«Да уж, пожалуй, теперь сюда уже никто не войдет, – подумал Серега, – впрочем, и не выйдет. А значит, можно поспать». Но уже буквально перед следующей остановкой тучный мужчина, сидящий у окна, стал готовиться к выходу. Стоило ему только приподняться, как не менее тучная тетечка, поняв, что ее звездный час настал, двинулась в проход между сиденьями ему навстречу. Они встретились как раз напротив Сереги.
– Извините, но позвольте мне пробраться в проход, – обратился к ней мужчина.
– Пробирайтесь.
– Но как же я проберусь? Я же не Карлсон, и штаны у меня без пропеллера. А то бы я вылетел через окно.
– Вы себе льстите, – заметила женщина. – Даже если бы окно было целиком открыто, то и тогда, даже без пропеллера, вы вряд ли через него смогли бы вылететь. А пропеллер нужен, чтобы проветрить вам мозги. Как же вы пролезете в проход, пока я из него не уйду?
И они, пыхтя и кряхтя, размазав Серегу по сиденью, поменялись местами. К пережившей стресс от всех этих перемещений бабульке вернулось чувство голода, и она, шелестя пакетами, достала яичко.
– Бабушка, мы же уже почти приехали, – взмолился Серега.
– Надо меньше жрать, – неожиданно вставила тетечка.
Лучше бы она этого не говорила. От изумления бабушка выронила яичко, и оно закатилось к тетеньке под скамейку.
– Бабуль, я сейчас достану, – успокоил ее Серега.
– Не надо, внучок. Будешь ты у нее между ног лазить, яйца искать. Надо меньше жрать, – передразнила она тетечку. – Вы на себя в зеркало смотрелись?
– Я полненькая от того, что болею, – оправдывалась та.
– А вы к нам в деревню приезжайте. С четырех утра коров за вымя подергаете, потом косой помашете, глядишь, и похудеете, и здоровье вернется. Жрать надо натуральные продукты, – продолжила она, указывая на яичко. – А вы все чизбургеры с гамбургерами в рот тянете. Поколение пепси.
Поняв по одобрительному гулу, что народ на стороне бабули, тетенька, расстроившись, отвернулась к окну. А Сереге, прижавшись к теплому и мягкому боку, все-таки удалось вздремнуть.
На Курском вокзале он попрощался с пожилой супружеской парой, счастливыми обладателями китайских воздушных фонариков, и помог уже ставшей почти родной бабульке.
Чуть-чуть не доспав, он чувствовал себя бодро. Все-таки как много позитива несет наш общественный транспорт.
Деревенские предприниматели
А мне б в березовые рощи
С бетонных вырваться оков.
Туда, где синь небес полощет
Седые кромки облаков.
Родители к тому времени уже умерли, оставив ему верного друга – маленькую собачонку неопределенной породы по кличке Моська. У Моськи была шикарная будка и цепь определенной длины, позволяющая хватануть каждого входящего в калитку. Несмотря на маленькие размеры, собачка обладала могучим хриплым голосом, и у всякого приблизившегося к воротам, услышавшего Моську, создавалось впечатление – за ними такой монстр, что соваться туда пропадало всякое желание. К тому же Филипыч на них прибил табличку «Очень злая собака. Рисковать не стоит: может с цепи сорваться». А Венидиктыч мелом дописал: «Хозяин всегда на стороне собаки».
Из-за поворота, грациозно ступая босыми ногами на мягкий песок проселочной дороги, небрежно помахивая босоножками, выплыла Марковна. Прекрасным видением на фоне остывающего вечернего заката казалась эта обворожительная женщина с самой красивой в деревне фигурой. Раньше ее звали Галка, но с возрастом, чувствуя свою неповторимую, по местным меркам, стать, она потребовала к себе уважительного обращения – Галина Марковна. Селяне, к длинным обращениям не привыкшие, автоматически переключились с просто Галки на Марковну. Зная, чем может козырнуть, несмотря на обозначившуюся полноту, Марковна одеждой всячески старалась подчеркнуть свои волнительные, будоражащие взгляд формы. На ней были лосины зеленого цвета и легкая цветастая, свободно свисающая рубашка. Потерявший всякий интерес к своим подружкам козел Яшка при виде такой красоты перестал жевать траву на обочине, тряхнул бородой и бодрой походкой направился вслед за Марковной, но та, цыкнув на него, погрозила босоножками. Этот жест заставил Яшку ретироваться, не любил он, когда на него замахивались, уж больно у него был строгий хозяин, и козлу-бедолаге частенько доставалось за его строптивый характер. Нередко, выломав прут, Федорович искал его по деревне, чтобы загнать домой. Впрочем, и к людям Федорович относился пренебрежительно. Он так и говорил: «Все вокруг козлы. Есть всего лишь три-четыре порядочных человека – это я, Васька, Семен Андреевич и Ричард Гир». Васька – это его закадычный друг. Семен Андреевич – мужик из Питера, как-то приезжал к Федоровичу на рыбалку, а уезжая, оставил ему в пользование резиновую лодку с мотором. А Ричард Гир – любимый актер. Дальше на пути Марковны была стая купающихся в дорожной пыли гусей. С ними она поступила так же, как и с Яшкой, и те, возмущенно костеря ее на все лады на своем гусином языке, дружной гурьбой подались к хозяйскому дому, но это пришлось явно не по душе важному матерому гусаку. Да и Марковна его почему-то не впечатлила, и он, вытянув длинную шею, пригнув к земле голову, противно шипя, ринулся в атаку. Марковна попыталась спастись бегством, но гусак был намного проворней. К тому же, пятясь, она наступила босой ногой в коровью лепешку и чуть не упала. Наверняка все закончилось бы более трагически – покусанными ногами и порванными лосинами, но прилетевший из-за забора булыжник несколько охладил боевой пыл гусака, и тот, смекнув, что дальше преследовать Марковну небезопасно, гордо выпрямившись, победоносно гогоча, неспешно направился к восторженно наблюдавшим за ним гусыням. Венедиктыч с момента появления Марковны на дороге, не сводя с нее глаз, искал повод зазвать на «огонек». Теперь же, на правах спасителя, элегантным жестом распахнул калитку.
– Галина, возле бани бочка с теплой водой. Нагрелась за день. Давай помогу обмыть ноги? – предложил Венедиктыч.
– Сама справлюсь, – буркнула та.
– О чем судачите? – подтягивая лосины, обводя взглядом накрытый стол, поинтересовалась успевшая прийти в себя Марковна.
– Естественно, о бабах, – угрюмо заверил Филипыч.
– Да какие вам бабы? У вас водка на первом месте, – поморщилась Галина.
– Умеешь ты, Марковна, расставить приоритеты, – наполняя стопки, согласился с ней Филипыч.
– Но, поскольку с водкой сегодня у нас все в порядке, сейчас мы думаем только о вас, о женщинах, – затараторил Венедиктыч.
Марковне определенно нравился спокойный, обстоятельный Филипыч, но тот почему-то не обращал на нее никакого внимания.
– Эх, – вздохнула она. – Раньше мужики другими были – веселые, обходительные, стихи читали. А сейчас вон только в стакан заглядывают.
– Так мы и сейчас можем, – встрепенулся Венедиктыч.
– Опять какую-нибудь похабщину? – махнула рукой Марковна.
– Ну что ты, Галина, обижаешь. Это не наш формат. Классика, исключительно классика.
Вскочив на торчащий возле беседки довольно-таки массивный березовый пенек и, как пионер, вытянув руки по швам, задрав подбородок, Венедиктыч торжественно объявил:
– Эдуард Асадов.
Вожделенно поведя правой рукой, словно приглашая в неведомые дали, трепетно пошевелив пальцами, прочел:
– Как много тех, с кем можно лечь в постель. Как мало тех, с кем хочется проснуться…
– Тьфу ты, – перебила его Марковна. – У тебя одно на уме.
За забором баба Валя за что-то отчитывала своего кота, называя его неблагодарным.
Какие же посиделки без песен? Душевно, в три голоса они спели про миллион алых роз и про гвардии майора, который «…здесь никому не нужен, как белая сирень под каблуком сапог…». А затем немного захмелевшая москвичка и почему-то загрустившая, облокотившись на стол и подперев кулачком щеку, затянула: «Постучала в дом боль незваная, вот она любовь окаянная». Мужики дружно подхватили. Венедиктыч в порыве нахлынувших чувств вновь вскочил на березовый пенек. И сквозь чистый, пьянящий, уже пропитанный ночной прохладой воздух, разрывая подкравшуюся темноту, по проулку неслось: «Коротаем мы ночи длинные нелюбимые с нелюбимыми…» И именно в этот кульминационный момент душевного подъема, жалобно пискнув от мощного пинка, распахнулась настежь калитка. Заслоняя весь проем тучным телом, во двор ступила Валентина. В воздухе повисла напряженная тишина: только где-то вдали, отраженный эхом, затухал пропетый куплет; за огородом, обсуждая последние новости, квакали лягушки; да укутавшись туманом, сонно вздыхало укладывающееся спать озеро.
– О-о-о, мать! – спрыгнув с пенька, Венедиктыч попытался нарисовать на лице радость. – А мы тут… подзаработали немножко… решили отметить… чуть-чуть… А ты вроде как завтра собиралась приехать? – добавил он, заикаясь.
– Ага, оставь его, кобеля, одного… «Коротает он ночи длинные… с нелюбимыми…», – подперев руками бока, Валентина решительно двинулась на мужа.
Смекнув, что дома ему не спрятаться, Венедиктыч шмыгнул в огород. Воспользовавшись моментом, незаметно, боком-боком, москвичка выскользнула за калитку. За ней, пятясь задом, подался Филипыч, бормоча на ходу:
– Да мы что… посидели… немножко тихонечко… без всякого этого…
– Подожди, гад, все равно домой придешь, – неслось с огорода.
Спал Венедиктыч плохо. Отмахиваясь от надоедливых комаров, всю ночь ворочался на жесткой скамейке. То ему снилась цыганка с ворохом разноцветных юбок. Расплывшись в ехидной улыбке, обнажившей полный рот золотых зубов, та спрашивала: «Что, допрыгался, яхонтовый? Давай погадаю, предскажу твою дальнейшую судьбу?»; то жена, Валентина, вытянув шею, наклонив голову, шла на него, шипя, как тот гусак; то козел Яшка, щекоча бородой, что-то нашептывал на ухо.
Проснулся он от дикого визга поросенка и хриплого лая собаки. Удачно ускользнувшая домой москвичка впопыхах плохо закрыла входную дверь в избу, и под утро Васька вырвался на свободу. Выкопав половину посаженного на огороде картофеля, он нашел лазейку в заборе Филипыча и, побродив по грядкам, нарисовался перед мирно спящим в будке Моськой. Опешивший от такой наглости Моська рванулся так, что не выдержавший ошейник отлетел в сторону. Вместе они успели нарезать несколько кругов по