ея, застенчиво улыбается губами Ласки, хлещет по щеке локоном Этайн, шевелит усами Махи и протягивает руку Романа. Эта рука поднимает Азара выше, дальше от земли, показывает, как распахивается горизонт, как струятся потоки Сил — хранитель пугается открывающейся картины, дёргается — и приходит в себя на своей шкуре, под понимающими взглядами оборотня и его учеников. Они улыбаются, все, включая зверюгу. Слова ни к чему — и так знают, что с ним произошло. Азар вскакивает на ноги и склоняется в ритуальном поклоне принятого послушника.
Они пришли вечером, вместе с подступающей темнотой спустились от леса к костру, у которого собрались новосёлы. Завыли, в меру способностей подражая вою ставшей на след волчьей стаи, нагоняя страху на глупых общинников. Встали полукругом, небрежно опираясь на древки копий, перебрасываются ехидными замечаниями. Девять наглых молодых парней в штанах из оленьей кожи и волчовках на голых мускулистых торсах. Соломенные шевелюры, длинные усы свисают ниже выбритых подбородков. На жилистых шеях кожаные шнурки с волчьими клыками. Ещё один — чуть в стороне. Босой, с мусором в спутанных волосах, сутулится, тискает в лапах огромную, наверняка тупую секиру. На плечах не безрукавка, просто волчья шкура, штаны ниже колен — сплошная бахрома рваной кожи.
Девчонка у костра ахает, закрывает рот ладошкой.
Один из бритых шагает ближе к огню, берёт с дощечки кружку, наливает себе молока, гулко отхлебывает и довольно ухмыляется.
— Всё поняли, хозяйственные? За то, что на нашу землю пришли, половину всего будете приносить, куда скажу. Сверху вниз смотрит на сидящих, расценивает молчание как покорность и наглеет окончательно:
— На конец года пару коров приведёте и одежды сошьёте, какие прикажу.
Допивает молоко, бросает кружку на землю и не может сдержаться:
— Чего молчите, языки со страху проглотили?
— Боюсь, ответ тебе не понравится, — вожак не понял, кто сказал, но голос нехороший — глухой, спокойный.
Над костром пролетает летучая мышь, ватажнику кажется — падает камень, чуть не отшатнулся. Дёргает щекой, подаётся вперёд, хрипит:
— Ну-ка покажись, коли такой храбрец, что волколаков не боишься.
Роман не спеша встаёт, поднимает брошенную лесовиком кружку, обтирает ладонью и передаёт Прядиве. Потом внезапно для наблюдающих оказывается рядом с предводителем местных рэкетиров и вытирает испачканную ладонь о его рожу. Рудик раньше других понял, что сейчас будет, радостно улыбается. Угадал — хозяин исчез из виду, только кучей тряпья мелькнул отлетающий от костра ватажок. Остальные ещё не поняли, что случилось, а тот, что стоял наособицу, сорвался — заревел, бросился. Размазался в глазах серой полосой, лишь высверком далёкой зарницы блеснула занесённая секира. Убираясь с дороги, комьями грязи из-под конских копыт разлетаются в стороны лесные братья.
Они падают порознь — сорвавшийся с нарезки оборотень и его топор. Оружие отлетело дальше и осталось лежать, а зверь перекатывается и вскакивает снова — ломать и грызть бросившего вызов соперника. И снова промахивается, чужая сила кружит его, вырывает из-под лап землю.
"И я мог таким стать. Был таким, пока не очнулся. Ты ко мне правильно пришёл, парень".
Схватка заканчивается быстро. Чужой оборотень висит в воздухе, пойманный за пояс штанов и волчовку на загривке, Роман треплет его, как матёрый кобель кутёнка. Дикарь пытается вырваться — и не может Потом Шишагов роняет его на землю.
"Ну, кинется опять?"
Нет, чужой вставать не хочет, только хрипит, уткнулся мордой в землю, ожидает нового наказания. А его по спутанной шевелюре погладили — ласково.
Пытавшихся под шумок отойти к лесу бойников примораживает к земле короткий рык Шишагова:
— Стоять!
И обычным голосом, будто не он только что заломал оборотившегося лесовика, Роман добавляет:
— Сами пришли, никто насильно не гнал. Мои теперь.
У костра, счастливо улыбаясь и разбросав по траве руки, спит единственный пришедший с ватагой волколак.
"Не было у бабы хлопот…. Вылезла из лесу сказка, показала зубки. Жили-были в глухом лесу тридцать три богатыря, и "сестрица" их, названная, одна на всех. Любимая. Ну да, у нас её иногда ещё Ягой звали. Постаревшую, потерявшую большую часть потребительской ценности. Сами "братики" до седин доживают редко — не тот образ жизни. Обратная сторона благодатной вильской жизни, её затёртый реверс".
Лесовики в самом деле подобны волкам — крепкие, сухие, длинноногие — слишком независимые для того, чтобы всю жизнь оставаться младшими приживалами в большой вильской семье, лишённые возможности завести собственную. Семье проще выдать строптивому молодцу доброе копьё, чем выделить отдельное хозяйство. Топоры, косы-горбуши, скотина, девки-красавицы пригодятся старшим сыновьям, наследникам. Тем более что как раз девок-то и не хватает на всех. Редко который справный хозяин не водит второй, а то и третьей жены. Бывает, в голодный год девочек и стариков из сёл увозят в лес, на голодную смерть, берегут еду для настоящих работников.
Бобылём-приживалой при старшем брате жить не всякий согласится, вот и уходят в пущу те, кому в общине не нашлось места, надеясь силой и лихостью взять то, что не смог дать род. Иногда в лесную чащу уходят старшие сыновья, отказываются от наследства — этих гонит молодецкая удаль. Тоже часть системы отбора, из общины уходят наиболее агрессивные особи.
"Похоже, потомки библейского Исаака сильно преувеличили тупость Исава, старшему просто не хотелось сидеть под папиным кулаком — свои чесались. Он ведь тоже стал вожаком шайки грабителей. Интересные параллели просматриваются".
Туда же, в глухомань, с почётом выселяют оборотней — возвращают лесу тех, в ком звериное начало берёт верх над человеческим.
Так и живут смыслянские племена — вдоль рек стоят хутора да сёла, в которых пасут скот и сеют зерно весёлые дружелюбные общинники, свято блюдущие закон гостеприимства. В окрестных лесах собираются в стаи изгои, с весёлой удалью потрошат мимохожих путников. Идейных поклонников сурового воинского быта среди них кот наплакал, всё больше те, кому в общинах места не хватило. Собираются в стаи — самое большее три десятка, или около того, большим числом в пуще не прокормиться. Живут охотой и грабежом. Иногда режутся с коллегами из других племён — в пуще мира не бывает. В ватагах культ волка — до ритуального пожирания волчьего мяса. Мелкое такое колдунство, примитивное. Научиться оборачиваться — предел мечтаний.
Впрочем, не всё так просто — ни отправившая парней в лес община, ни сами они чужими себя не считают и худо-бедно уживаются. В костричнике лесовики ходят по селениям, вроде как собирают дань. И община охотно даёт — своим. Конкуренты для военного вождя? Это как посмотреть. Старох не один год в такой стае верховодил. Пока не стал вождём — за воинские заслуги. Так что бойники для дружины резерв, а она для них — светлое будущее, до которого доживают не все. В смыслянском мире связь между собой, не обращая внимания на племенное деление, держат три группы людей: жрецы — этим сам бог велел, кузнецы, отчего-то не таящие умения в семьях, и разбросанные по лесным просторам бойники — воинское братство, лесные лейкоциты. Не связанные излишком имущества, они по первому зову снимаются с места и через месяц-другой могут оказаться на другом краю смыслянского мира. В поисках славы, добычи и главного приза — возможности осесть на землю, захватив хозяйство, женщин и кусок территории. Не такими ли хищниками была в своё время устроена Спарта? Обычным захватчикам не додуматься до такого общественного устройства.
Ватага, решившая проверить новосёлов на слабость в коленках, оказалась зелёной. Место им досталось неудачное — границу с поморянами прикрывают болота, ходить через которые дураков нет. А охотой славы и богатства не заработаешь. Новое селище на Сладкой речке сочли даром богов. Хоть и доходили до вожака разные слухи — не поверил, но на всякий случай позвал с собой настоящего оборотня. И попал. На срочную службу. Роман незваное пополнение принял, как партию новобранцев, и относится так же — главное занять и построить, а кто прибыл и на что годится, выясним в процессе. Свободная минута у бывших лесовиков выпадает редко, до охапок сухого камыша, служащего постелями, они вечерами доползают чуть дыша. По понятиям лесной вольницы работа по хозяйству дело почти позорное, но Шишагову на это плевать с высокой колокольни — новобранцы режут торф, копают и месят глину, мнут шкуры и ворошат за конной косилкой сено на лугах. Их учат бою — не так, как вильских ополченцев зимой, а с азов, с дыхания и владения телом. Взамен — кормят, как никогда в жизни, спать дают хоть и не вдоволь, но достаточно. И бойники даже не дёргаются, для них вожак-оборотень — это мечта, которая сбылась.
— Нет, Вага. Нельзя пить, ложкой черпай. Нет, ложкой! Так, молодец, хорошо. Ты у меня хороший парень, только озверел слегка. Ешь, Вага, не отвлекайся.
Вага, если перевести на русский, это вес. Важить — значит взвешивать. Но ещё это жердь, которую используют как рычаг, чтобы поднять тяжесть, примитивный домкрат. Тяжёлым грузом оказался для Ромы оборотень, поневоле поверишь, что не просто так достаются людям имена. На следующее утро после полученной трёпки волколак подхватился с земли и заметался по селищу. Увидел Шишагова, подошёл и сел рядом. Пытается что-то сказать, но не может. Роман, когда разглядел сквозь грязные космы его глаза, понял — всё. Так потерявшаяся собака на найденного хозяина смотрит — виновата, ждёт наказания, и всё равно любит. Но собака одна, а здесь, считай, сразу двое любят, и зверь и человек. Человек ещё и на помощь надеется, хоть его уже почти не осталось.
— Хорошо, Вага, молодец. Теперь отнеси миску Прядиве. Да, Вага, ты отнеси. Что сказать надо?
Вага на тётку смотрит волком, но челюсти расцепил:
— Блдр-р…
— Умница, всё, пошли на стройку, поможешь колесо на плотину ставить.