участку Филипыча – визжащий, словно его режут, Васька все никак не мог найти дырку в заборе, пока ошалевший хозяин, выскочив на шум, не помог ему сориентироваться. С трудом поймав и зажав под мышкой, Филипыч унес отчаянно брыкающегося Моську домой.
Светлеющий на горизонте небосвод, разрастаясь, проглатывая тускнеющие звезды, известил, что вот-вот взойдет солнце. За околицей, в лесу, ухал филин. В разных концах деревни заголосили разбуженные петухи. Где-то скрипнула калитка и недовольно промычала Мандела. Деревня просыпалась. Зарождался новый день, полный забот и хлопот. Почесав затылок, Венедиктыч стал убирать со стола остатки вчерашнего пиршества.
Конфетти
Конфетти – маленькие разноцветные бумажные кружочки, которыми люди осыпают друг друга на праздниках. Вот и мне захотелось высыпать на вас горсть небольших, совершенно не связанных друг с другом, разноцветных рассказов. Очень буду рад, если хоть кого-то они развеселят и кому-нибудь поднимут настроение. Вот лишь некоторые из них.
Электричка. Людей в вагоне не много, и бабулька, разложив рядом с собой на сиденье нехитрый завтрак: яичко, пару огурцов и ломоть хлеба – приготовилась к трапезе. С блаженной улыбкой, отрешенно глядя на все ее окружающее, она смачно захрустела огурчиком.
– Ваш билет, – тучная, заслоняющая своим телом весь проход контролерша в малиновом пиджаке, чем-то напоминающем лихие девяностые, с массивным, как у жандармов, жетоном на груди, сверху вниз смотрела на старушку.
– Шо, дочка? – плохо слышавшая бабулька, удивленно моргая глазами, застыла в недоумении.
– Ваш проездной документ, – пророкотала контролерша.
Выронив надкусанный огурец, косясь на замысловатый прибор, висевший на шее контролерши, старушка полезла в свою потрепанную, готовую развалиться от старости хозяйственную сумку. Достала и положила рядом с собой на сиденье аккуратно свернутый халат, какой-то сверток…
– Ну вот сейчас будем всю сумку перебирать, а я тут должна по полчаса стоять перед каждым пассажиром, – начала терять терпение контролерша. – Вы что, билет в сумку засунули?
– Не знаю, дочка. Можа, и туда, – честно призналась старушка.
– Либо показывайте билет, либо оплачивайте проезд, либо выходите, – нервно переминаясь с ноги на ногу, контролерша уже сама была готова перевернуть бабулькину сумку.
– Куда же я пойду, милая? – старушка продолжала спокойно ковыряться в вещах.
Ожившее радио, потрещав и пошипев на обитателей вагона, известило: «Уважаемые пассажиры не срывайте стоп-кран. Помните, что каждое экстренное торможение – это стресс для машиниста и пассажиров…»
– Ну а ты что стоишь? – контролерша оглянулась на стоящего за ее спиной охранника.
– А я что сделаю? – молодой, растерявшийся охранник походил одновременно и на стоп-кран, и на испытавшего стресс машиниста. – Мне что, ее на руках выносить?
– А это твои проблемы, – развела руками контролерша.
– На руках! – неожиданно и как-то очень обрадованно согласилась бабулька.
– Не, я не понесу, – покрывшись мелким бисером пота, замотал головой охранник.
– Во, блин, помощника дали, – контролерша вместе с бабулькой одинаково разочарованно посмотрели на сникшего охранника.
Старушка обреченно стала складывать вещи обратно в сумку, и тут из кармана халата выпала социальная карта.
– Вот же у вас волшебная карточка, – подняв с пола, контролерша прислонила ее к прибору. – Сейчас билет оформим.
Плохо слышавшая бабушка уловила только слово «волшебная».
– Да, волшебная, – согласилась она. – В СОБЕСе дали. Я ее к больному месту прикладываю.
– Надо было прибор к сумке приложить, он бы на карточку среагировал, не пришлось бы так долго искать, – решился дать совет охранник.
– Вон ему к голове приложите, – посоветовала бабульке контролерша. – Как бы прибор на нее среагировал, если она не заряжена, по ней билет не оформляли?
– Как не заряжена? – встрепенулась старушка. – То-то я чувствую, последнее время что-то не то… Прикладываю-прикладываю, а толку никакого.
Но массивная контролерша уже двинулась дальше по проходу:
– Граждане пассажиры, приготовьте билеты и проездные документы для проверки…
– У нас свет в туалете, как в операционной. Глаза аж на лоб лезут от такой яркости. Ты что там, операции проводишь? – пилила меня жена.
– Нет, только ассистирую, – пытался отшутиться я, но в один из воскресных дней все-таки собрался, сходил в магазин, купил лампочки меньшей мощности, почти в половину, и поменял. Недельку жена молчала, а потом опять началось.
– Все равно свет в туалете яркий, – зудила она. – Ночью сходишь, включишь, и сон как рукой сняло. До утра потом крутишься – уснуть не можешь.
Почертыхался и поплевал с досады, но надвигался праздник – ее день рождения, и в его преддверии я все-таки сделал ей подарок – поменял освещение в туалете. Щелкнув выключателем, жена застыла в изумлении: абсолютная темнота, лишь где-то там, в глубине, таинственно и зовуще бледно-голубым светом светился унитаз.
Воткнув топор в валявшееся под ногами полено, Степаныч, мужик с виду крепкий и статный, присел на завалинку:
– Что-то, мать, муторно мне, в груди давит. Дышать тяжело. Старею, однако. Вон уже за шестой десяток перевалило.
Жена, Мария Петровна, женщина живая и предприимчивая, сообразила сразу:
– Так врачи же городские приехали, эту, как ее… диспансеризацию проводить. Сейчас я мигом сбегаю, тебя к сердечнику запишу.
– Вот, с утра в нее сходишь, – вернувшись, она протянула Степанычу баночку. – Ничего не ешь, а прямиком к доктору.
Доктор, слушая исповедь Кузьмича о его недуге, что-то записывал. Затем, померив давление, протянул Степанычу листочек:
– Сейчас к медсестре, сдадите кровь, и она повесит вам холтер. А через недельку со всеми результатами анализов ко мне.
– Что повесит? – не понял Кузьмич.
– Медсестра все знает. Я ей все написал. Она объяснит, – отрезал доктор.
Облепив грудь Степаныча присосками и закрепив их пластырем, медсестра торжественно повесила ему через плечо прибор на тесемочке, который весело и задиристо подмигивал зелененьким светодиодом. Протягивая Степанычу лист, разделенный на три графы, медсестра пояснила:
– В первую графу записываете время, во вторую – то, что в это время делали. Например: с 10:00 до 10:30 шел пешком от поликлиники до дома.
Степаныч понятливо кивнул.
– А сюда, – продолжила медсестра, тыча в третью графу, – все свои ощущения. Ну, то, что вы чувствуете, – усталость, одышка и т. д. Таким образом в течение суток мы вас промониторим и узнаем, как работает ваше сердце. А завтра в это же время ко мне – я сниму этот прибор.
Степаныч опять кивнул – все понятно, чего тут не понять? Хотя слово «промониторим» ему не совсем понравилось.
– Беречь себя и устраивать себе щадящий режим, типа сплошного лежания на диване, не надо, – напутствовала его на дорогу медсестра, – делайте все, что вы делаете в обычной жизни.
Выйдя на крылечко, Степаныч достал бумажку, посмотрел на часы и записал: «10:25 – шел пешком из поликлиники до дома». Прикинул по времени, сколько ему идти, но записывать не стал – мало ли. По дороге решил зайти в хозяйственный магазин. Одиноко скучающая, миловидная, средних лет продавщица встретила его приветливо.
– Давно вы ко мне не заглядывали, – водя перед глазами Степаныча глубоким вырезом на пышной груди, кокетливо улыбаясь, заметила она.
– Да все недосуг, Людмила, дела да заботы. Мне бы тазик. Старый-то совсем прохудился, – пробурчал Степаныч, отводя глаза в сторону.
– Тазик, говоришь. Сейчас выберем, самый лучший! – томно вздохнув, наклонившись и бесстыже-вызывающе виляя бедрами, Людмила полезла под прилавок.
У Степаныча, заглянувшего под рубаху, перехватило дыхание, и, как показалось, даже холтер замигал учащенно.
– Я, пожалуй, потом зайду. Мне тут еще в одно место надо. Куда ж мне с тазиком-то? – пробормотал Степаныч, пятясь к двери.
– Потом так потом, – засмеялась Людмила.
За магазином на скамейке, оперевшись на палочку, дремал древний дед-вдовец Пантелеймоныч. На стене за его спиной с правой стороны кто-то мелом написал: «Фашизм не пройдет», а с левой – «Отдамся в хорошие руки». Степаныч, присев рядышком, достал листочек и, взглянув на часы, задумался: «Ишь, чертовка, чего удумала, нашла время… И как же мне все это описать?» Поразмыслив, он написал просто: «Шел очень быстро, почти бегом. Одышка».
– Степаныч, заходи на огонек, – из утонувшей в яблонях беседки, приветливо махая руками, чуть ли не задыхаясь от восторга, заорали два закадычных друга Серега с Костей.
Выронив палку, Пантелеймоныч чуть не грохнулся со скамейки. Поймав, Степаныч водрузил его обратно.
– Я не пью, – пробормотал дед и тут же снова уснул.
– Молодец, – похвалил Степаныч, а в голове промелькнуло: «Надо было обойти другой дорогой». – Не, не могу, – замотал головой он.
– Че так? – удивились друзья, приближаясь к забору.
– Да захворал я что-то. Из больницы иду, – Степаныч изобразил на лице тяжелый недуг.
– Так мы вылечим. Вон и лекарство в «аптеке» подобрали!
– Не, не могу: я под контролем, – еще сильнее замотал головой Степаныч.
– Это у Петровны, что ли? – засмеялись мужики.
– Во, – Степаныч задрал рубаху, обнажая грудь, обклеенную пластырем и обмотанную проводами. На боку, угрожающе подмигивая, висел незнакомый прибор.
– Ох, ёпрст, – только и смог произнести Костя, обернувшись и показывая двумя руками на Степаныча подходящему Сереге.
– Ого, – застыл в недоумении Серега.
– Врачи городские повесили, – аккуратно поправляя холтер, пояснил Степаныч.
– Похоже, они из тебя смертника сделали. Зайдешь в людное место, нажмут на кнопку… И капец, – высказал свое предположение Серега.
– То-то они мне сразу не понравились, – поддержал его Костя.