– Заткнись, – Галязов подскочил к лежащему Сашке. – Я убью тебя, сволочь!
– Не убьешь. Тебе тогда самому не жить. Не для того они меня сюда тащили, чтобы ты убивал.
Их вывели на улицу. Прохаживаясь перед ними, Халис остановился, внимательно, изучающе разглядывая Сашку с Галязовым:
– Ну что, готовы принять ислам, стать правоверными мусульманами, участвовать в священной войне с неверными кафирами?
– Да, я… я готов, – торопливо, заикаясь, словно боясь, что его не расслышат, не поймут, передумают, залепетал Галязов. – Хорошо, – Халис жестом остановил его. – Посмотрим, какой из тебя воин.
Галязову дали винтовку и указали на лежащий в конце улочки камень. Двое моджахедов, стоящие по бокам, направив на него автоматы, следили за каждым движением. Стрелял Галязов хорошо, еще учась в школе, частенько посещал тир, да и в «учебке» был одним из лучших по стрельбе. В обычной обстановке попасть с такого расстояния в камень величиной с голову ему не составило бы труда. Но сейчас руки тряслись от волнения, он никак не мог сосредоточиться, всем своим нутром чувствуя направленные на него автоматы. Долго целясь, затаив дыхание, от напряжения поперхнулся и, проглотив слюну, прицелился вновь. Он все-таки справился с волнением. Звонким шлепком, отщепив кусок от камня, пуля ушла рикошетом в глиняную стену.
– Молодец, – усмехнувшись, похвалил Халис. – Пойдешь с нами. – Он повернулся к Сашке: – Ты.
– Я не пойду, – негромко, но твердо, глядя исподлобья, произнес Сашка. Удар приклада в спину опрокинул его на землю.
– Я так и думал, – Халис каблуком с хрустом вдавил Сашкину ладонь в пыльную землю. Тут же несколько человек ногами и прикладами бросились избивать Сашку, но Халис остановил их: – Слишком легкая смерть. Вернемся, тогда с ним и разберемся.
По извилистому серпантину дороги, чадя соляркой, колонна медленно ползла вверх. Рев моторов приближался, нарастал, усиливаясь эхом, и вот уже из-за поворота, натужно рыча, выбрасывая из кормы струи гари, показались головные машины.
– На втором БТРе тот, который держится рукой за пушку, твой, – Халис толкнул Галязова стволом в бок. – Стреляешь по моей команде. Промахнешься – убью.
Это «убью» вывело Галязова из оцепенения, отбросило, очистило мозг от всех иных мыслей, и он уже всем телом, покрывшимся липким, как мед, потом, чувствовал только его, упертый в бок ствол пистолета. Поймав в прицел солдата, что-то объяснявшего своему соседу, стараясь перекричать рев мотора, он напряженно ждал. Он торопил команду, не в силах выдержать ожидание.
– Давай, – Халис подтолкнул его в бок.
Грянул выстрел, и солдатик, прерванный на полуслове, удивленно повернул в сторону Галязова лицо. Голова мотнулась, ударилась о башню, и тело медленно сползло с брони на дорогу. Тут же с двух сторон шквал огня обрушился на колонну. Галязов больше не стрелял. Так и сидел, спрятавшись за камнем, пригнув голову, обняв винтовку. Сверху за шиворот сыпалась земля и каменная крошка, высекаемая пулями. Его тянуло посмотреть, что там происходит с колонной, что случилось с тем упавшим на дорогу солдатом, но он боялся выглянуть из-за камня. Ему казалось, что его узнали и все стволы автоматов и пулеметов направлены в его сторону, чтобы достать, выковырнуть, уничтожить. И он все плотнее вжимался в спасительный камень. Толчок и жест «уходим» всколыхнули, вернули надежду – бежать, быстрее, подальше от этого места, и он со всех ног бросился вниз, в распадок, в «зеленку».
Моджахеды уносили ноги. Вместе с ними, понуро опустив голову, брел Галязов. Он старался не думать, не вспоминать, отвлечься, разглядывая незнакомую местность, но мысли назойливо возвращали туда. Перед глазами стоял ползущий вверх по дороге БТР и тот солдат, правой рукой придерживающий автомат, левой облокотившись на ствол пушки. Вот он после выстрела повернул к нему свое лицо и, ткнувшись головой в башню, стал медленно сползать по броне. «Кто он?» – только сейчас, будто заново всмотревшись, Галязов, несмотря на значительное расстояние, увидел его лицо, и это видение ошеломило, электрическим разрядом прошило все тело. Ему показалось, что он увидел своего друга – земляка Серегу, с которым они часто курили, болтали, мечтали, строили планы о встрече после службы там, на Родине.
«Нет, это не он, – Галязов гнал от себя эти мысли. – Да и не убил я его. Он же в бронежилете. Сильным ударом пули его просто сбросило на землю, но он жив… А я ничего не мог сделать… У меня не оставалось выбора… Я жить хочу… Жить… Жить… С этим нужно будет жить…» – стучало в голове, словно кто-то неспешно, методично, в такт шагам вколачивал в нее гвоздь.
Халис понимал, что нападение на колонну им не простят. Понимал, что отдыха на этот раз не будет, что им необходимо оторваться, уйти как можно дальше от погони, чтобы там отлежаться, залечить раны, пополнить запасы оружия, продовольствия и боеприпасов. Понимал, что где-то там, в далеком советском армейском штабе, проанализировав все имеющиеся данные по их группе, уже кто-то карандашом на карте обвел кружочком этот потрепанный войной кишлак. Он догадывался, что с рассветом вертолеты выбросят мобильные группы на ближайшие предгорья, отрезая пути отхода и минируя горные тропы. А может быть, уже сейчас эти группы под покровом ночи поползут по горам, стремясь к утру занять намеченные рубежи. Высадившие десант вертолеты прощупают лысые горы, заглянут в ущелья и распадки, и трудно будет скрыться от их пристальных взглядов. Единственная непроезжая для колесных машин дорога ведет к кишлаку. Она, когда-то пробитая среди песка и камней колесами легких повозок, копытами осликов, коней и верблюдов, протоптанная ногами местных жителей и кочевников, заросла клочками жесткой травы, зарубцевалась, словно рана на теле. Но уже завтра, выслав вперед машины разминирования, с наведенными на окрестные высоты орудиями, укутавшись в клубы пыли и выхлопных газов, по ней на окраину кишлака выползет бронированная колонна. В его распоряжении оставались угасающий вечер и короткая летняя ночь. Нужно было что-то придумать, и он решил. Пятеро его воинов останутся в кишлаке. Встретив колонну на окраине огнем из стрелкового оружия и гранатометов, меняя огневые позиции, они должны убедить шурави, что моджахеды здесь и они готовы принять бой. Пока мотострелковые роты окружат кишлак, встанут на блоки, ощетинившись в его сторону сотней стволов, и после бомбоштурмового удара проведут прочесывание, он со своим отрядом будет уже далеко. А эти пятеро, не ввязываясь в затяжной бой, постараются просочиться сквозь выставленные заслоны или спрятаться, раствориться в подземных туннелях – кяризах.
Ослепительно-яркое, радостное солнце, всплывшее над горизонтом, возвестило о новом зарождающемся дне. Соседский петух, красивый и важный, вспомнив, что именно он должен сообщить об этом первым, голосил во все свое петушиное горло. Одетый лишь в трусики и майку Сашка, присев на корточки перед грядкой с клубникой, раздвигая мокрые холодные листья, рвет спелые, покрытые капельками росы ягоды и прямиком направляет их в рот. Бабушка, стоящая поодаль, с улыбкой смотрит на занятого поиском самого крупного плода Сашку, на его измазанные сочной мякотью руки и лицо, на испачканные жирным черноземом босые ножки.
– Сашенька, их же помыть надо.
– Не, ба, их роса помыла.
– Давай вместе наберем, и я тебе с парным молочком сделаю.
– Не, бабушка, с росинками вкуснее.
Он поднимает голову и видит перед собой белокаменный храм. Не где-то там, вдали, а совсем рядом, на холме, прямо за огородом. Огромные золотые купола с крестами сверкают, переливаясь на солнце.
– Как красиво, бабушка!
– Красиво, Сашенька!
А купола приближаются, они уже совсем рядом, до них уже можно дотянуться рукой.
– Бабушка, я хочу к ним прикоснуться.
– Прикоснись, внучек.
Он вытирает о майку мокрые, красные от ягод ручки и протягивает их к кресту на куполе, чувствуя, как тепло от рук передается всему телу.
– Вставай, не очухался, что ли? – Галязов теребил его за плечо.
Узкий пучок света через маленькое оконце в двери. Спертый, прокисший воздух. Тяжелый, мучительный переход от сна к яви, а вместе с ним ломота в затылке и растекающаяся по всему телу тупая боль. Сашка даже не успел что-либо спросить у Галязова, да и тот не торопился рассказывать. Дверь со скрипом отворилась, и появившийся в проеме охранник показал стволом винтовки: «На выход».
Их вывели во двор. Щурясь от света, воспаленными слезящимися глазами, словно сквозь пелену тумана, смотрел Сашка на плотную стену стоящих людей в блеклых, перетянутых патронташами, вольно висящих одеждах. Белые и черные, накрученные на головы ткани. Жесткие смоляные бороды и усы. Грозные неподвижные лица с откровенной, разящей ненавистью в черных выпуклых глазах. И эти злобно блестящие белками безумные глаза, торопившие его, Сашкину гибель, заставили сжаться, наполнили тоской и пониманием, что это и есть его последние минуты жизни. Замешкавшись, он оступился, и охранник, поймав его за плечо, рванул скомканную в кулак гимнастерку. С треском отлетели верхние пуговицы, обнажив висевший на груди маленький крестик. Вытолкнув Сашку на центр двора, охранник что-то закричал, и возбужденная толпа ответила диким ревом.
– Сними его, – подошедший Халис измерил Сашку презрительно-испытывающим взглядом. – Или мы казним вас обоих.
Но этот презрительный взгляд и требование Халиса вызвали ответное упорство, мгновенное ожесточение у уже, казалось, покинутого душевными и физическими силами Сашки.
– Сними, сука. Ты меня с собой в могилу утянуть хочешь? – подскочивший Галязов рывком сорвал с него крестик и швырнул под ноги.
Откуда взялись силы? Удар носком сапога в пах и, вложив всю силу и злость, скорчившемуся от неожиданности и боли – коленом в переносицу. Восторг и злобное ликование вызвала эта сцена у стоящих вокруг душманов. Они дружно гоготали, комментируя ее на своем непонятном языке. А Сашка, опустившись на колени рядом с Галязовым, медленно передвигаясь, синими, отбитыми ладонями ощупывал вокруг себя серую шершавую землю. Он нашел его, нащупав в пыли тесемочку с чудом не слетевшим с нее крестиком. Непослушными, распухшими пальцами долго не мог завязать на ней узелок, а завязав, повесил крестик на шею и встал в полный рост. Таким высоким и сильным он сам себе казался, и таким ничтожно маленьким валялся в ногах Галязов. Спокойно и хорошо было на душе у Сашки и совсем не было страха.