религиозный фанатик. Он хочет отменить все виды христианства — и католичество, и протестанство — и вернуть тевтонскую веру наших германских предков времен Нибелунгов. Анализируя почерк Гитлера, герцог Н. вычислил, что тот подсознательно стремится к смерти и ищет пути к самоубийству. Секрет популярности Гитлера в том, что тип его личности очень подходит на роль лидера германцев, тоже массово склонных к бесцельной смерти и к самопожертвованию.
Открыв мне душу, герцог победно посмотрел на меня.
— Ну, как тебе мой анализ?
— Красиво, но неправдоподобно, — честно ответил я.
— Вот увидишь, если доживешь! — продолжал герцог. — Вся эта нацистская агрессия продлится примерно десять лет. Она сама себя съест. И в Германии опять воцарится власть евреев, которых Гитлер мечтает уничтожить. Евреи вернут себе власть, право на которую будет отобрано у германцев в наказание за то, что они натворят.
Петра
Я прочла в дневнике графа Гарри пророчество герцога Н. и решила, что он был прав: все поведение последних лет Гитлера говорит о его подсознательном стремлении к смерти.
Из дневника графа Гарри
Мне рассказали о некоторых чертах характера Адольфа Гитлера, которые бросают тень на образ великого фюрера немецкого народа. Когда ему предложили на выбор несколько спален в президентском дворце, он выбрал для себя ту, которая принадлежала Бисмарку, как более соответствующую его статусу. Кроме того, он занял еще одиннадцать спален — одну для личного секретаря Брюкнера и десять для своих охранников. Ему нужна многочисленная охрана, потому что он панически боится покушений, но телохранителей тоже боится, и поэтому выходит из спальни только в сопровождении Брюкнера. Если тот на несколько минут отлучается, фюрер громко его бранит и обвиняет в измене.
Еще год назад Пилсудский заявил премьер-министру Франции Даладье, что его армия готова немедленно выступить в поход против нацизма об руку с французской, но Даладье трусливо отклонил это предложение.
В Мюнхене произошло ужасное событие — «ночь длинных ножей», во время которой соратники Гитлера вырезали всю верхушку своих недавних союзников — штурмовиков.
Это случилось, когда двум вождям — политическому, Адольфу Гитлеру, и силовому, командиру штурмовиков Эрнсту Рему, стало тесно в одной берлоге.
Рем представлял уже опасность для рейхсканцлера, и от штурмовиков нужно было срочно избавиться — их было слишком много. К 1934 году их численность приближалась к трем миллионам, хотя рейсхвер, по условиям Версальского мирного договора, не мог иметь больше 100 тысяч кадровых военных.
Гитлер нанес удар в ночь с субботы на воскресенье, 1 июля. Отряды СС ворвались в гостиницу, где собрались лидеры штурмовиков. Рема и его свиту в буквальном смысле выдернули из постелей и арестовали. Застигнутый врасплох Рем, всегда называвший себя солдатом, а не политиком, даже не оказал сопротивления. Ему предъявили обвинения в организации заговора. Часть штурмовиков была расстреляна без суда.
В опубликованной в Париже «Белой книге» приводятся данные о жертвах «ночи длинных ножей». Их было странно неровное число — 401. Гитлер использовал представившуюся возможность, чтобы расправиться со всеми, кого не любил и кто перешел ему дорогу в прошлом.
По Парижу бродят разнообразные слухи, более или менее достоверные. Некоторые утверждают, что на «ночь длинных ножей» и убийство Рема Гитлера подбил Геринг, а Геббельс, узнав о готовящейся бойне из подслушанных телефонных разговоров, испугался за себя и примкнул к отряду убийц одним из первых среди командиров.
Вчера я провел вечер в огромном зале Трокадеро, где давали русский балет — отрывки из «Сильфид» и «Пляски» из оперы «Князь Игорь». Хоть театр Трокадеро очень народный, то есть дешевый, на спектакле присутствовал весь цвет русской аристократии — в том числе великий князь Андрей с женой, балериной Кшесинской, бывшей любовницей царя Николая Второго. Любопытно, что в ее дворце в Петербурге, когда-то подаренном ей царем, размещался во время революции штаб Ленина.
Сегодня русские аристократы мало чем отличаются от французской мелкой буржуазии. Граф Лорис-Меликов, внук императорского канцлера, работает таксистом и с трудом зарабатывает двадцать франков в день. Вся эта декорация — и русский балет, и русская аристократия — выглядит каким-то абсурдом, карикатурой на потерянный мир.
Мне часто нездоровится, душит вечная парижская нехватка кислорода. Мечтаю уехать на Майорку, но никак не могу получить визу. Друзья уговаривают меня отказаться от желания жить в Пальме на Майорке — где, говорят, уже давно правит полиция генерала Франко. Но меня угнетает мысль о сокровище, запертом там в банковском сейфе.
Я решил съездить в Швейцарию, посмотреть, как там обошлись с моими «майолями», которых тамошний музей по дешевке купил на аукционе в Веймаре, когда распродавались художественные ценности из моего дома. Я отправился в Кунсткамеру, куда их поместили. Мои любимые скульптуры стоят красивой группой в достойном окружении и выглядят так благополучно, словно ничего трагического в их судьбе не произошло. Завидев меня, они не улыбнулись и не шагнули мне навстречу. Мне стало невыносимо больно.
Не обращая внимания на прекрасную экспозицию Кунсткамеры, я недолго постоял перед моими бывшими «майолями» и вышел из музея, глотая слезы. Чтобы успокоить внезапное сердцебиение, я медленно побрел по базельской улице, не замечая ее красоты. И вдруг перед моим, затуманенным слезами взором возникла картина, заставившая меня забыть о горестных воспоминаниях.
За поворотом улицы притаилось небольшое озеро, на бирюзовой глади которого застыли два черных лебедя. Они были неподвижны, чуть склонив свои грациозные длинные шеи, словно давая мне возможность разглядеть их маленькие грустные головки. И я почувствовал, что судьба привела меня к этим лебедям неслучайно — я воочию увидел реальное воплощение моей печали.
Лу
Хотя уже началась весна, было еще довольно холодно. Лу сбросила с плеч шерстяное одеяло и встала на ноги — ей надоело целыми днями лежать в шезлонге на террасе. Уже прошло больше месяцар, как она вернулась из больницы, так что пора менять этот нудный режим. Сердце ей подлечили неплохо, а от сонной неподвижности можно опять заболеть. Конечно, было бы приятно, если бы кто-нибудь из старых друзей приехал ее проведать, но они куда-то исчезли, один за другим. От скуки Лу даже недавно позвонила Савелию, своему давнему поклоннику, врачу из Парижа, и пригласила его приехать к ней на пару дней — ведь запреты Карла ушли в прошлое вместе с Карлом и теперь он может ночевать в ее доме, сколько захочет. Савелий в ответ молчал так долго, что Лу подумала, уж не разъединили ли их. Но он все же в конце концов заговорил:
— Мне очень жаль, дорогая, я бы очень хотел к тебе приехать. Но ты же понимаешь, что это невозможно?
— Почему невозможно? Карла уже нет…
— Карла нет, но есть Адольф.
— Какой Адольф? Ты имеешь в виду нашего…
— Да-да, именно вашего!
— А тебе какая разница?
К ее удивлению, Савелий рассердился:
— Только не притворяйся! Или ты забыла, что я еврей?
— Ну и что, что еврей?
— Лу, в каком мире ты живешь? В мире своей фантазии? — и резко повесил трубку.
Лу попыталась выйти из мира своей фантазии — она огляделась вокруг и увидела, что кроме Савелия у нее есть еще Зигмунд Фрейд, но он тоже еврей. Значит, у нее осталась только Маришка.
— Маришка! — крикнула она, хватаясь за последнюю соломинку. — Давай съездим в город, проветримся!
Маришка выбежала на террасу, на ходу снимая фартук.
— Но вам нельзя в город, мами Лу. Врачи прописали покой и медленные прогулки.
— А мы будем по городу прогуливаться медленно-медленно, — пообещала Лу. И с мольбой взглянула на Маришку.
Той не хотелось быть цербером — она хорошо понимала, как скучно мами Лу часами лежать, словно под домашним арестом, на террасе.
— Хорошо! Но давай договоримся — не больше, чем на два часа, считая от отъезда до приезда, — согласилась Маришка и побежала вызывать такси. Ей тоже надоело длительное заключение в пустынном доме.
Они доехали на такси до собора и медленно пошли по главной улице, направляясь к центральной площади.
— Тебе не кажется, что пахнет дымом? — спросила Лу, втягивая ноздрями воздух. — Где-то недалеко пожар, что ли?
Что ответила Маришка, она не расслышала — совсем рядом грянуло громкое хоровое пение и загрохотал топот множества сапог. Запах дыма стал сильнее. Из-за угла на мостовую выползла колонна молодых парней в коричневых рубашках с дымящимися факелами в руках, они пели знаменитую песню «Хорст Вессель». Хотя парни шагали по мостовой, Лу и Маришка невольно прижались к стене дома, словно боясь, что их раздавят. Колонна была длинная, но не бесконечная, вслед за ней по мостовой ползли открытые грузовики — все они двигались к центральной площади.
Когда Лу с Маришкой добрались туда, коричневые рубахи уже выстроились кольцом по всей ее окружности, на тротуарах собрались любопытные. В просветы между коричневыми рядами задним ходом въехали грузовики — оказалось, что это самосвалы. Открыв борт, шофер каждой машины выбрасывал из кузова груды каких-то разноцветных брикетов — Лу никак не могла сообразить, что они ей напоминают.
— Книги! — ахнула Маришка. — Это книги! Смотрите, мами Лу, книги горят!
Только сейчас они заметили, что книги из грузовиков падают не на булыжники, а на охапки горящей соломы. Зычный голос рявкнул отрывистую команду. В ответ из каждой группы коричневых рубашек выскочила одна, с бутылкой в руке, и плеснула что-то на книги, отчего пламя взметнулось высоко вверх. Запах керосина перекрыл запах дыма.
— Они сжигают книги! Бежим отсюда! — простонала Лу и быстрым шагом метнулась в первую же улицу, уводящую от площади. Маришка поспешила за ней: