– Я сижу здесь уже какое-то время. Встреча закончилась раньше, чем я рассчитывал.
– Я пойду возьму кофе.
– Хорошо.
Я подошла к прилавку и встала в очередь. Боковым зрением я видела, что Бьёрн сидит и смотрит на меня. Вспоминая фотографию Линды на пляже, я втянула живот и расправила плечи. Что, собственно, должно здесь произойти? Зачем мы встретились? И о чем нам говорить?
Может, стоило притвориться, что мне нужно в туалет, и тихонько улизнуть. Но я знала, что туалет находится в глубине кафе и в нем нет окон.
– Ты стала врачом, – сказал Бьёрн, когда я наконец села за стол с чашкой кофе. – Ты ведь действительно стала врачом.
– Э… ну да. Но я стала всего лишь врачом общей практики.
– Как это понять «всего лишь»? Ты ведь стала врачом, не так ли?
– Мать часто говорила, что врачами общей практики становятся те, у кого нет таланта в чем-то конкретном.
Бьёрн засмеялся, а я подумала: нельзя говорить так много. Лучше пускай он говорит, иначе это затянется.
– Меня невероятно впечатляет, что ты врач. Я никак не могу поверить в это. И ты нисколько не изменилась. Ты точно такая же, как прежде.
– Ты тоже.
Любые предметы в окружении Бьёрна кажутся меньше, чем на самом деле. Обручальное кольцо на его длинных узловатых пальцах выглядит слишком тонким. Длинные ноги едва помещаются под столом. Кофейная чашка исчезает в его руках. Руках пианиста. Он часто играл на старом расстроенном фортепиано у нас на Оскарс-гате, метрах в ста от того места, где мы сидели. Конечно, неправда, что он не изменился. Будь он моим пациентом, каким бы я увидела его? Что бы я подумала первым делом, зайди он в кабинете? Господи, подумала бы я и в очередной раз отметила бы тот факт, что большинство женщин, ну или хотя бы некоторые из них, могут позволить себе выбирать и отбраковывать мужчин, пока им, женщинам, двадцать-тридцать лет, тогда как спустя пару десятилетий это право переходит к мужчинам – по крайней мере, некоторым и, по крайней мере, таким, как Бьёрн. От неуклюжести и худобы, которыми отличаются быстро вытянувшиеся мальчики, не осталось и следа, и теперь его крупный нос, голубые глаза, выдающаяся вперед нижняя челюсть и волевой подбородок – все то, что в молодости придавало ему простодушный вид, – точнее всего назвать мужественным. Это слово я бы ни за что не произнесла в Гренде, поскольку в Гренде пол считается исключительно культурным конструктом, и тем не менее именно это слово приходит на ум при виде его плеч, рук, щетины на лице, седых волос, торчащих из-под ворота рубашки.
Я смотрю на его губы, давно знакомые мне губы, и улыбается он по-прежнему, как я сама, оголяя нижние зубы. Когда-то мы обсуждали это и гадали, как будут выглядеть наши дети. Бьёрн говорил: когда мы поженимся, когда у нас будут дети. Если, говорила я. Если.
Хотя передо мной прежний Бьёрн, с прежней улыбкой и взрывным, немного хихикающим смехом, и все в его внешности мне хорошо знакомо, я никак не могу поверить, что этот мужчина, сидящий напротив, имеющий не только детей, но и внуков, – тот же самый человек, что и ревнивый истеричный юнец, которого я знала в конце восьмидесятых.
Мы говорим о том, сколько у каждого из нас детей и чем они занимаются. Где мы живем и когда туда переехали. Бьёрн рассказывает о своей работе: он занят в крупной компании в сфере информационных технологий во Фредрикстаде. Офис компании находится рядом с Управлением социальными пособиями, где его жена Линда работает делопроизводителем. Они вместе ходят пешком до работы – один из плюсов жизни в маленьком городе, – а поскольку офисы расположены поблизости, они вместе обедают по пятницам. Я рассказываю о своей работе с пациентами, о дочерях, которые учатся на врачей. Бьёрн – о своих четверых детях и пятерых внуках, все они живут во Фредрикстаде, это ведь так удобно, а часто видеться с внуками очень приятно, хотя зачастую и утомительно, нам ведь уже не сорок лет, ха-ха. Я говорю, что работа с пациентами – интересная и благодарная, хотя взаимодействие с людьми отнимает много сил, а вообще люди нынче обращаются к врачу без всякого повода, зазря нагружая систему здравоохранения. Меня начинает утомлять этот разговор с бесконечным перечислением фактов, ведь с возрастом я совсем перестала терпеть пустую болтовню, и меня снова накрывает волна похмелья и бессилия.
Работа с людьми благодарная. Возможно, вначале так и было, но сейчас я настолько устала от людей, фактов, запахов и всей этой ерунды, что, если бы такое было возможно, я бы добровольно превратилась из человека во что-нибудь другое. К примеру, я могла бы сделать операцию по превращению себя в шимпанзе, тогда бы единственными моими словами стало бы у-уа-а, и мне бы больше никогда не пришлось сидеть за столиком в кафе и кому-то что-то объяснять.
Бьёрн рассказывает, что вообще Линда санитар, но потом она училась еще и получила дополнительную квалификацию, так что теперь работает в Управлении социальными пособиями, но что эту должность она получила, в частности, благодаря опыту в сфере здравоохранения, и, хотя ей нравится нынешняя работа, она скучает по непосредственному контакту с людьми. Линда долго была дома с детьми, но поскорее хотела вернуться в большой мир, а поскольку она очень целеустремленная, то быстро закончила колледж…
Голова гудит, и в какой-то момент я прошу меня извинить и отлучаюсь в туалет. Оказывается, прошло всего полчаса – невероятно, ведь такое ощущение, что я просидела за этим маленьким столиком целую неделю.
Я смотрю в зеркало: на лице явные следы усталости, пьянства накануне и длинного дня с пациентами. Я отчетливо помню, как шепнула сама себе: «Скоро это закончится. Скоро ты вернешься домой, спокойно выпьешь, хотя ты и пила вчера, а вообще сегодня понедельник, да, и не забывай, что осталось еще три серии шотландского сериала о путешествии во времени».
Тогда Бьёрн, равно как и мобильный телефон, был для меня всего-навсего помехой, и если бы в тот момент он сказал, что вскоре при виде его имени на экране меня будет бросать в дрожь и выбивать из колеи, что в моем немолодом теле побегут соки, которые, как мне казалось, давно пересохли, – я бы решила, что с такой же вероятностью я могу пройти сквозь скалу и оказаться в прошлом.
Я возвращаюсь за стол, и Бьёрн спрашивает меня об Акселе. Я слышу, как мой голос отвечает, что Аксель – ортопед в государственной больнице, что работой он очень доволен, но больше всего он любит ходить на лыжах зимой или же на роликовых лыжах летом. Тут я понимаю, в трезвом состоянии я этого просто не вынесу.
Я представляю себе пакет шабли в холодильнике дома, но это не помогает, и обрываю сама себя:
– А ты знаешь, я тут поняла, что ничего не ела с обеда, и я не могу заставить себя есть всухомятку эти булочки и бутерброды. Ты не против, если мы переберемся в место, где есть горячая еда?
– Да, конечно, если у тебя есть на это время. Но разве тебя не ждут к ужину дома?
– А разве тебе не нужно домой?
– Нет. Я сказал Линде, что у меня ужин с клиентами, и я приду поздно.
– Она не знает, что ты поехал в Осло, чтобы встретиться со мной?
– Конечно, нет, ты с ума сошла! Но я часто езжу в Осло на рабочие встречи и ужины, так что это не проблема.
Мне неловко, но я слишком устала или слишком хочу пить, чтобы пытаться побороть это чувство.
Туре: «Ты плясала под дудку алкоголя. Если бы тебе не хотелось выпить, ты бы могла спокойно вытерпеть болтовню в кафе, потом бы вежливо попрощалась и вернулась бы домой целой и невредимой. Ведь все началось именно в индийском ресторане».
«Не факт. Возможно, Бьёрн бы во всем сознался еще в кафе, если бы понимал, что это его единственный шанс».
Туре: «Да, но тогда ты бы была трезвой».
«Да, а если бы у королевы был член, она была бы королем».
Туре: «А разве это не ты хотела разобраться, в какой момент ты оступилась? Я всего лишь пытаюсь помочь тебе в этом».
«Как бы не так. Ты всего лишь хочешь, чтобы я попалась в расставленные тобой капканы, чтобы ты мог смеяться надо мной, пока я бьюсь в конвульсиях».
Я возьму как минимум два раза по пол-литра, я заслужила, думала я, пока мы с Бьёрном перебирались в близлежащий индийский ресторан.
Осознание того, что скоро я выпью пива, придало легкость моей походке и подняло мне настроение. Один пациент, парень-наркоман, рассказывал мне, что он ловит приход уже в метро, на пути к барыге. И он не исключение. Есть исследования, подтверждающие этот феномен: когда наш организм знает, что его ждет, он реагирует заранее. Вот и со мной по пути в ресторан, расположенный в двух шагах, происходит ровно то же самое: я вдруг становлюсь словоохотливой и начинаю разглагольствовать о многочисленных лыжных забегах и тренировках Акселя. Бьёрн почти на голову выше меня, и я не перестаю сравнивать его с Акселем, который со мной почти одного роста и на котором нет ни грамма лишнего жира.
По странной случайности индийский ресторан расположен на углу улицы Оскарс-гате, и прямо на пороге ресторана Бьёрн оглядывается и восклицает:
– Послушай, это же Оскарс-гате! Твоя мать все еще живет здесь?
Я говорю, что мать страдает деменцией, что она переехала в дом престарелых, а квартира пустует. Мы заходим внутрь и находим свободный столик, я объясняю, что вообще мы планируем сдавать квартиру, но во мне еще теплится надежда, что мать может в любой момент поправиться, я не могу заставить себя подготовить квартиру к сдаче, ведь только представь, вдруг она снова будет в своем уме, смеюсь я, подогреваемая мыслью о предстоящем пиве. Бьёрн кивает и улыбается, но вид у него отсутствующий. Мы садимся, официант приносит меню, и за минуту до того, как пиво появляется на столе, я успеваю сказать, что мы часто заказываем здесь еду навынос, что я могу порекомендовать блюдо с бараниной, в поисках которого начинаю листать меню.
– Да вот же оно, – объявляю я. – Ты хочешь его попробовать? Заказать его нам обоим?
Бьёрн молча кивает, а я гадаю, как буду запихивать в себя баранину, ведь я вообще не голодная, я просто хочу пить.