— И что с того? — тупо спросила я, раздосадованная тем, что он меня перебил.
— Как что? Я не встречал более точного описания работы подсознания!
Я вышла от него, с трудом сдерживая слезы, — мне стало ясно, что место ассистентки он мне не предложит, а будет сохранять его для другой. За что? Она не сдавала экзамены по анатомии, она не вела в больнице истории болезни вместе с доктором Юнгом, она не билась два года над разгадкой шизофренического бреда своей пациентки, и все же он объявил, что никто так глубоко не проник в суть подсознания, как она. У него были десятки учеников и последователей, но он всем им предпочел ее.
Я поняла, что мне незачем задерживаться в Вене. Мне было двадцать семь лет, и мама бомбардировала меня письмами, умоляя выйти замуж. Она присмотрела в Ростове хорошего еврейского парня Павла Шефтеля, тоже врача, и почти договорилась с его матерью. Остановка была за мной. У меня вдруг не стало сил сопротивляться. Что ожидало меня здесь, в Европе? Юнга я потеряла окончательно и Фрейда тоже. Не лучше ли поехать в Ростов и выйти замуж, чтобы не огорчать маму? И я совершила самую страшную ошибку в своей жизни — отправилась в Ростов и вышла замуж за Павла Шефтеля, тоже врача. Павел был очень хорошим и добрым человеком. Единственным его недостатком было то, что я его не любила.
Петра
Я чуть не задохнулась от волнения. Так вот почему Сабина ни с того ни с сего умчалась из Вены в Ростов и неожиданно для всех вышла замуж! Ведь никто не мог этот поступок понять. Сам Фрейд хоть и поздравлял ее, но не переставал удивляться, зачем ей понадобилось разрушить свою блистательную карьеру.
Даже ему, великому исследователю женского подсознания, было невдомек, что карьеру Сабины Шпильрайн разрушило появление рядом с ним несравненной Лу фон Саломе.
Лу
На этот раз Лу решила на семинар Фрейда не опаздывать — интуиция подсказала ей, что не стоит раздражать великого человека ради привлечения к себе мужского внимания. И она не ошиблась — мужское внимание ей было обеспечено и без опоздания. Когда она за две минуты до начала вошла в кафе, где Фрейд проводил семинар, на ней были сфокусированы взгляды двенадцати пар мужских глаз — ведь она была единственной женщиной среди участников. Интересно, куда исчезла миниатюрная чернокудрая красотка, столь нелюбезно встретившая Лу в прихожей Фрейда в тот далекий зимний день?
Вслед за Лу вошел Фрейд и поманил ее за собой. Пока он представлял ее присутствующим и расписывал достоинства, она скользила взглядом по обращенным к ней лицам. Одно из них привлекло ее особое внимание странным сочетанием неправдоподобной классической красоты с печатью совершенно неуместной неуверенности в себе. Кроме того, это лицо вступало в противоречие с известным утверждением, будто все члены фрейдовского семинара — евреи. Молодой голубоглазый блондин скорей мог бы быть моделью античных скульпторов, но никак не евреем. Побуждаемая желанием выяснить, кто же этот греческий бог, Лу решилась на дерзость — а дерзости ей с детства занимать не приходилось.
— Дорогой профессор, — проворковала она, когда Фрейд закончил свою речь, — спасибо за добрые слова. В ответ на них я хотела бы попросить вас назвать имена присутствующих участников семинара. Я, конечно, всех их знаю по работам, но, к сожалению, никогда не видела их фотографий и не знаю, кто есть кто.
Под одобрительный гул голосов Фрейд стал называть имена своих последователей, каждый из которых вскакивал со стула и кланялся Лу. Когда очередь дошла до голубоглазого красавца, Фрейд сказал: «Виктор Тауск», — и Лу чуть было не ахнула вслух — она с большим интересом читала оригинальные эссе Виктора Тауска, но и представить себе не могла, что он так молод и хорош собой. В перерыве она намеренно затеяла громкую дискуссию о нарциссизме, — вспомнив, что читала довольно смелые работы Тауска на эту тему. Тот немедленно включился в спор, и в результате общая беседа свелась к диалогу между ним и Лу. И вышло вполне естественно, что облюбованный Лу красавец пошел провожать ее домой после семинара.
— Ваши идеи, даже неправильные, очень свежи. Они врываются, как весенний ветер, в наш замкнутый мужской мир, — сказал он Лу. И взял ее под руку. Она не отстранилась — его прикосновение тоже ворвалось, как весенний ветер, в ее полусонное существование последнего полугода. Она вдруг снова почувствовала себя молодой и желанной. Осторожно подведя разговор к воспоминаниям детства — детство было одной из горячих тем психоанализа, — Лу выяснила, что Виктор моложе ее на восемнадцать лет. Это ее не смутило, а скорее обрадовало — она предпочитала молодых любовников пожилым. Опыт романов с Райнером Рильке и Мартином Бубером подтверждал ее убеждение, что чем мужчина моложе, тем больше он склонен к любви.
Их роман, как всегда у Лу, начался не с физического сближения, а с духовного, — обсуждая семинар, они поделились своими соображениями о недостатках Фрейда. Так сладостно найти единомышленника, который на лету подхватывает мысли об отрицательных чертах обожаемого кумира — о его догматизме, консерватизме, о его нежелании искать пути для развития первоначальной великой идеи. Их взаимопонимание казалось зажигательнее физического прикосновения. Им стало так хорошо друг с другом, что не захотелось расставаться. И Лу пригласила Виктора подняться к ней в номер, чтобы не прерывать увлекательную беседу.
Они проголодались, и естественно, Лу заказала в номер легкий ужин, а после все случилось само собой хорошо и складно. Они провели прекрасную ночь, занимаясь любовью, а в промежутках продолжали свое увлекательное духовное общение. Виктор выскользнул из комнаты Лу только на рассвете, и она заснула давно не испытанным глубоким сладким сном. Ее даже не разбудил осторожный приход курьера, принесшего записку от Фрейда с приглашением к завтраку. Обнаружив, что она проспала не только завтрак, но и возможность объяснить великому человеку, почему она не явилась к завтраку, Лу быстро сообразила, как выйти из положения.
Что ж, выход нашелся легко, тем более что, по мнению Лу, ложь не была зазорна, если обстоятельства заставляли солгать. Поэтому она с легкостью написала Фрейду короткую записку о своем неожиданном ночном сердечном приступе, из-за которого ей пришлось под утро принять снотворное. Она проснулась только в полдень — это была единственная правда, — и ужаснулась, что пропустила удовольствие от завтрака с ним. Записку она отправила с курьером и, не отказавшись побаловать себя кофе с пирожным, опять заснула — в ее возрасте столь бурная ночь любви требовала срочного восстановления сил.
Хоть Лу и Виктор не афишировали свой роман, все равно поползли слухи, да и зоркий глаз великого психолога заметил чрезмерную живость их профессиональных дискуссий. Так что у него появились серьезные основания для ревности, а он был ревнив — не сексуально, а профессионально. Тем более что красавец Тауск во всем напоминал ему другого красавца-предателя, Карла Юнга. Хотя Виктор не обладал существенным достоинством Юнга — быть единственным арийцем в психоаналитическом сообществе. Стройный, белокурый и голубоглазый Тауск был евреем, как и все другие.
Петра
Я вдруг почувствовала, что устала от бесчисленных романов моей героини — постоянная смена любовников возвращала ей молодость, но меня неверность Лу подавляла своим чудовищным однообразием. Каждая ее любовная интрига была точной копией предыдущей и последующей. Единственным исключением стал ее многолетний роман с Зигмундом Фрейдом — по легенде, она и его пыталась соблазнить, но он отказался, чтобы оставить идеальным их великий духовный брак. Он объяснил это ей в точности так, как она объясняла когда-то Карлу Андреасу свой отказ от сексуальных отношений с ним.
Кто знает, может в этом есть сермяжная правда?
Элизабет
Граф Гарри вернулся в Веймар из Берлина последним поездом. Было уже поздно идти в Архив к Элизабет, и он отложил визит на следующий день, предвидя неприятный разговор с упреками и слезами. Реальных причин для ссоры не было, но он за эти годы хорошо изучил свою верную союзницу и понимал, когда за нее говорит не она сама, а пасторская дочь, с детства затвердившая занудную отцовскую мораль. Даже удивительно, как Элизабет, усердно пропагандируя беспощадную идеологию своего великого брата, не могла принять ни одного поступка, соответствующего этой идеологии.
Все было, как Гарри и предвидел, отправляясь в Архив Ницше. Взбежав по лестнице наверх, он приоткрыл дверь в кабинет и осторожно заглянул. Элизабет стояла у окна, прижавшись лицом к стеклу, плечи ее вздрагивали. Он тихо постучал в дверь и кашлянул. Элизабет отпрянула от окна и резко обернулась — лицо ее было искажено гневом.
— Как ты мог со мной так поступить? — прорыдала она, простирая к нему руку, в которой было зажато то самое письмо.
— В чем дело, Лиззи? — невинно спросил он, делая шаг навстречу. — Что тебя так огорчило?
Она яростно швырнула письмо ему в лицо — даже упоминание ласкательного детского имени не помогло.
— Будто ты не понимаешь!
Он ловко перехватил бумажный комок за миллиметр от левого глаза, положил его на стол и аккуратно разгладил.
— Так, значит, ты получила письмо о создании фонда памяти Фридриха Ницше. И что в нем такого плохого, чтобы плакать?
— А то, что вы хотите отобрать у меня мой Архив! Отобрать и присвоить!
Как он и ожидал — инстинкт самосохранения сработал у нее безупречно.
— Откуда эта безумная идея?
— Будто я не знаю, для чего создаются фонды! Меня хорошо прокатили в Парагвае с так называемым фондом развития. Вышвырнули прочь, как слепого котенка, без прав и без копейки!
— Но там председателем фонда был не я!
— А ты, конечно, на такое не способен, да? Что-то помнится мне, как мы с помощью фонда отобрали у моей мамы права на произведения Фрицци. Не ты ли был тогда председателем?