ными глазами. Казалось, в них, повидавших смерть, не осталось места для боли и сострадания. Словно кто-то неведомый, вычерпав эмоции, погасил в них жизнь. И Сашка, потрясенный, уже не может отвести взгляд от сержанта: «Господи, неужели это случится со мной? Зачерствеет, высохнет, как кусочек ржаного хлеба в раскаленной духовке, моя душа. Перестанет чувствовать, страдать, радоваться, удивляться. Неужели я привыкну видеть смерть? Разве к этому можно привыкнуть? А может быть, и мне суждено вернуться домой в цинковом гробу?» Придавленный, опустошенный произошедшими за день событиями, он уже не мог спокойно сидеть. Встал, устремив взор в небо, нашел на нем Полярную звезду и, достав бабушкин крестик, повесил себе на грудь, зная, что уже никогда его не снимет. «Спаси и сохрани, Господи!» – тоскующий, терзаемый неясными тревожными мыслями, там, в глубинах Вселенной, в туманной дали Млечного Пути, он искал понимающий, дающий уверенность и надежду взгляд. И ему казалось, что он нашел, увидел его.
С сержантом-сапером он столкнется месяца через два. Радостно возбужденный, в парадной форме, тот заскочит в палатку попрощаться с Ершовым. Они улетали разными партиями. А затем Сашка увидит его прощающимся со своей собакой. Суровый, с окаменевшим от пережитого на этой земле сердцем, с поблескивающей на груди медалью «За отвагу», уткнувшись лицом в густую собачью шерсть, перебирая ее грубыми жесткими пальцами, он рыдал навзрыд, как ребенок. И в глазах его верного друга стояли слезы. Он все понимал, этот мудрый пес. Понимал, что война для него не закончилась и не обойтись без него на нашпигованных минами и фугасами дорогах. Умом понимал вынужденную смену хозяина, вот только сердце никак не могло с этим смириться, принять. И в умных влажных глазах стоял вопрос: «Почему?»
Второй день рота напоминала потревоженный муравейник. Суета, беготня, команды вперемешку с матом. Получили оружие с боеприпасами, продовольствие. Отнесли сухой паек в стоящие в автопарке БМП, туда же баки с водой, старые матрасы, чайники… и еще кучу разного, так необходимого на войне барахла. Пополнили боекомплект. С утра все началось по-новому. Взводные проверяли готовность: оружие, вещмешки, фляжки, котелки, ложки… Часов в одиннадцать начальник штаба построил батальон. Крики, мат, кулак перед лицом ротного… Время на устранение недостатков. Перед обедом уже офицеры управления полка подключились к проверке готовности к рейду. Опять куча недостатков, все не так, все бестолково… Времени на их устранение уже не было. После обеда, натужно урча моторами, техника с оседлавшими ее людьми неспешно вытянулась в длиннющую колонну. Медленно, словно нехотя, ощетинившись сотнями стволов, около суток колонна ползла в сторону Гардеза, и Сашка, сидя на броне БТРа, с интересом смотрел по сторонам. Величественные, казавшиеся безжизненными горы. Блеклые, облезлые, с застывшим в четырнадцатом веке укладом жизни кишлаки, в которые, словно прорвавшись сквозь столетия, кто-то неведомый караванными путями на спинах верблюдов привез, протолкнул осколки века двадцатого, рассыпав их по витринам и прилавкам дуканчиков в виде двухкассетных магнитофонов, электронных часов, джинсовых костюмов и прочего-прочего. Скомканная, разорванная, сгоревшая техника: КамАЗы, танки, БТРы… словно безмолвные обелиски, наводящие на грустные мысли. Раскаленная на солнце броня и… пыль, пыль, пыль, забивающая горло, нос, глаза. Наконец колонна остановилась в намеченной точке. Жуя консервы из сухого пайка, Сашка слышал, как, собрав взводных, матерился вернувшийся с получения задачи ротный.
– Блин, нам, как всегда, «повезло» дальше всех тащиться от техники. К ночи должны выйти сюда и вот здесь занять позиции. С утра батальон будет прочесывать вот эту долину, – тыча в карту карандашом, объяснял он офицерам.
Сгусток чувств и эмоций охватил Сашку в том первом боевом выходе. Азарт, нетерпение и мальчишеское желание испытать, проверить, доказать себе, что ты что-то можешь, вперемешку с дразнящим чувством опасности, тревоги и страха. Ему казалось, что опасность подстерегает везде, и он, нетерпеливо поправляя, поглаживая свой автомат, вглядывался, искал – не мелькнет ли впереди за камнями чалма, не блеснет ли вороненая сталь чужого оружия. По серому пепельному склону, шурша мелким гравием, роняя вниз сыпучие струйки, рота ползла в гору. Многочасовая ходьба под заметно потяжелевшим боекомплектом, изнуряющий зной и скребущая горло жажда постепенно заглушили эмоции, отодвинули чувства, заменив их одним желанием – дойти до намеченной точки и, сбросив все с себя, грохнуться на землю. Казалось, подъему не будет конца, но впереди вразвалочку, легко неся свое увешанное оружием тело, шел высокий, широкоплечий Ершов, и Сашка, глядя на него, черпал в себе новые силы, тянулся за ним. Оглядываясь, он видел, что идущий следом одногодок Вовка совсем выбился из сил. Еще чуть-чуть, и он вместе с оружием и поклажей рухнет на землю и скатится вниз по склону. Сашка, пропустив его вперед, забрал у него пулемет.
Тот рейд прошел для их роты спокойно. Просидев около недели на блоке, они вернулись к ожидавшей их технике. Но командир взвода, проверив Сашкины навыки по обращению с пулеметом, так и оставил его пулеметчиком. По возвращении из рейда Сашка узнал: пропал Галязов. Вместе с ним исчез еще один боец из хозяйственного подразделения, Климов. Как говорят в таких случаях: «Предпринятые оперативно-разыскные мероприятия результатов не дали». Лишь один из сослуживцев сказал, что они собирались пройтись по дуканам, приобрести что-то на дембель. Звали его, но он не пошел.
Закончив службу, улетел домой Ершов, а для Сашки это был третий выход на «боевые». Пульсирующей цепочкой, теряясь среди морщинистых складок гор, сливаясь с ними, взвод карабкался на перевал. До вершины хребта оставалось совсем немного, когда головной дозор почти лоб в лоб столкнулся с «духами». Секундное замешательство сменилось криками и ожесточенной перестрелкой. По интенсивности огня взводный понимал, что душманов больше и они имеют огромное преимущество, находясь на вершине хребта. Прорываться вперед бессмысленно, только положишь людей. Занять позицию здесь и отстреливаться, дожидаясь помощи от идущих по соседнему хребту взводов? Не успеют. «Духи» обойдут с флангов и перекроют путь отхода. Оставалось только как можно быстрее скатиться по склону вниз и занять оборону на противоположном склоне. Тогда уже взвод получит преимущество высоты, а в горах это немаловажно. Отдав команду «Отходить», взводный взглянул на Сашку. Тот понял все без слов:
– Отходите, товарищ лейтенант, я прикрою.
– И я останусь, – вызвался тезка, Сашка Смирнов.
– Давай, Смирнов, следи за флангами. Не давайте себя обойти. Меняйте позиции, постепенно перемещаясь вниз.
Отстреливаясь, взвод сползал к подножью. Сашка, прильнув к пулемету, длинными очередями поливал позиции «духов», отвлекая их огонь на себя. Он понимал, что пора сменить позицию. Но почему-то смолк автомат Смирнова. Тезку он нашел за валуном. Пуля, угодив в висок, оставила лежать его здесь, на склоне афганской горы среди чужих унылых, равнодушных камней. Тоска и боль охватили Сашку. Схватив пулемет, он выскочил из-за валуна, вложив всю ненависть, злость и отчаяние в длинную очередь по наседавшему противнику, пока затворная рама, клацнув, не известила, что закончились патроны. По выстрелам, звучащим в ответ уже не только сверху, но и слева, сбоку, ниже его позиции, он видел, что его обходят, прижимая вправо, к отвесной скале. Кроваво-красное солнце, цепляясь за острые серые глыбы скал, скатывалось за горизонт. Старые, мудрые горы недоуменно взирали на этих странных, непонятных, опять что-то не поделивших между собой людей. Им были чужды людские страсти, их коварство и вражда. Разбрасывая темно-серые тени, накрывая ими ущелья и долины, они словно хотели остановить это безумие. Краток и быстр миг угасающего дня, еще совсем немного, и чернильно-черная мгла опустится на землю.
Сашка понимал, что это его последняя огневая позиция. Дальше отходить некуда, и помощь к нему не придет, не успеет. «Боже, как же хочется жить!» – Сашка подсоединил к уставшему, раскаленному от стрельбы пулемету оставшийся магазин. «Нет, живым я им не дамся», – он достал две гранаты и положил их за камень на расстоянии вытянутой руки. Толковый гранатометчик у моджахедов. Понимая, что прямым выстрелом пулеметчика за валуном трудно достать, он взял чуть выше, в нависшую за Сашкиной спиной скалу. Гулко ухнув в расщелине и обильно посыпав окрестности осколками, граната отщепила от скалы несколько увесистых кусков и потревожила груду камней, которые с грохотом обрушились вниз. Страшный, крушащий удар со звоном срикошетившего от каски камня выключил звуки боя и, погасив в ущелье солнечный свет, пригвоздил к земле.
Он пришел в себя, когда было уже совсем темно. Холодом и сыростью веяло от мокрых, скользких камней. Сильная головная боль мешала сосредоточиться, выхватывая у памяти лишь обрывки минувшего боя. Взрыв за спиной… И пустота. Плохо соображая, где он и что с ним, с трудом сел. Крепко связанные за спиной руки сковывают движения. Совсем рядом из темноты донеслась тихая чужая гортанная речь. Молниеносная, пугающая и пронзающая насквозь истина сломала, втоптала, вдавила в серые мокрые камни: «Плен… Я попал в плен». Нет, он боялся в это поверить. Неприятный липкий, холодный пот по всему телу и крик отчаяния, рвущийся наружу.
Незнакомые люди, увидев, что он очнулся, подошли, поставили на ноги. Даже сквозь темноту виделись их чужие злобные лица, чувствовалось их горячее дыхание. Придерживая с двух сторон, его повели по склону вниз. Он плохо помнил дорогу. Постоянно спотыкался, падал, его поднимали и вели дальше. У подножья горы его, как мешок, забросили на лошадь. От этого не стало легче. Связанный, перекинутый через седло лицом вниз, он с трудом переносил твердые тычки костлявого лошадиного хребта в живот. Тошнило, сильно болела голова. Остановились, когда уже рассвело. Сашку сбросили с седла. Очень хотелось пить, но просить он не решился, натыкаясь на черные испепеляющие, ненавидящие глаза. Казалось, что они сейчас набросятся на него, растопчут, разорвут, растерзают его тело, и только чей-то таинственный властный указ сдерживал их. Повинуясь ему, они лишь при случае злобно толкали прикладом в спину и больно под ребра стволом автомата.