й сценический костюм, позаимствованный у соседки по комнате, то и дело соскальзывал. Она чувствовала себя беззащитной и ужасно боялась разоблачения. Но чем ближе подходил момент, когда пора было снять стринги, тем более одетой она себя ощущала. Танцуя на сцене полностью голой, если не считать неоново-желтых босоножек на платформе, она была неприступна; обнаженное перед жадными взглядами посетителей тело словно защищали невидимые доспехи, которые никому не снять.
Но когда она спустилась со сцены в зал и принялась кружить среди клиентов, ощущение рассеялось: унылые дневные посетители не увидели ничего такого, чего не видели раньше, поскольку теперь в каждом квартале имелся подобный клуб. Недавно принятые законы, снисходительные к пороку, разрешали стриптизеркам использовать свои тела, чтобы с напористой агрессией добывать деньги из кошельков клиентов. Некоторые девушки заканчивали танец лежа на спине и вращая ногами, точно странными подводными растениями, вокруг обнаженных гениталий, придвинутых почти к лицу клиента. При этом их киски оставались сухими, как слишком долго открытые рты, а сами они выглядели равнодушными, как резиновые цыплята, но это не имело значения: мужчины замирали, вглядываясь в женское естество и мечтая, чтобы оно сделалось теплым, влажным, сулящим интимную близость. Старр как-то раз попробовала сымитировать вращение винта вертолета, но мышцы живота у нее оказались для подобного упражнения слишком слабыми. Она едва справлялась с самыми простыми движениями на шесте, хотя училась у своих соседок по комнате, большинство из которых тоже танцевали стриптиз.
По указанию Гэри она поселилась в полуразрушенном викторианском особняке неподалеку от Хоторна, где половина ступенек парадной лестницы сгнила, а окна, заклеенные черной лентой, мокли под нескончаемым моросящим дождем. Но она ничего не стала там оставлять: рюкзак с трофеями и постепенно растущая коллекция нарядов казались ей в большей безопасности в одном из шкафчиков клуба, а свою единственную драгоценность, золотую цепочку с маленькой подвеской в виде лошадки, Старр накручивала вокруг лодыжки, когда танцевала.
Со временем она привыкла к тому, как огни сцены обжигают потную кожу, привыкла к горькому вкусу дыма, заволакивающего зал, однако всегда отдавала себе отчет, что Старр ужасно держится на сцене. Ей больше нравились приватные танцы. Она терпеть не могла извиваться на полу под прицелом сальных ощупывающих взглядов и обычно выглядела отстраненной и мрачной. Но мрачность обладает своей привлекательностью для некоторых любителей, поэтому у нее появились личные клиенты, как и у тех девушек, которые хихикали и флиртовали. Пока все шло по заранее написанному сценарию, не требовалось особенно напрягаться. Для нее не имело значения, верят ей или нет; притворство тоже было частью сделки. Так, она научилась угадывать, кому из клиентов сказать, что раздевается на сцене в первый или второй раз, а кому признаться, будто откладывает деньги на колледж или на новые игрушки для своего ребенка. А некоторым она вообще ничего не говорила о себе, только издавала мурлыкающие звуки, будто ей ужасно повезло, что она трется об их промежности.
И все же стриптизерок развелось слишком много, клиентов на всех не хватало. Некоторые девушки, закатывая глаза от возмущения, проклинали легализацию. Иногда за всю ночь Старр почти ничего не зарабатывала, за исключением чаевых. Кроме того, существовал миллион способов оступиться, разрушить все за долю секунды. Она видела девушек, за которыми в перерывах на перекур следовали клиенты и предлагали немного подзаработать, а потом, после бурной ночи, бедняжки возвращались с синяком под глазом или порванной бретелькой бюстгальтера, а то и вовсе без него.
Поэтому Старр не интересовалась побочными сделками. Но если говорить «нет» слишком часто, рискуешь потерять постоянных клиентов, а следовательно, и клуб потеряет постоянных клиентов, что еще хуже. Ее задача состояла в том, чтобы вообще ничего не говорить, ни «да», ни «нет», но смотреть таким манящим взглядом, как будто однажды она скажет «да», просто ждет подходящего момента. Так она постигала науку исчезновения.
Еще больше она преуспела в этом, когда одна танцовщица предложила ей пластиковый тюбик с остатками краски для волос немыслимого красного оттенка и пообещала: «Локоны будут классно блестеть при свете софитов». Нечасто здесь оказывали услугу просто так, поэтому Старр воспользовалась краской и обнаружила: чем ярче ты снаружи, тем, как ни парадоксально, легче спрятаться внутри.
За последующие восемь месяцев она поняла, что оттягивать на себя внимание могут не только волосы, но и любой акцент: странная фамилия или татуировка на затылке, ярко-синяя подводка для глаз, пара ковбойских сапог или диковинная биография, придуманная прямо на ходу, когда клиенты спрашивали, откуда она, и Старр врала про ферму, на которой выросла, или про знаменитую балерину, у которой училась. Когда выглядишь как кукла — широкоскулая, с гладкой белой кожей и большими пустыми глазами, — люди готовы поверить всему, кроме правды. Говорила ли она, что была порнозвездой или участвовала в боях без правил, ей верили куда охотнее, чем когда она врала, что заботится о вымышленной младшей сестре или копит на курсы в местном колледже. Она начала зарабатывать реальные деньги, оплачивая четыре танца на сцене за вечер и развлекая десятки клиентов, приходящих только ради нее. Кроме того, они угощали напитками и других девушек, которых Старр подводила к ним, и благодаря этому коллеги становились более дружелюбными.
После одной особенно удачной смены Старр и несколько других танцовщиц сделали одинаковые татуировки с эмблемой шипастой розы, как на вывеске клуба. Она не знала, куда еще потратить деньги, ей ничего не хотелось.
Но закон жизни, усвоенный ею, заключался в том, что надо уходить вовремя, пока сияние не погасло.
Старр часто видела группу женщин, которые посещали «Черную розу» во время ее смены.
Лина — сокращенно от Каролины, пятидесятипятилетняя сальвадорка с короткой седой гривой, толстой шеей и приятно округлым телом, — обычно приходила со своей подружкой Хайди, которая немного походила на Старр без макияжа. Однажды Лина заявилась без Хайди, и Старр, которая уже собиралась уходить, получила предложение. После той смены она ушла вместе с Линой.
Лина жила в огромном доме Викторианской эпохи, стоящем на высоких сваях, как на ходулях. Бетонная стена ограды с бородой мха в некоторых местах настолько растрескалась, что грозила вот-вот обрушиться на улицу. От тротуара к парадной двери вела каменная лестница, сквозь трещины которой проросли стебельки крошечных фиалок. Старр взобралась по лестнице первой, мимо корявых японских кленов с похожими на пауков листьями, мимо кустов, чьи ярко-розовые цветы напоминали кровоточащие сердца, застывшие в момент разрыва. Грубые ступени показались ей бесконечными, поскольку Стар еле держалась на ногах после долгой смены, но, добравшись до верха лестницы, она поняла, что дело того стоит. Овальное витражное стекло входной двери как раз отражало первые лучи солнца.
Лина открыла дверь и впустила гостью. Пол дома был выложен прохладным шелковистым паркетом и покрыт большим мягким ковром из светло-желтого меха.
— Альпака, — пояснила Лина, наблюдая за лицом Старр, пока та шевелила пальцами уставших ног. — С родины. Там такие ковры очень дешевы. Я купила его всего за триста баксов.
Старр не показалось, что это дешево, но она сказала:
— Отлично.
На стене гостиной со сводчатым потолком висела большая абстрактная картина, изображавшая нечто похожее на фрукт, упавший с большой высоты.
— Это ты нарисовала? — спросила Старр.
— Вообще-то да, — ответила Лина.
Старр вскользь оглядела комнату.
— Нравится?
— Я будто пьяная, — призналась гостья. — Можно мне прилечь?
— Конечно, — кивнула хозяйка и повела ее из сводчатой гостиной в боковую спальню, отделанную натуральным деревом, где стояла высокая кровать, покрытая переливающимся красноватооранжевым покрывалом, расшитым бисером.
Деревянные ставни были закрыты, так что стоял полумрак. Не раздумывая, Старр скинула туфли и забралась на кровать. Матрас приятно спружинил под ее телом. Она перевернулась на спину и растянулась поверх покрывала, глядя на неподвижный потолочный вентилятор из темного дерева. Интересно, о чем думала Хайди, когда смотрела на этот вентилятор? Где она работала до встречи с Линой? И неужели Хайди была влюблена в Лину?
— Может, скажешь свое настоящее имя? Вряд ли тебя зовут Старр.
Она чувствовала, как крошечные бусинки, нашитые на покрывало, впиваются в спину — ну прямо принцесса на горошине.
— Виолетта, — ответила она, вспомнив лиловые фиалки на ступенях крутой лестницы.
Не самое убедительное имя из выдуманных ею, но ей хотелось чего-то столь же благозвучного, как Хайди, которая наверняка тоже придумала себе имя, прежде чем ее аккуратно, как зуб, извлекли из постели Лины, чтобы Старр смогла занять нагретое место. Может, проще было бы назваться Хайди? Она представила, как говорит: «Хайди», а Лина удивляется: «Какое совпадение!»
Но кровать оказалась самой мягкой из тех, на которых Старр случалось спать за последние месяцы, и она случайно произнесла последнюю фразу вслух. Как раз в тот момент, когда Лина спросила: «Что за совпадение?», Старр оторвала взгляд от потолочного вентилятора и провалилась в сон.
8
Дверца машины захлопывается, и атмосфера фальшивого оживления, привнесенного Джейн, сменяется тревогой, связанной с секретами Джули.
— Как ты себя чувствуешь сегодня? — спрашиваю я.
— Хорошо. — Она кладет руку на живот. — Хотя сейчас, пожалуй, не самый удачный период моей жизни.
Я киваю, вспоминая свой выкидыш.
— Ты рассказала об этом Джейн?
Она качает головой:
— Нет. Нам было так хорошо. Не хотела портить ей настроение.
— Знаешь, ты могла бы позвонить мне, чтобы я подвезла тебя. Если захочешь выбраться из дома… — Она молчит. — Можем пообедать вместе или еще что-нибудь. Походить по магазинам.