Познакомься кое с кем. Она осторожно поднялась по лестнице в ночной рубашке. На кухне рядом с Джоном Дэвидом стояла девочка, возможно, чуть младше Эсфири, невысокого роста, с темными волосами, заплетенными в косички. На ней были черная футболка и короткая черная юбка, которая открывала грязные ноги, белеющие выше выцветших пестрых носков.
— Эсфирь, это Шарлотта, — сообщил Джон Дэвид.
Эсфирь с ужасом увидела, что он сбрил бороду, и сразу вспомнила гитару на ремне с вышитым узором, комнату с плакатами на стенах. Кожа, прежде спрятанная под бородой, оказалась розоватой и бугристой, как куриная шкурка, рот выглядел маленьким и тонкогубым, над кадыком виднелся крошечный порез.
Ей вдруг подумалось, что имя Шарлотта начинается с той же буквы, что и слово «шлюха». Эсфирь не отрывала глаз от пола, но чувствовала, что Шарлотта с любопытством рассматривает ее, и внезапно устыдилась своего вида: заношенная ночная рубашка поверх джинсов, которые он выудил из мусорного контейнера; из-под обтрепанных отворотов выглядывают грязные босые ноги. Интересно, не воняет ли ночная рубашка? Ее никогда не стирали.
— Шарлотта, Эсфирь — моя племянница. Она гостит у меня.
Снова раздался тот же голос нового-старого Джона Дэвида, который напомнил ей о том времени, когда она была кем-то другим, давным-давно. Он повернулся и обратился к ней так по-доброму, так ласково, что ей захотелось заткнуть уши и кричать до тех пор, пока она не перестанет его слышать.
— Эсфирь, позволишь Шарлотте воспользоваться твоим компьютером, чтобы проверить электронную почту? Она далеко от дома и была бы очень тебе благодарна.
Никакого компьютера у Эсфири не было, однако она поняла, чего от нее ждут, и кивнула, не поднимая глаз.
— Отлично. Тогда мы спустимся к тебе в комнату. Подождешь нас здесь несколько минут?
Эсфирь кивнула в знак согласия и посторонилась. Когда они проходили мимо нее, Шарлотта сказала: «Спасибо». Эсфирь быстро взглянула на нее, мельком заметив карие глаза с золотистозеленым отливом, и протянула руку, чтобы остановить Шарлотту, но та уже заметила узкую дверь в задней части кухни.
— Ого, тут что-то вроде потайного хода? — спросила она.
— Бомбоубежище, — пояснил Джон Дэвид, нависая над ней.
— Да не может быть!
— Этот дом принадлежал моим дедушке и бабушке. Дед был летчиком-истребителем на Тихом океане, его взяли в НАСА в шестьдесят первом. Старики могли бы переехать в большой дом в Клир-Лейк. Но бабушка верила, что холодная война закончится ядерным холокостом, что скоро придет Иисус и поразит землю. — Его голос постепенно удалялся. — И она убедила деда построить здесь подземный бункер.
— Ну и дичь, — сказала Шарлотта, немного расслабившись.
Ну и дичь. Эсфирь ни разу не слышала этой истории. Когда она представила, что у Джона Дэвида были дедушка и бабушка, он вдруг показался абсолютно обыкновенным.
— Подвал ниже уровня моря не устроишь, но достаточно десяти тонн бетона — и убежище от радиации готово.
Слова влетали ей в одно ухо и вылетали из другого, словно скучный урок истории, будто говорящий их Джон Дэвид не возносился выше любой истории, был вовсе не божеством, а обычным человеком, живущим в обычном доме.
— Вашей племяннице так повезло! Самая крутая спальня на свете.
Голос Шарлотты удалялся вниз по лестнице вместе с ее шагами. Только когда они оба исчезли в темноте, Эсфирь поняла, что сейчас произойдет: то же самое, что случилось с ней. Она свернулась калачиком на диване и закрыла уши руками, но все равно слышала. Слов нельзя было разобрать, только голос Шарлотты, все выше и пронзительнее, а затем глухой удар и еще один; что-то с грохотом упало на бетонный пол подвала; приглушенные крики, шарканье подошв по полу, словно там шла борьба. Краткий момент тишины. Тащат что-то тяжелое. А потом треск, в котором она узнала звук отрываемой от рулона клейкой ленты.
Джон Дэвид появился на верхней площадке лестницы и с усталым видом бросил на пол кладовки сверток с одеждой. Потом наполнил пластиковое ведро водой из кухонной раковины и протянул его Эсфири:
— Помой ее.
«Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы».
Он сунул девочке новую синюю кухонную губку, мягкую с одной стороны и колючую с другой. Когда она взяла ведро, оно оказалось неожиданно тяжелым и слегка качнулось, плеснув немного воды ему на ботинки.
Джон Дэвид подошел к дивану, прилег. Борьба истощила его, лишила эмоционального накала, который, казалось, покидал его вибрирующими волнами. Когда он лежал вот так, с закрытыми глазами, он казался меньше. Она сделала шаг к нему, но он прикрыл глаза локтем и отвернулся к спинке дивана. Через мгновение он уже храпел.
Ей вдруг стало интересно: а что Джон Дэвид делает здесь все то время, пока она дрожит в своей каморке внизу? Валяется на диване? Делает себе бутерброд? Эти мысли наполнили ее ужасом. Эсфирь повернулась и пошла к двери подвала. Она перешагнула через груду одежды, напоминающей брошенную куклу. Черная футболка лежала сверху, вывернутая наизнанку и скрученная пополам, так что рисунок на лицевой стороне превратился в изломанный контур, ткань сморщилась, неразборчивые буквы на обороте шли задом наперед. Она начала спускаться по лестнице.
Еще не видя Шарлотты, она почуяла ее запах: девочка обмочилась. Затем глаза Эсфирь привыкли к темноте, и постепенно бледное пятно приобрело очертания туловища. Шарлотта лежала голая на полу. Руки у нее были завернуты за спину и обмотаны скотчем, ноги плотно прижаты друг к другу и тоже туго обернуты клейкой лентой, напоминая цельную серебристую колонну. В тусклом свете казалось, что ноги отрезаны ниже колен, а белые ступни лежат рядом, как пара кроссовок. Кусочек скотча был прилеплен к нижней половине маленького круглого лица; небольшая выпуклость показывала, где находится рот. Глаза Шарлотты были закрыты. «Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы».
Эсфирь опустилась на колени, ее обдало холодом от соприкосновения с бетоном. Она поставила ведро и губку на пол рядом с собой и немного подождала.
Это уже чересчур. Надо подняться и сказать Джону Дэвиду, что она не может выполнить его приказание.
Затем Эсфирь медленно приблизилась к лежащему телу, стараясь не смотреть на него и чувствуя, как к глазам подступают горячие слезы. Она протянула руку туда, где на мягком белом животе и на ребрах обозначились алые пятна, по четыре с каждой стороны, как отпечатки пальцев. Потом взяла губку и окунула ее в воду, которая и раньше-то была чуть теплой, а теперь совсем остыла. Стараясь касаться тела Шарлотты только мягкой стороной губки, она очень осторожно приложила влажный поролон к синякам на белом пространстве живота, как будто вода могла смыть их.
Глаза девочки широко распахнулись.
Эсфирь с воплем отшатнулась.
Шарлотта, не в силах кричать из-за ленты, застонала, подняла голову, дико глядя на Эсфирь, и начала трясти волосами, пряди которых выбились из косичек и падали ей на глаза. Потом она перекатилась на бок и принялась размахивать спеленутыми ногами, пока не исхитрилась сильно пнуть Эсфирь в колено.
Та охнула и схватилась за ушибленное место. Но Шарлотта от удара потеряла равновесие, тяжело рухнула на спину и, ударившись затылком о бетон, затихла.
Эсфирь подняла губку, которая отлетела в сторону при потасовке.
— Я только умою тебя, — попыталась она успокоить Шарлотту. — Я не сделаю тебе ничего плохого.
«Наложницы купали ее, умащивали благовониями и заплетали ей волосы».
— Мне надо тебя выкупать. Ты должна стать чистой.
Пленница медленно подтянула ноги, будто устав от вспышки ярости, и уперлась ступнями в пол; голова ее по-прежнему безвольно лежала на бетоне. Шарлотта принялась медленно поворачиваться на спине по часовой стрелке, упершись затылком в пол и отталкиваясь ногами, как толстая белая золотая рыбка в аквариуме. Каждую минуту или две она замирала. Потом снова начинала движение. Наконец ей удалось отвернуть голову от Эсфири, и она застыла в неподвижности.
Эсфирь встала и подошла к ней с другой стороны, чтобы видеть лицо Шарлотты, опасаясь, что та снова начнет потихоньку уползать от нее. Но девочка, казалось, куда-то смотрела. Эсфирь опустилась на колени, приблизилась к голове Шарлотты и проследила за ее взглядом. И увидела крышки, валяющиеся на полу под кроватью.
Мусор.
От них пахло мусором. Им провоняла вся каморка. От крышек исходил слабый приторносладкий запах, которого Эсфирь раньше не замечала. Она спала над кучей мусора. Желудок у нее скрутило. Она оглядела крошечное помещение без окон. Это не подвал: подвал нельзя устроить ниже уровня моря. Это тюрьма. Камера пыток. Кровать, покрытая рваным одеялом. Весь ее мирок, такой маленький и убогий.
Снова посмотрев на Шарлотту, она поняла: этой девочке здесь не место. Она никогда не подчинится здешней атмосфере. Она все разрушит. Уже разрушила, будто вывернула комнату наизнанку, как футболку. Эсфирь могла бы прочесть послание, просвечивающее сквозь тонкую ткань бытия, но буквы шли задом наперед и не имели смысла. Надо все исправить.
Прежде всего — избавиться от Шарлотты, и она уже знала, как это сделать. Да, она совершит грех, но ведь Джон Дэвид постоянно внушал ей, что она грешница.
Эсфирь крадучись поднялась по лестнице. Джон Дэвид неподвижно лежал на диване, и ее поразило, каким умиротворенным он выглядит. Со свежевыбритым лицом, спокойно лежащий, а не нависающий над ней, он больше походил на мальчика, чем на мужчину. Она помнила, что на шее у него осталось крошечное красное пятно в том месте, где он порезался, когда брился.
Он порезался.
Значит, в доме есть бритва.
Для начала стоило бы заглянуть в ванную, примыкающую к спальне Джона Дэвида, но она туда никогда не заходила. Двери обычно были закрыты, так что, шагнув в темный коридор, она оробела. До сих пор она видела только кухню и бункер. Хотя Джон Дэвид и разрешил ей пользоваться ванной, а не крошечным металлическим туалетом в бункере, куда приходилось постоянно подливать воду, она не ходила наверх. Сунувшись в комнату, расположенную в конце коридора, она впервые осознала, что это обычный дом, даже уютный. Кровати с постельным бельем и покрывалами. Лампы, бирюзовые ковры и обои: в одной комнате — в цветочек, в другой — золотистые. На тумбочке в одной из нежилых спален стояли бронзовый олень и коробка салфеток, накрытая кружевным чехлом с пыльной оборкой по низу. Нити паутины висели в неподвижном воздухе.