С Керн он потом, в лунную ночь, гулял по саду, и она не долго торжествовала, а поддалась ему.
Писать Пушкину приходилось много, так как нужны были деньги и было вообще трудно, потому что раньше сочинений вроде моего совсем бы не напечатали.
Поэтому с кипящим рвеньем он взялся за осуществление беременной мысли – написать «Бориса Годунова», бурно желая блеснуть зрелостью своего мастерства.
Царь Николай, которого называли Палкин за его любовь к тросточкам, под давлением Европы и Африки, откуда происходил поэт, должен был вернуть его из ссылки обратно.
Пушкин приехал на фельдъегере в Москву, и царь, брезгливо повесив губы, сказал, что будет его цензурой, но сам велел тертому генералу Бенкендорфу, шефу жандармов, жать Пушкина.
Бенкендорф стал жать, а друг поэта – Соболевский, всеобщий любимец передовой молодежи, зычным, природным голосом сочинил на это экспромт:
Нас жмали, жмуть,
И будут жмать!
В Москве поэт встретил ослепительную девицу Наталью Гончарову, и у него закружилась голова; рубиновыми молниями под небом черепа засверкали огненные мысли.
Пушкин долго наблюдал за ней, а потом признался в любви, но Наташа, вся залитая солнечным концом апреля, велела обратиться к маманьке.
Он долго бился с маманькой, пока, наконец, не обвенчался на Наташе в церкви Большого Вознесенья, а не Старого, как я написал в своей книге.
Наташа скоро закружилась в вихре роскошных великосветских удовольствий, вызывая круговое восхищенье, и Николай Палкин, ужасно любивший интрижки, стал к ней приставать.
На одном опьяняющем балу, где были разные князья, графы и генералы, Пушкин за картами накрыл голландского посланника, барона Геккерена, который передергивал, играя в три листика.
Тут же на балу жена поэта плясала трепака с белогвардейским офицером Жоржем Дантесом, приемным сыном посланника, состоявшим с ним в двусмысленных отношеньях.
Геккерен был похож на обезьяну и страшно озлился на поэта. Он решил его погубить и стал подставлять ножку.
Вместе с ним начала действовать Идалия Полетика, женщина с напудренными глазами, замучившая Пушкина своей прилипчивостью, но он ей не поддавался.
Дантеса науськали на Наташу, Пушкин, конечно, взъелся, и у него, как бриллиант, выкатилась слеза из левого глаза, освещенного лампой.
Тут ввязались Николай, Бенкендорф, Нессельроде, и началась такая неразбериха, в которой я до сих пор ничего не могу понять.
Но дело дошло до дуэли, и Дантес, струсив, сначала женился на свояченице Пушкина, а потом убил его.
Так умер от руки белогвардейского наемника наш величайший поэт. Пушкина не стало.
Впрочем, он все равно бы не пережил моего пошлого и нелепого романа.
Борис Анибал».
Комментарии, как говорится, излишни.
Как-то во время отпуска раздался телефонный звонок помощника с сообщением, что с Евгением Петровичем ищут встречи мать и сын Балякины, приехавшие из Америки. Они напомнили, что с их отцом, он когда-то работал. Они встретились на следующий день в Пушкинском театре перед концертом. Поговорили о профессоре О. Балякине, который работал в Дальневосточном высшем инженерном училище им. Г. И. Невельского. Евгений Петрович сотрудничал с ним в области судоремонта, и даже получил от него положительную рецензию на одну из книг, изданных в Ленинграде. Евгений Петрович не стал интересоваться, по какой причине Балякины оказались в Америке, – у каждого своя судьба. На визитке его визави значилось «Стив Балякин, MD, PhD, доктор медицины». В конце разговора Стив, хитро улыбнувшись, спросил:
– А вы знаете, что в Пушкинском театре пел Леонид Собинов?
Евгений Петрович замешкался с ответом:
– Ну, я знаю о том, что он был во Владивостоке, но вот в Пушкинском театре или нет, не уверен.
– А я вот твердо в этом уверен, – заявил Стив.
В это время прозвучал первый звонок, и они прошли в зал. Концерт французских исполнителей был посвящен 100-летию Пушкинского театра. Ведущая назвала среди прочих знаменитостей, выступавших с его сцены, и Леонида Собинова, который прослыл в свое время певцом любви, красоты и свободы.
Леонид Витальевич Собинов (1872–1934) родился в семье приказчика (дед был крепостным). Окончил юридический факультет Московского университета и в качестве помощника присяжного поверенного был приписан к адвокату Ф. Н. Плевако, с которым проработал четыре года. Певческая одаренность отличала семью Собиновых: и отец, и дед, и оба брата обладали красивейшими голосами. Сам Л. Собинов в качестве участника университетского хора выступал в опере «Сельская честь», поставленной учениками музыкально-драматического училища Московской филармонии, где учился, продолжая занятия в университете. В 1897 г. он впервые выступил на сцене Большого театра, с которым затем был связан на протяжении всей творческой деятельности, а после революции 1917 г. несколько лет его возглавлял.
Л. Собинов был мастером камерного вокального жанра, пропагандистом русской вокальной лирики. Выступления на сценах лучших западно-европейских оперных театров принесла ему мировую славу.
Весной 1910 г. Л. Собинов совершил большую концертную поездку по городам России – от Варшавы до Владивостока, нашедшую широкое отражение в прессе, в отзывах которой, особенно сибирских городов, подчеркивалось большое музыкально-культурное значение его концертов. Интересно, что по завершении гастролей он писал одному из своих друзей В. П. Коломийцеву:
«Пока скажу только, что всей Сибири грош цена. Один и есть серьезный город Владивосток, а остальное какая-то собачья старость, самодовольная, самодовлеющая, но – увы! – пахнущая невыносимо затхлостью и “пылью веков”. Турне закончил я блестяще. Последние пятнадцать – восемнадцать концертов пел шутя, как редко удается, с полной силой. Усталости и в помине не было».
Во Владивостоке Л. Собинов дал три концерта, в которых участвовали также певец (баритон) Витторио Андога (настоящая фамилия Журов) и пианист-солист и аккомпаниатор М. М. Златин.
В воспоминаниях Веры Каралли, балерины Большого театра и киноактрисы, которая сопровождала певца в этой поездке, есть такие строки:
«Пересев в сибирский поезд, Леонид Витальевич пришел в восторг: железная дорога была ширококолейная, и вагоны отличались своим удобством, поместительностью, комфортом, особенно спальные вагоны, с отличными диванами и даже с электрической лампочкой на столике. В поезде была библиотека, аптека, ванна и, конечно, вагон-ресторан, где подавались сибирские пельмени. Сопровождал поезд и доктор. “Вот это я понимаю! – шутил Собинов. – Если объешься пельменями – тут как тут доктор с каким-нибудь снадобьем, а если от паровозной копоти превратишься в трубочиста, так отмоешься в ванне”».
…Во время переезда или отдыха Собинов иногда писал стихи, но, считая их праздной забавой, куда-то забрасывал или просто рвал. Случайно сохранились стихи, посвященные М. М. Попелло-Давыдову (приятелю Собинова):
Когда бы был я гордым Цеппелином
Иль авиатором Ефимовым воздушным,
Иль кузнецом Вакулой добродушным —
Верь, не скучал бы ты по мне, страдая сплином.
Чудесного коня я оседлал бы мигом,
Будь это гордый Райд, иль гоголевский бес,
Что в Питер ездил под Вакулы игом.
Как вихрь, помчал и на твоем подъезде слез…
Увы! Лишь мысль моя к тебе несется смело,
С ней дружеский привет – свидания залог.
Хотел бы с ней послать и тело,
Но мчит его экспресс в Владивосток.
Как человеку, связанному с высшим образованием, Евгению Петровичу очень импонировали заметки Л. Собинова о Татьянином дне.
Этот день, когда в 1755 г. был основан Московский университет, считался праздником просвещения, но в то же время 12 января (по ст. ст.) в святцах – день именин Татьяны. Так возникла традиция называть день основания университета Татьяниным днем. Указом Президента России 25 января объявлен праздничным днем российского студенчества – Татьяниным днем.
В 1910 г. Л. Собинов писал в газете «Раннее утро»:
«GAUDEAMUS. К ТАТЬЯНИНУ ДНЮ
Мое главное пожелание имениннице заключается в том, чтобы университет был свободен. Я понимаю эту свободу не только в смысле свободы самоуправления университета, но и в смысле свободы научных исследований и права чтения профессорами лекций каких угодно направлений. Но антигосударственным лекциям места в университете быть все-таки не может.
К этому надо прибавить, что наш университет должен быть не только свободен, но и доступен всем желающим получить высшее образование, разумеется, считая в том числе и женщин».
А вот еще одна его заметка:
«ТАТЬЯНИН ДЕНЬ
Я поступил в университет в 1890 г. и помню, с каким нетерпением ждал Татьянина дня. Помню, как торопился уехать из Ярославля, чтобы не пропустить этого дня.
Я тогда жил на “Живодерке” (теперь Владимиро-Долгоруковская ул.). Утром 12 января вышел из дому.
Настроение торжественно-праздничное. Легкий морозец, небольшой снег – чудная бодрящая погода. И какой радостью забилось мое сердце, когда проезжавший мимо извозчик окликнул меня: “С праздником, господин студент! Прокатились бы…”
Я поехал к своему знакомому, а оттуда с ним вместе в знаменитую тогда “Италию”, на Тверском бульваре.
Узнав о моем желании видеть настоящее празднование “Татьяны”, знакомый из “Италии” повез меня в “Эрмитаж”.
Там я застал невиданную еще для меня картину. Народу – не пройдешь, и все стоят. То там, то сям вскакивают на столы, говорят речи. Говорил, между прочим, покойный Ф. Н. Плевако. Меня поразила обстановка для Татьянина дня этого шикарного ресторана. Столы без скатертей, посуда самая простая. После я узнал, что это были меры предосторожности против чересчур “праздновавших”.