмотря на большую семью, много читала, а заметив, что Евгений прячет от всех тетрадь, в которой записывает сочиненные им стихи, прочла их украдкой и как-то заметила Евгению:
– А мой брат тоже писал стихи. – И продекламировала с чувством:
Перед моим окном открытым
Промчался конь, стуча копытом…
Евгений понял, что увлечение его стихотворчеством больше не секрет и заветную тетрадочку перестал прятать.
Мать провожала его до самого вагона и даже зашла в тамбур, немного всплакнула. Евгений видел из окна тронувшегося поезда, как она идет по вокзальному перрону, тяжело переваливаясь с ноги на ногу – все-таки ей было уже за пятьдесят.
Под перестук колес Евгений задумчиво смотрел в вагонное окно, не замечая красот текущей параллельно с железнодорожным полотном реки Суйфун, впоследствии переименованной в Раздольную.
В голове сами по себе звучали зарождающиеся стихотворные строки:
Я опять уезжаю надолго:
В жизнь, борьбу и заботу бегу.
Я опять уезжаю, но только
Взять с собою тебя не могу.
Мама! Мама! Опять только письма,
Только строчки поспешные вкривь.
Паровоз очумелый свистнул…
Говори, что-нибудь говори!
Опустеет перрон. Только ты
Будешь долго стоять…
Опустеет перрон. Только ты
Будешь ждать… Будешь ждать…
Человек, как известно, создавался, создается и будет создаваться в коллективе. Сначала, естественно, в семье. Потом – школа. Затем – по выбору: студенческий коллектив или работа на производстве (на современном языке – «в сфере реальной экономики»). Но как бы там ни было, ты всегда в окружении людей, всегда на перекрестке чьих-то мнений, всегда вынужден лавировать между омутами чужого безразличия и стремлениями личных пристрастий.
Всякий раз, когда судьба или начальственный приказ возводит тебя в новый должностной ранг или бросает в незнакомый коллектив, ты оказываешься подобным марафонцу, выходящему на очередной старт с непреклонным желанием пройти эту тяжкую дистанцию и победить, если сможешь, конечно!
А вообще жизнь – это вечный старт, финиш которого уходит в бесконечность…
Не забыть день, когда с замиранием сердца ищешь и находишь свою фамилию в списке зачисленных в институт. И взрывная радость: ты – студент! Студент!!!
Группа Евгения занимается по новой программе. По существу, нового в этой программе ничего нет. Просто первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев распорядился организовать для всех вновь поступающих в нынешнем году обучение на первых двух курсах по образцу вечернего факультета. То есть днем студенты обязаны работать на предприятиях, а вечерами заниматься в институте.
Трудновато…
Тем более мальчишкам, которые рассчитывали после окончания школы на дневную форму обучения. Правда, через пару лет это «нововведение» было отменено. Однако, первокурсникам того времени пришлось-таки нести терновый венец хрущевской реформы высшего образования все два года, а лично Евгению – вообще все тридцать месяцев.
Реформа касалась не только учебного процесса, но и бытовых условий студентов… Первокурсников кораблестроительного факультета поселили в рабочем общежитии Дальзавода. Эта совокупность знакомства с производством и бытовыми условиями рабочего общежития с полным комплексом «взрослой самостоятельности» окунула Евгения в такой сгусток житейских проблем, решить которые одним махом казалось невозможно. Но это лишь казалось.
На собрании первокурсников декан кораблестроительного факультета Николай Васильевич Барабанов сразу заявил:
– Идите-ка сначала на Дальзавод и узнайте, сколько и какого труда надо вложить, чтобы построить корабль. Проверьте настоящим делом свою детскую мечту. И поверьте в нее после такой рабочей практики.
И они проверяли. Вместе с неулыбчивыми корпусниками из девятнадцатого цеха они «латали» усталые борта океанских лайнеров. Они помогали ставить на ходовых мостиках сложные штурманские приборы и собирать корпусные секции будущих «плавсредств». Самая красивая и трудная работа.
…Евгений стоит, беспомощно озираясь по сторонам. С лесов что-то кричат, а что и кому – разобрать в этом обвальном грохоте невозможно. Внезапно раздается:
– Полундра!
Возле него шлепается доска. Отскакивает в сторону, едва не сбив с ног вынырнувшего из-за клетки рабочего. Он хватает его за руку, рывком втягивая под днище парохода, и сердито кричит:
– Чего рот-то раскрыл?
Это бригадир Володя Калякин.
Серьезную работу он Евгению пока не доверяет:
– Сначала ручник правильно держать научись, а там видно будет.
«Ручник» на языке дальзаводских судокорпусников – обыкновенный молоток. Оказывается, Евгений всегда, если приходилось дома забить гвоздь или еще как-нибудь употребить молоток в деле, держал его неправильно и поэтому неправильно им работал.
Поэтому и ручник: прирученный, безоговорочно послушный человеку молоток, который никогда не ударит своего хозяина по пальцам.
Научиться так работать – нелегко. Но, научившись, эту науку уже никогда не забудешь. Она впитывается в тебя на уровне рефлекса – на всю жизнь. Так, усвоив уверенную езду на велосипеде, можешь потом десять – двадцать лет не садиться в седло. А усевшись – поедешь легко и безбоязненно.
Бригадир едва сдерживает Евгения. А так хочется взяться сразу за ответственную и важную работу!
Наконец ему присвоили рабочий разряд. Чувствует себя настоящим судокорпусником.
Наверное, поторопился чувствовать.
Пришел в бригаду новенький, Вася Мамонов. При работе в паре с ним Евгений – старший. Гордится, но старается не подавать виду. Работа, казалась бы, простенькая: смонтировать бетономешалку. Неизвестно почему, но дело не заладилось с самого утра. Василий предлагает:
– А если сделать не так, а вот эдак?..
Евгений молчит. Подумаешь, первый день на заводе, а уже пытается его учить. Промучились до обеда, а «воз и ныне там».
Поборов собственную гордость, после обеда работает так, как предложил Василий. Злится, но работа идет на лад.
Делает вывод: нос задирать еще рано, еще многому следует учиться и не пренебрегать советами новичка.
И вообще зазнайство – не лучший спутник в труде и жизни в целом.
Вечером – в институт. Евгений, как и все его однокурсники, страдает хронической нехваткой времени. Они все, в том числе и преподаватели, чувствуют, что учебная программа перегружена заводской практикой сверх всякой меры. Но изменить что-либо – не в их силах.
Началась сессия.
Волнуются очень: первая сессия в жизни. К тому же они не только учатся, но еще и работают. Но, на удивление, сессию сдают хорошо.
Наивно думают, что им помогло полкило кускового сахара на двоих, который они с соседом по комнате съедали каждый раз перед экзаменом. Услышали как-то по радио, что сахар способствует умственной деятельности…
Евгений после лекции добирается наконец в общежитие. Поздняя ночь. Устал предельно: весь день пришлось в доке кувалдой «махать», потом высиживать на лекциях, добросовестно конспектируя ученые откровения преподавателей. И все это под гнетом хронического недосыпания и убийственного желания бросить все и сейчас же, немедленно завалиться спасть. И вот наконец он бредет по знакомому коридору общежития. Мысль одна: умыться и в койку.
Ан нет. Из шумной комнаты вываливается какой-нибудь великовозрастный Федя и, разглядев его сквозь туман хмеля, перегораживает коридор:
– Студент, дай трояк на «черпак»…
Как изволите поступить в данном случае?
В кармане брюк тренькают последние перед зарплатой восемьдесят четыре копейки. Их хватит на оплату проезда на трамвае (если не умудрится проскочить «зайцем»), на утренний завтрак в заводской столовой (порция манной каши и стакан чая – шестнадцать копеек, а хлеб и горчица с солью стоят на столиках и всегда бесплатны) и на комплексный обед (борщ, макароны по-флотски, стакан так называемого кофе с молоком – все это вместе тянет на пятьдесят одну копейку). Ужинать он надеется на полученную зарплату.
К тому же, откровенно говоря, не хочется ему давать этому «пропивашке» не только три рубля, которых в настоящий момент у него нет, но и последние восемьдесят четыре копейки, которые сейчас при нем. Не хочется, потому что, во-первых, он не просит взаймы три рубля, а требует «дать» их ему. Получается, что Евгений обязан выплатить этому заполуночному гуляке и его компании какую-то дань, невесть кем узаконенную. А, во-вторых, потому, что деньги он требует на явно никчемное и откровенно вредное, бесполезное дело.
Но Евгений понимает, что в коридорной ситуации отвечать встречному пьянчужке даже мимолетной грубостью – нарываться на скандал и даже на драку. И он лукавит:
– Подожди минутку, я сейчас у парней в комнате спрошу…
И пока одурманенный водкой сосед осмысливает сказанное, он уже в своей комнате. Через пару минут в спортивных брюках-трико, в майке и шлепанцах на босу ногу, с полотенцем через плечо и умывальными принадлежностями в руке он выходит из комнаты. Гуляка терпеливо прислонился в коридоре к стенке. Увидел его и спрашивает:
– Слышь, пацан, к тебе в комнату студент не заходил?
– Нет, – отвечает, – не заходил.
На следующий день Евгений увидел в цехе полуночного знакомца. Лицо бледное, хмурое. Глаза то ли от пьянки, то ли от недосыпа воспаленные, красные. Но работает яростно, обрабатывая заготовки листовой стали для будущей обшивки корабельного борта. Евгения увидел, тоже узнал. Оторвался от работы, жадно отхлебнул от запотевшей кефирной бутылки и, неожиданно, поблагодарил:
– Правильно сделал, студент, что не дал трояк. Та бутылка была бы мне лишней…