Писал Райнер хотя и жалостно, но художественно, так что его описание шведской жизни подтолкнуло Лу отправиться в путешествие по Швеции, которая очень пришлась ей по сердцу — своими дремучими лесами и зеркальными озерами она напоминала ей окрестности Санкт-Петербурга. Она все чаще вспоминала свое российское детство, с годами оно начинало казаться ее все более и более счастливым. Не говоря уже о неизгладимой памяти о ее беззаветной дружбе с отцом, даже конфликтные отношения с матерью представлялись почти пасторальными.
Эти отношения постепенно улучшались после каждого очередного визита Лу в Петербург — то ли Лу смягчалась, то ли мать становилась не такой непримиримой. Последний визит врезался в память Лу особенно пронзительной сценой. Ее берлинский поезд уходил из Петербурга на рассвете, и она, попрощавшись с матерью накануне вечером, утром на цыпочках вышла в прихожую, стараясь не потревожить хрупкий сон старой женщины. И вдруг к своему изумлению наткнулась на поджидавшую ее мать. В несвойственном ей порыве Лу сделала то, чего не делала с детства, — обняла маму и прижалась щекой к ее щеке. Обе щеки были мокрые от слез. Это были прощальные слезы — через несколько месяцев мать Лу скончалась.
Она оставила дочери небольшое наследство. На привычно хорошую жизнь этих денег бы не хватило, но хорошая жизнь Лу была надежно обеспечена Карлом, так что можно было потратить их на что-нибудь безумное и неординарное. Нужно было только придумать, на что именно. Лу не сомневалась, что реальность поможет ей решить этот вопрос, а пока она, насытившись красотами шведской природы, отправилась в Стокгольм, который отложила на десерт.
Стокгольм потряс Лу портретным сходством с Санкт-Петербургом. Любуясь прозрачными каналами и нависшими над водой мостами, она чувствовала, что вернулась домой, и, умиротворенная, решила нанести светский визит поэтессе Эллен Кей, приятельнице Райнера, которая курировала переводы его поэзии на шведский язык. Она шла к Эллен, с печалью думая о том, что в Швеции Райнер гораздо более популярен, чем в родной Германии. Она даже не подозревала, что этот визит перевернет весь ход ее жизни.
Петра
Этим вечером в доме Эллен Кей Лу познакомилась с психоаналитиком Паулем Бьерре, который, как любой другой мужчина, немедленно в нее влюбился. Желая привлечь ее внимание, он стал посвящать ее в тайны теории подсознания. Лу зачарованно слушала Бьерре — тот мир, который открывался перед ней, был по сути ей близок и знаком. Он всегда жил в ее душе, она просто не нашла для него словесного выражения.
Увлекшись рассказом Бьерре о достижениях психоанализа, она позволила ему не только проводить ее до отеля, но и подняться с ней наверх. Не желая прерывать увлекательную беседу, она заказала в номер легкий ужин, который затянулся далеко за полночь, так что гость вынужден был остаться у нее до утра. За утренним кофе он сообщил Лу, что через день должен уехать в Германию, в город Веймар, на конгресс психоаналитиков. И предложил отправиться вместе с ним, пообещав представить ее самому Зигмунду Фрейду.
Это предложение привело Лу в восторг — ничего лучшего новый любовник сделать для нее не мог. Ее возвращение к прежней вольной жизни было восхитительно — она увлеклась Паулем Бьерре, который был лет на десять ее моложе, психоанализом, который только недавно вылез из пеленок, и Зигмундом Фрейдом, который обещал стать вечно знаменитым.
Правда, приезд Лу в Веймар был изрядно омрачен неожиданным для нее торжественным приемом, оказанным на открытии конгресса ее вечному недругу Элизабет Ницше. Озабоченная своими личными проблемами, Лу как-то выпустила из виду, что Веймар стал опять культурным центром Германии в значительной степени благодаря процветанию там Архива Фридриха Ницще. Поэтому она вздрогнула от обиды, когда Элизабет, вошедшую в зал в сопровождении другого ее недруга, лощеного франта графа Гарри Кесслера, почтительно встретил сам распорядитель конгресса и усадил в оставленный для почетных гостей первый ряд. Пока они шли по проходу, Гарри наклонился к Элизабет и что-то шепнул ей на ухо. Она обернулась к залу, и луч света отразился в ее косом глазе, направленном на Лу. Элизабет приятно было видеть, что Лу, главный вдохновитель творчества Фридриха, затерялась где-то в четвертом ряду, никому здесь неизвестная и непризнанная.
Однако все остальное прошло отлично. В перерыве Пауль, как и обещал, представил ее Фрейду. А дальше все пошло как по маслу — великий врачеватель женщин Зигмунд Фрейд, как любой другой мужчина, не смог устоять против чар неотразимой Лу Саломе. Он пригласил ее приехать к нему в Вену, чтобы из первых рук получить уроки психоанализа. Лу была очарована Фрейдом не меньше, чем он ею. Она была готова отправиться к нему в Вену хоть завтра, но перед нею возникла новая мучительная проблема, которую нужно было решать неотложно. Это был вопрос жизни и смерти.
Лу
Правда, вопрос жизни и смерти не ее, а поэта Райнера Мария Рильке. Но она несла ответственность за его судьбу, добровольно взвалив на себя эту ответственность пятнадцать лет назад, когда подобрала его, совсем юного несмышленыша, и сделала своим рабом на всю жизнь.
Прошли годы с тех пор, как Лу его бросила посреди дороги — да-да, именно бросила — внезапно, без предупреждения, одним взмахом руки, как слепого котенка, поскольку всегда считала, что бросать нужно с размаху, не мямлить, не тянуть резину, а решительно и бесповоротно. Лу договорилась об этом еще с Фридрихом, тогда, в Таутенбурге, и они прекрасно сформулировали это решение: «Падающего толкни». Теперь эти слова приписывают только Фридриху — кто-то возмущается, кто-то восхищается, но только Фридрихом, а о ней забыли. Но она им еще напомнит о себе, еще посмеется над теми, кто возмущается, и над теми, кто восхищается.
Последнее время Райнер опять начал терзать ее жалобными письмами. За эти годы он много раз впадал в отчаяние и умолял принять его обратно, но Лу была тверда и непреклонна. Его последнее письмо просто приставило ей нож к горлу:
«Если бы мы могли встретиться хоть ненадолго, дорогая Лу, — это моя единственная надежда. Без тебя я не существую. Я часто говорю себе, что связан с человечеством только через тебя, оно видится мне через тебя, оно дышится мне через тебя, без тебя оно меня не замечает и ничего обо мне не ведает».
Лу увидела в этом письме не только жалобу, но и угрозу — в одно прекрасное утро Райнер приползет к ее дому и ляжет ничком на ее пороге. Ей только этого недоставало! Стало ясно, что нужно срочно принимать меры. Она отставила на время мечту о психоанализе и начала обдумывать сложный хитроумный план по спасению себя от Райнера. Такой план мог созреть только в гениальной голове Лу Андреас фон Саломе.
Хорошо бы бедного Райнера как-нибудь прикончить, но даже ее жесткость такой крайности не допускала. Значит, избавиться от Райнера, оставив его в живых, можно только одним способом — пресечь его жалобы на то, что его никто не замечает и никто ничего о нем не ведает. Другими словами — сделать его знаменитым.
Идея была Лу ясна, но детальную технику выполнения ее нужно было еще разработать: сделать романтического поэта знаменитым вряд ли простая задача. И Лу начала действовать. Она нашла берлинское издательство «Инзель Бюхерай» («Библиотечный остров»), которое намеревалось выпустить в свет поэтический сборник неизданных или малоизвестных произведений немецких авторов. Отлично, в самый раз! Только нужно спешить — времени осталось немного. Сейчас конец октября, а последняя дата для предоставления рукописей в издательство 1 декабря 1911 года.
Первым делом нужно было связаться с Райнером, а это совсем не так просто — он, как блуждающая звезда или как бездомный пес, вечно бродил от одной дамы к другой. Лу отправила ему телеграмму, назначив телефонный разговор на семь часов вечера через день. Напрасно прождав на телефонной станции почти час, она поняла, что он ее телеграмму не получил. Тогда она пустилась во все тяжкие, послав телеграммы по адресам всех известных ей дам Райнера. И добилась своего — на четвертый день он явился на переговорную.
— Лу! — с ходу закричал он в трубку, не слушая ее, — ты меня ищешь? Ты хочешь со мной встретиться? Как я рад!
— Перестань радоваться и послушай меня. У тебя есть неопубликованные стихи?
— Неопубликованные стихи? — удивился Райнер. — Как раз нет. Ты же знаешь, я летом издал новую книгу.
— А что-нибудь старое неопубликованное есть?
— Вряд ли, ты же знаешь, я все сразу стараюсь напечатать. А зачем тебе?
— Потом объясню, Но если старого нет, может, ты срочно что-нибудь напишешь?
— Я — срочно? Ты же знаешь, я пишу только, когда на меня накатывает. А сейчас я пуст как выжатый лимон.
— Тогда постарайся вспомнить что-нибудь старое, что ты так и не отправил в печать. И поскорей, мне очень нужно.
— И для этого ты меня так срочно искала? А я-то вообразил!
— А ты не воображай, а вспоминай, вспоминай! И как только вспомнишь, сразу вызывай меня на переговорную.
Лу сердито повесила трубку, и сама стала рыться в памяти — чутье подсказывало ей, что там непременно найдется позабытый стишок. И стишок нашелся, и даже не стишок, а целая поэма. Ее название всплыло в памяти Лу во сне, постепенно — сначала фамилия Рильке почему-то начала двоиться, один Рильке вверху, а другой внизу. Потом при той, что внизу, возникло имя Кристоф, а вовсе не Райнер Мария. И наконец — ура! Вспомнила! «Корнет Кристоф Рильке». Чем этот корнет отличился, она не имела представления, но это не существенно. Существенно было то, что поэма не публиковалась. Хотя… она была однажды напечатана в каком-то захолустном журнальчике. Но кто об этом знает?
Поутру, едва выпив кофе, Лу помчалась на телеграф отправлять телеграмму Райнеру. Получилась не только многословно — она не пожалела денег, — но и слегка угрожающе, так как Лу боялась, что Райнер ее не послушается.
«Дорогой Райнер, немедленно найди среди своих бумаг старую поэму «Корнет Кристоф Рильке». Как только найдешь, сразу перепечатай и отправь мне с курьером. Все расходы я беру на себя. Обязательно поспеши выполнить мою просьбу, иначе я не буду отвечать на твои письма».