Авантюрист Гарри уже с трепетом предвкушал свою жизнь на родине русского балета, но германская революция смела не только советское посольство, но и сделала невозможной поездку Гарри в советскую столицу.
Из дневника графа Гарри
На улицах Берлина идет настоящая ломка основ жизни, идет гражданская война между спартаковцами — так называются немецкие большевики — и правительственными войсками, хотя нельзя понять, кто именно называет себя правительством. Нигде нет спасения от спартаковских снайперов, затаившихся на крышах. Вчера мимо моей головы просвистело несколько шальных пуль, выпущенных неизвестно кем и неизвестно в кого. А я всего лишь пришел послушать отрывки из вагнеровского «Лоэнгрина» в исполнении оркестра правительственных войск на засыпанной осколками стекла площади перед разрушенным зданием Центральной полиции.
Итак, спартаковское восстание подавлено, а его вожди, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, зверски убиты бушующей толпой. Предположим, что они, поднимая людей на восстание, стоившее множества жизней, заслужили смертную казнь, но зачем же такое зверство?
Солдаты снимают со стен и крыш красные знамена спартаковцев и их плакаты «Мир и свобода!», а на углу Унтер-ден-Линден люди в стальных шлемах установили станковый пулемет.
Вечером я, несмотря ни на что, пошел в кабаре на Бельвьюштрассе. Зал был полон. Во время исполнения испанского танца над головами раздался громкий выстрел, но никто не обратил внимания. И я в который раз поразился, как мало революция изменила мой великий город — как слона укол перочинным ножом.
Петра
Дальше события стали разворачиваться с такой стремительностью, что их невозможно не то что описать, но даже в точности перечислить. В результате этого хитросплетения событий уже 6 февраля 1919 года в Немецком национальном театре в Веймаре состоялось первое заседание учредительного собрания, провозгласившего создание новой республики, которую в народе назвали Веймарской. Веймар был выбран потому, что охваченная беспорядками столица восставшей Германии не могла обеспечить безопасность и независимость работы народных представителей. А столица веймарского классицизма навевала ассоциации с гуманитарными ценностями, приверженность которым Германия хотела продемонстрировать и внутри страны, и вне. Была надежда, что уважение к классическим ценностям смягчит сердца представителей держав-победительниц, собравшихся в январе 1919 года в Версале для заключения мирного договора. Но надежда оказалась напрасной: целью Версальского мирного договора явилось не сохранение гуманитарных ценностей, а передел мира в пользу держав-победительниц.
Прочитав условия Версальского договора, граф Гарри был потрясен до глубины души. Как они могли действовать так жестоко, так беспощадно? Его англичане, его французы, среди которых он жил и творил, которые ходили на его любимые премьеры, восхищались его выставками и вернисажами. А ведь его обожаемая красавица мама родилась в Лондоне и полжизни прожила в Париже, ее прославленные четверги посещали лучшие умы Европы. Что теперь будет? Изощренная интуиция графа подсказывала ему, что расплата за этот мир будет еще ужасней, чем закончившаяся наконец война.
Граф Гарри
Из-за революции поезда ходили нерегулярно, и Гарри опоздал на первое заседание учредительного собрания, провозгласившее создание Веймарской республики. Шума и споров было много, так что Гарри вышел из здания Национального театра далеко за полночь и огляделся. Это был все тот же его любимый Веймар, но как все изменилось за эти страшные годы! Тогда, в блистательную эпоху его Архива, граф был тесно связан с лучшими мастерами искусства — с Роденом, Майолем, Андре Жидом, с Рихардом Штраусом, да всех не перечесть! А кто теперь его партнеры? Мелкие политиканы, вообразившие, что они управляют войной и миром.
Гарри вздохнул и по легкому февральскому морозцу пешком направился в свой дом. Сколько лет он здесь не был — пять или больше? Он хотел было отпереть дверь собственным ключом, но его домоправитель Отто мгновенно распахнул дверь.
Гарри наслаждался изысканной красотой и уютом дома, так не похожими на хаос и безобразие разрушительных последствий революции, среди которых он жил последние месяцы. Можно было подумать, что он попал в другой мир, собственно, так оно и было — верный Отто протопил просторные элегантные комнаты, смахнул пыль с любовно отобранных когда-то, в другой жизни, вещей и картин и сервировал на столе восхитительный легкий ужин.
Впервые за много месяцев Гарри заснул сразу, как только коснулся щекой подушки, словно сбросив с души невыносимое напряжение последних лет. Проснулся он поздно и с удовольствием следил, как Отто раздвигает тяжелые плотные шторы и наполняет спальню солнечным светом. Погода выдалась на редкость хорошая для февраля, словно для того, чтобы побаловать Гарри после слякотной берлинской полутьмы.
После недолгого блаженства в благоуханной ванне Гарри надел свой любимый, надолго забытый шелковый халат и залюбовался пышным омлетом, созданным умелыми руками преданного Отто. После завтрака идти никуда не хотелось. Он постоял перед книжным шкафом, рассматривая корешки тщательно отобранных в прошлой жизни книг, но ничего не снял с полок — не было книг лучше, чем изданных его собственным издательством «Кранах-пресс», а свои он знал наизусть. Преодолевая слабость, Гарри прилег на диван в картинной галерее и на удивление быстро задремал. Это было непостижимо — он не спал днем уже много лет, ему было не до сна, вечно куда-то спешил и опаздывал.
Проснулся граф от внезапного толчка в сердце и вскочил с дивана в ужасе — не в состоянии вспомнить, что должен сделать — причем что-то важное и неотложное. Мягко ступая, вошел Отто и поставил на журнальный столик стакан яблочного сока и ломтик яблочного штруделя, баловство, от которого граф прочно отвык за мрачные годы войн и революций. Гарри пригубил сок, и тут его озарило — Элизабет! Он ведь не навестил Элизабет и Архив Ницше! Как мог забыть свое ненаглядное детище?
Все-таки он молодец, что предусмотрительно построил свой дом рядом с Архивом Ницше! Двадцать минут размеренным шагом — и вот Гарри уже входит в выставочный зал. Служитель остановил его у основания лестницы — незачем идти наверх, фрау Ницше перенесла свой кабинет на первый этаж в бывший кабинет директора. Не успел граф дойти до директорского кабинета, как дверь распахнулась — Элизабет услышала его голос и поспешила навстречу. Просто чудо, несмотря на свои семьдесят, она ничуть не постарела: все та же стремительность, все та же стройная фигурка, все тот же серебряный блеск косого глаза и пристрастие к красивой одежде. Поэтому первый вопрос его был:
— Откуда это элегантное платье? Неужто ты умудрилась выписать его из вражеского Парижа?
— Ах, мой дорогой Гарри, ты так и не научился понимать женские уловки! — просияла Элизабет, радуясь, что граф оценил ее вкус. — Я просто нашла замечательную портниху, которая безукоризненно копирует лучшие парижские модели.
— Я всегда восхищался твоей практической сметкой, — смиренно признался граф. — А ведь портниха шила платье на швейной машинке? Как же это вяжется с твоим презрением к швейным машинкам? Или ты передумала?
— Ничуть нет! Я по-прежнему убеждена, что именно это еврейское изобретение привело к сегодняшним ужасным последствиям. Ты только глянь, как вокруг стало скучно и мрачно — эрцгерцог нас покинул, его дворец заперт, в окнах темно, на улицах нет больше нарядных экипажей и веселых толп. Да что я говорю — нет больше Германской империи, даже кайзера нет!
— Но чем виноваты швейные машинки?
— Я ведь тебе уже объясняла: все началось с женщин. Раньше они целыми днями шили платья, пальто, юбки, рубахи, штаны, белье и все остальное. А теперь с помощью машинки шитье стало легким и быстрым, и его поручили портнихам. Так что у миллионов женщин осталась уйма времени, вот они и покушаются на основы общества. И добились своего — вся нормальная жизнь разрушилась.
— Да, нормальная жизнь разрушилась, — согласился Гарри, — но вряд ли из-за женщин. Мужчины тоже внесли свой вклад. Я такого насмотрелся в Берлине, что душа моя просто отдыхает в Веймаре, даже без эрцгерцога.
— Нет-нет, без эрцгерцога все уже не так! Германия без Гогенцоллернов уже не Германия, а какая-то никому не нужная республика!
— Ну уж и не нужная! Многим она нужна!
— Стой, стой, а зачем ты сюда приехал? Столько лет не появлялся и вдруг прискакал! Уж не заседал ли ты вчера в Национальном театре? Как я сразу не догадалась!
— Ну, конечно, заседал. Как такое историческое событие обошлось бы без меня?
— Да, да, — огорчилась Элизабет. — Как можно разрушить Германию без тебя?
— Мы ничего не разрушили, империя рухнула сама под бременем собственного идиотизма.
— Значит, империю вы отменили! И что еще вы там, в бывшем театре, решили отменить?
Граф не хотел ссориться со своей верной соратницей. Он сделал вид, что не заметил ее воинственного тона, и сказал умиротворяюще:
— Мы создали новую республику, которую назвали Веймарской. И назначили канцлером моего верного друга Густава Штреземана.
— А чем твой верный Штреземан занимался до сих пор? Был безработным? — ощетинилась Элизабет.
— Не совсем. Бывший кайзер назначил его и меня вести переговоры с представителями нового русского правительства.
— Это с теми, которые своего царя убили? Со всей его семьей, даже с малыми детьми? О чем с ними можно вести переговоры?
— А с кем еще? Теперь власть в России в их руках.
— Я вижу, не только Германия и Россия провалились в пропасть! Ты тоже, мой дорогой Гарри, вывалялся в грязи. Раньше ты общался с художниками и поэтами, а теперь с мятежниками и цареубийцами.
— Что ж, такова сегодня жизнь. Нет больше художников, нет поэтов, есть только политика, грязь и смерть. Если бы ты знала, чего я насмотрелся и натерпелся. И куда меня судьба заносила!