т-Литовске немецкие солдаты были не так покладисты — они рассердились на невежливых поляков, в сердцах сожгли две деревни и захватили заложников, так что пришлось отправить туда карательные войска.
Поведение моих соотечественников меня огорчило не столько само по себе, сколько подтверждением печального факта, что произошло крушение всей многовековой системы — она просто прогнила и рухнула под собственной тяжестью.
Сегодня встретился с Пилсудским. Он выглядит больным — щеки бледные, глаза ввалились. Мы тепло поздоровались, и я, не откладывая в долгий ящик, попросил его уладить вопрос о выводе разгромленной немецкой армии из Украины через Польшу. Он пообещал решить этот вопрос как можно скорее. Я спросил его, насколько прочно его положение. Он выразил уверенность, что сумеет сохранить свою власть над Польшей и справиться с главными врагами — с украинскими и русскими большевиками. Потом мы немного поговорили о наших личных делах и припомнили подробности наших прошлых встреч, которые были спровоцированы нетривиальными обстоятельствами. Пилсудский явно получал удовольствие от этих воспоминаний — по-моему, время, когда он со своими легионерами воевал против русских, было самым счастливым в его жизни.
— Ах, граф, — сказал он, смягчившись, — вы единственный немец, с которым я говорю как с другом. А все остальные… — он поморщился с отвращением, — остальные умудрились во время оккупации вызвать ненависть всего польского народа. Будьте осторожны, эта ненависть может незаслуженно обрушиться и на вас.
Совершенно неожиданно Пилсудский посетил меня в моем отеле, один, без охраны и свиты, а только в сопровождении адъютанта. Он сказал, что подписанный им вчера декрет сделал его верховным диктатором Польши. Этот декрет вошел в силу с сегодняшнего дня, что делает его визит еще более поразительным: не все главы государств так запросто навещают простых послов. Он подтвердил, что лично занимается выводом немецкой армии из Украины через Польшу, и похвастался роскошным старинным мечом, который преподнесли ему его легионеры в очередную годовщину создания Польского легиона. Уезжая, он повторил свое предупреждение об опасности и еще раз попросил меня быть осторожным.
Честно говоря, я не очень представлял себе, как я могу проявлять осторожность в чужом городе, где все говорят на непонятном языке. Но что такое опасность, я понял хорошо, когда розгоряченная толпа стала атаковать дверь отеля, требуя немедленнной выдачи графа Кесслера. Я как раз отправил своего вооруженного подручного в посольство с поручением и остался один, собираясь принять ванну. Под рев толпы испуганный хозяин отеля ворвался ко мне в номер, торопливо засунул мои вещи в чемодан и поволок меня за руку вверх по лестнице. Я, не сопротивляясь, послушно последовал за ним, так как, судя по грохоту и крикам внизу, толпа уже оттеснила швейцара, сломала дверь и ворвалась в вестибюль. Хозяин втолкнул меня в пустой номер на пятом этаже, вбросил вслед мой чемодан и умчался, захлопнув за собой дверь.
Осторожно выглянув в окно, я увидел, как толпа медленно, капля за каплей, вытекает из отеля на улицу, и вздохнул с облегчением — значит, хозяин как-то умудрился их выпроводить. Пока я приходил в себя, прибежал бледный хозяин и объявил, что завтра до десяти утра я должен покинуть его отель. Я не представлял себя, куда я могу деться в незнакомом городе. Я бы мог вернуться в Берлин, но от меня зависела судьба полумиллионной германской армии, попавшей в западню между Украиной и Польшей. Доведенные до отчаяния немецкие солдаты, жаждущие вернуться домой, могли взбунтоваться и, нарушая все приказы, прорываться боем через польские кордоны. Трудно себе представить, сколько в этом случае прольется крови.
Прибежал мой подручный и рассказал, что пару часов назад группа вооруженных людей осадила посольство и потребовала выдать им посла Кесслера. Они связали швейцара и пригрозили, что убьют его, если он не расскажет им, где я живу. Ну, он и рассказал.
Осторожно постучавшись, в дверь бочком вошел хозяин — он принес свежую газету с фотографией толпы, штурмующей здание совета министров. Я понял, что вся эта агрессия — целенаправленная политика, а не личное нападение на меня. Возникал вопрос, кто за этим стоит — Антанта или большевики? В любом случае я должен был встретиться с Пилсудским.
Пилсудский пригласил меня через два дня, которые я провел в неуютной квартирке, сдававшейся по часам проституткам. На этот раз он принял меня в Бельведерском дворце, так мало похожем на тесную землянку нашей первой встречи. Да и сам он, хотя бледный и худой до истощения, выглядел не обыкновенным военачальником, а истинным правителем государства — даже трудно объяснить словами, в чем это выражалось. Лицо у него измученное, но в глазах горит все тот же неугасимый огонь. Он еще больше похож на Достоевского.
Я рассказал ему, что этой ночью разъяренная толпа в третий раз ворвалась в германское посольство с требованием выдать им Гарри Кесслера. Я попросил выделить нам надежную охрану — не менее взвода солдат, вооруженных пулеметом, — и пообещал, что германское правительство за это заплатит. Мне стало ясно, что Пилсудский не хочет разрывать отношения с Германией, но национал-демократы стремятся любой ценой, даже ценой убийства германского посла, вызвать ситуацию, оправдывающую вторжение войск Антанты. На прощание он спросил, почему я попросту не сяду в поезд и не уеду в Берлин.
Я ответил, что уеду, как только добьюсь выхода германской армии из Украины и Польши. Чем дольше наших солдат задерживают, тем опаснее они становятся, а их шестьсот тысяч. Еще пару недель, и их терпение лопнет — тогда они начнут прорываться силой и зальют обе страны морем крови. Он согласился со мной и пообещал постараться, чтобы его правительство приняло правильное решение.
На следующий день меня тайно перевезли из съемной квартиры в посольство, охраняемое десятком польских солдат, вооруженных пулеметом. Значит, Пилсудский сдержал свое слово насчет охраны посольства. Оставалось ждать, что он сумеет добиться и решения о выводе нашей армии из ловушки, в которой она оказалась.
Целые дни я проводил в административных инстанциях, а вечером узнавал, что разъяренная толпа опять атаковала посольские ворота и требовала выдачи посла. Я попытался снять квартиру, но ни одна хозяйка не решилась мне ее сдать, ни за какие деньги. Как-то я возвращался в посольство после переговоров с военным министром и застыл на месте: навстречу мне катилась огромная мрачная толпа, прущая на Бельведерский дворец с криками «Долой! Долой!» Потом я узнал, что на Пилсудского было подготовлено покушение, но, слава богу, он вовремя узнал об этом и принял меры.
В переговорах с военным министром, кажется, появился небольшой просвет — после того, как наши изголодавшиеся солдаты при ограблении продовольственного магазина на окраине Лемберга расстреляли два десятка поляков. Вот тогда до министра дошел наконец смысл моих угроз, и он понял, что лучше от немецкой армии избавиться пока не поздно. И пообещал заняться преодолением бюрократических препятствий.
Тем временем в Варшаве появились французы, освобожденные из лагеря военнопленных. Их довольно много, они ходят по улицам в обнимку и поют «Марсельезу», прохожие поляки им подпевают. Когда я проезжал по Краковскому предместью, кто-то указал французам на мою машину с табличкой посольства Германии. Они облепили мою машину на перекрестке, стали стучать в закрытые окна и корчить рожи. Мне было обидно до слез: практически я был даже больше француз, чем они, — родился в Париже, учился в Сорбонне, моя мама держала в Париже интеллектуальный салон, многие знаменитые французские художники были моими друзьями, а эти простолюдины считают меня своим врагом. И все из-за этой проклятой войны!
Польское командование почти согласно выпустить нашу армию на родину, при условии, что мы вооружим население не только Польши, но и Литвы, чтобы оно могло защищаться от большевиков. Наше высшее командование никак не может на это решиться — оно не доверяет полякам и боится, что они направят наше оружие против наших же солдат. Я объявил, что если польское правительство позволит эвакуацию наших войск, я уговорю немецкое командование обеспечить польское и литовское население средствами, необходимыми для защиты от большевиков.
Вчера прибыл курьер из Берлина с очередными указаниями от верховного командования и рассказал, что в нашей столице произошло сражение между правительственными войсками и спартаковцами, которых можно назвать немецкими большевиками. Более двадцати человек погибло.
А сегодня ко мне неожиданно явился курьер польского министерства иностранных дел и объявил, что Польша прерывает дипломатические отношения с Германией и наше посольство должно покинуть Варшаву немедленно. Это было официальное сообщение, а за закрытой дверью курьер открыл истинную причину нашего стремительного изгнания — Пилсудский просил лично передать мне, что моя жизнь сейчас в Варшаве в опасности и правительство не может обеспечить мне надежную охрану.
Весь день мы паковали бумаги. А наутро нам выделили пульман для посольского штата, грузовой вагон для отправки имущества и вагон с вооруженной охраной. И мы отбыли в Берлин — путь был довольно сложный, окольными дорогами. Мы расстались с дружественной польской охраной на границе и в конце концов прибыли домой живыми и здоровыми.
Когда я направился к себе домой с вокзала, то невольно оказался в большой толпе — это была колонна наших солдат, только что вернувшихся из Украины. У всех были счастливые измученные лица, многие плакали. Уличная толпа пела, плясала и осыпала их цветами.
На меня никто не обратил внимания.
Петра
Юзеф Пилсудский — основатель независимой Польской Республики. Одной из главных его заслуг считается невероятная победа Польского легиона над Красной армией Тухачевского в Варшавской битве во время польско-советской войны 1920 года. Разгром Красной армии дал Пилсудскому возможность объявить Польшу независимой республикой, более столетия стонавшую под игом Российской империи. Эта республика — так называемая Вторая