– Мам, я в город не поеду. Мне здесь нравится. Я дома останусь. Поработаю в колхозе, а после армии буду в сельскохозяйственный институт поступать. После армии легче, да и председатель колхоза обещал направление дать, чтобы потом в родной колхоз вернуться, – на радость матери говорил Сашка.
Да и зачем ему этот город? Ведь его любимая девчонка сказала, что никуда поступать не поедет. Наташка старшая в семье. Надежда и опора. Отец скоропостижно скончался, оставив мать с пятью детьми. Тяжело матери. Как вырастить такую ораву? Вот и решила Наташка, что после школы пойдет работать, помогать матери растить младших. Меньше года по окончании школы проработал в колхозе Сашка, помогая отцу на комбайне и тракторе. Уже в мае принесли повестку в армию.
– Наклони голову, внучек, – провожая его, попросила бабушка и, когда он исполнил ее просьбу, повесила ему на шею маленький нательный крестик на тоненькой тесемочке.
– Зачем, бабушка? Я же комсомолец. Я и в церковь-то не хожу и ни одной молитвы не знаю.
– Бог, он у тебя в сердце, Сашенька. Ты сам к нему придешь, – перекрестив, глядя на него добрыми грустными глазами, молвила бабушка. Словно знала она, будто чувствовала, что на долю самого младшего из братьев выпадет война.
– Сашка, спрячь его и на первом году службы не надевай, – посоветовали уже отслужившие братья. – В армии всяких придурков хватает, издеваться начнут, да и замполиты берут верующих на заметку.
И Сашка сначала спрятал крестик под обложкой записной книжки, а затем, когда получил форму, на нагрудном кармане, на том, что поближе к сердцу, с тыльной стороны пришил маленький дополнительный карманчик и аккуратно, чтобы тот не мог выпасть, уложил крестик с тесемочкой в него.
Тогда, в начале 80-х, Союз еще не жил Афганистаном. Он еще не знал, что эта война затянется на долгие десять лет, не предполагал, чем она для него обернется. Тот уже вовсю перемалывал в своих жерновах «ограниченный контингент советских войск», возвращая мальчишек в цинковых гробах, но мало кто слышал об этом. Пресса молчала. Лишь изредка на ее страницах проскакивали репортажи о построенных дорогах, мостах и школах, о посаженных деревьях и совсем чуть-чуть, вскользь, об отличившихся на войсковых учениях военнослужащих. Немногословны были и ребята, вернувшиеся оттуда. «Здорово было бы попасть служить за границу, – размышлял Сашка. – Из российской глубинки в тот же теплый, солнечный Афганистан. Это же впечатлений и воспоминаний на всю оставшуюся жизнь». Вот только командир учебной роты в далеком Ашхабаде с нескрываемой печалью и жалостью в глазах смотрел на молодое пополнение. Капитан, уже побывавший «за речкой», отчетливо представлял, что их ждет, и потому не щадил.
– Она должна вам стать роднее и желанней ложки, – вертя в руках малую саперную лопатку, говорил он. – Потому как не ямки под яблони ею копать придется. Строить дороги, мосты, школы и сажать деревья будут другие. Вы же заходите туда с оружием в руках и вот этой самой саперной лопаткой для того, чтобы защищать завоевания апрельской революции. А чтобы защитить эти завоевания, нужно метко стрелять, быстро бегать, много копать и… много чего еще нужно, чему мы постараемся научить вас здесь, на учебном пункте.
И они учились. Стреляли, бегали, копали.
– Вперед, быстрее, – подгонял ротный.
– Все, не могу больше, – друг Колька, с которым они познакомились на призывном пункте, сбросив с плеч вещмешок с песком, рухнул рядом с ним на землю.
– Кириллов, подъем, – выросла над ним фигура замкомвзвода.
– Не могу, – стонет Колька.
– Зачет по последнему! – орет ротный.
Сашка подхватывает Колькин автомат, двое парней под мышки Кольку, и тот, перебирая ватными, непослушными ногами хоть как-то старается им помочь. Уже потом, много лет спустя, на встрече однополчан, вспоминая ротного с «учебки», Колька скажет:
– Он гонял нас как сидоровых коз. Я задыхался от усталости. Я блевал от изнеможения. Я ненавидел его. Я готов был его убить. – И, помолчав немного, добавит: – Он спас мне жизнь, да и не только мне.
С впечатлениями Сашка не ошибся. Для него, любознательного и восприимчивого, их хватило с избытком, и он как мог увлеченно делился ими в письмах домой и к Наташе – о сочном синем афганском небе и величественных горах с белыми снежными шапками на голове; о том, каких хороших, надежных друзей встретил он в армии; о криво ухмыляющейся, показывая желтые зубы, верблюжьей морде; о старике в черных глянцевых калошах с ярко-красной сердцевиной, надетых на босую ногу, в морозный зимний день; о шустрых босоногих мальчишках и женщинах в паранджах. «Нет, Наташка, не поверит. В наше время – и в паранджах», – размышлял Сашка и для убедительности нарисовал их в уголке листа. Его письма дышали Востоком, передавая сладкий прозрачный аромат этого неведомого загадочного края. Они будоражили воображение родных и успокаивали: в них не было войны. Не было разрывов снарядов, свиста пуль и погибших товарищей. Умалчивал он и об унижениях и несправедливости со стороны старослужащих. Они, «хлебнувшие войны», повидавшие смерть, могли себе позволить грубость с молодыми солдатами. С их высокомерием и резкостью приходилось мириться, и это даже не вызывало внутреннего протеста, если не выходило за рамки разумного. Сашка с первых дней чем-то не угодил рядовому Галязову, и тот, прозвав его красной девицей, постоянно придирался по всякому поводу. На голову выше Сашки, глядя на него сверху вниз, он любил приговаривать: «Наберут детей в армию, а потом мучайся тут с ними».
Вот и в этот раз, зайдя в палатку, он швырнул на Сашкину кровать свою куртку:
– Почисти и подшей подворотничок.
– Я не буду, – насупился Сашка.
– Что? Да я тебя на очке сгною.
– Лучше туалет убирать…
Удар в грудь не дал договорить. Отлетев в проход между кроватями, падая, Сашка больно ударился локтем о тумбочку. Галязов ждал, когда он поднимется, чтобы нанести новый удар, но тут перед ним вырос заместитель командира взвода сержант Ершов.
– Оставь его. Ему завтра в горы идти, – глядя в упор на Галязова, произнес он. Тот попытался что-то возразить, но Ершов перебил: – Ты что, не понял?
Не вылезающий из «боевых» кавалер ордена Красной Звезды Ершов недолюбливал Галязова. Тот знал это и побаивался сержанта. Высокий, красивый, атлетического телосложения, Галязов еще в школе был предметом воздыхания многих девчонок. Несколько высокомерный с ровесниками, но обходительный и чуточку, умно, совсем ненавязчиво льстивый со старшими, с хорошо подвешенным языком, он выделялся среди сверстников, неизменно являясь секретарем комсомольской организации. Кроме прочих достоинств было у него еще одно, очень пригодившееся ему в армии – он хорошо рисовал и красиво писал пером. Благодаря ему, сходив один раз на сопровождение колонны, он прочно осел под крылом замполита полка. Все устраивало Галязова, лишь одна мысль не давала покоя: служба подходит к концу. У Ершова – орден, у некоторых ребят – медали. А с чем домой вернется он? Хотя бы медаль. Там так бы она пригодилась, так помогла бы карьере по комсомольской линии. Выбрав подходящий момент, перед отчетно-выборным комсомольским собранием, он подошел к замполиту:
– Товарищ подполковник, мне бы с ребятами в рейд сходить, а то я все при штабе. Они домой с наградами вернутся, а мне и рассказать нечего.
– Что ты? – замахал руками тот. – Тут собрание на носу, столько сделать нужно. Комиссия из Москвы едет. Потом как-нибудь… Твой фронт здесь, а свою «За отвагу» ты получишь. Уже и представление готово.
Галязов успокоился.
Не спалось Сашке. Завтра первый раз в рейд, надо бы выспаться, но переполненный впечатлениями день и эта вечерняя стычка с Галязовым отогнали сон. Поворочавшись в кровати, он встал, оделся и, выйдя из палатки, присел в курилке. По небу кто-то щедро, не скупясь рассыпал яркие звезды. Вспомнилось. В ту ночь они с отцом остались ночевать на полевом стане. Работу закончили поздно. С аппетитом проглотив принесенный матерью горячий ужин, улеглись на копне. Теплая летняя ночь, душистый аромат свежескошенного сена и огромное звездное небо над головой. Заложив руки за голову, Сашка взглядом нашел Полярную звезду:
– Пап, а как думаешь, на какой-нибудь другой планете жизнь есть?
– А почему нет? Вон их сколько. Где-нибудь наверняка есть. Только другая – не как у нас.
– Взглянуть бы хоть одним глазком, – мечтательно произнес Сашка.
И вот здесь сейчас, в курилке, под холодным светом чужих звезд, он понял, почувствовал всем телом – тот самолет, приземлившийся в аэропорту Кабула, прорвавшись сквозь временные измерения, выкрал, вырвал его из той прежней жизни, перенеся на иную планету. Чужую, пугающую, непонятную.
Сегодня полк прощался с ребятами из расстрелянной накануне колонны. Перед строем по центру раскаленного афганским солнцем плаца пять гробов на солдатских табуретах. Приспущенное выцветшее полотнище на флагштоке. Склоненное полковое знамя. Надрывная, с нервной хрипотцой прощальная речь командира:
– Сегодня мы провожаем в последний путь пять наших товарищей… Еще пять семей в Союзе обольются слезами… Наши сердца полны горя и ненависти…
«Зачем? Почему? – ком в горле застрял у Сашки. – Ведь это же была обыкновенная колонна с продовольствием и горюче-смазочными материалами не только для армии, но и для местных жителей. Ее не разграбили, не растащили, что было бы хоть как-то понятно, ее просто расстреляли, сожгли, – в упор, из засады. Вон тот, в крайнем правом гробу, не сделавший на афганской земле ни одного выстрела из своего автомата, за что прострелянной головой уткнулся в руль сползающего в кювет груженного мукой КамАЗа? За что его сосед, озорной жизнерадостный балагур и весельчак, огненным факелом выпал из кабины горящего бензовоза?» Сашкины руки сжимаются в кулаки.
– Они выполнили свой долг до конца! Поклянемся… – вязли в душном горячем воздухе слова командира полка.
«Найти, отомстить, уничтожить…» – стучит в Сашкиных висках. Он отводит взгляд в сторону, и глаза натыкаются на стоящего слева сержанта-сапера. Сашка знает его, он одного призыва с Ершовым, и ему совсем скоро на дембель. Серое, впитавшее в себя пыль афганских дорог, обветренное, опаленное солнцем лицо с равнодушными утомлен