Они предписывают лечение
Robert Fludd, Anatomiae Amphitheatrum... 1623.
Роберт Фладд, Анатомический театр... 1623 г.
МЕДИТАЦИЯ IX
Вот — врачи осмотрели и выслушали меня. Как обвиняемый перед судилищем, я предстал перед ними в путах, и они сняли с меня показания. Я явил им нутро мое — словно труп на анатомическом столе — и они растерялись, читая на мне. До какой же степени могут озадачивать и смущать развалины и руины? Или — сколь буйно и многообразно может быть разрушение? Господь предоставил Давиду самому избрать напасть, что обрушится на царствие его: голод, нашествие вражеское или моровую язву[304]; Сатана предпочел иное — он низвел огонь с небес и привел из пустыни ветер[305]. Не будь в мире иных напастей, кроме болезней — то и тогда превзошедшие всяческие искусства и науки не смогли бы исчислить те и назвать их поименно; всякое ослабление наших способностей, всякое нарушение телесных функций есть болезнь. Разве могут помочь лечащим имена хворей, что даются по названию пораженного места — плеврит, или по симптомам болезни — падучая? И вот, поскольку бесполезны имена, данные болезням в соответствии с их характером или местом, ими поражаемым, то должны медики выпытывать истинное имя той или иной хвори, опираясь на сходство ее с чем-то иным, называя болезнь раком, волчанкой или полипами. А потому вопрос, больше ли в мире сем сущностей или имен для них, столь же запутан, коли речь идет о болезнях, как и в отношении иных проблем[306], — и все же ответ на него тот, что болезней больше, нежели есть имен для них. Если бы все напасти свелись к одним только болезням, если ничто более не губило бы род людской — то и тогда жизни всякого угрожала бы опасность неизмеримая; если бы все болезни свелись к одной лишь лихорадке, и того бы хватило, чтобы свести нас в могилу; один только перечень имен всеразличных лихорадок способен заставить сдаться и признать свое бессилие память, полученную в дар от природы, а память, созданную и отшлифованную упражнениями и искусством[307], разрушить и повергнуть во прах. Сколь же замысловата задача тех, кто пришел на консилиум: установить, чем я болен, каков характер этой лихорадки, как будет она протекать и какие средства можно противопоставить ей. Но во всяком постигающем нас зле есть и благая сторона, и злосчастие, выпавшее на мою долю, легче хотя бы тем, что лечащие врачи могут собраться на консилиум. Ибо сколь много есть болезней, которые — лишь проявление, всего лишь симптом иной хвори, разъедающей тело, однако причиняют больному столь многие муки, что врач вынужден в первую очередь уделять внимание им, пренебрегая до времени тем, что их порождает. И разве не то же самое видим мы в государстве, когда высокомерная наглость сильных мира сего толкает народ к возмущению; эта наглость сильных — страшная зараза, поражающая стоящих во главе страны, и им всякое мгновение угрожает опасность заразиться сей болезнью; применяя закон военного времени к взбунтовавшемуся народу, чье возмущение — лишь проявление иной болезни; но если болезнь запущена и насилие выплеснулось наружу, не остается времени для консультаций. Но разве не так же обстоит дело с проявлениями тех болезней, что поражают наш рассудок, лишая нас внутреннего равновесия? Ибо что же тогда проявляется в наших страстях и наших порывах? Если холерик, страдающий разлитием желчи, поднял на меня руку, должен ли я сперва позаботиться о равновесии соков в его организме или мне прежде следует предотвратить удар? Однако там, где есть место консилиуму, положение не столь плохо. Врачи консультируются; а значит, ничто не будет ими совершено поспешно или опрометчиво; проконсультировавшись, они назначают лечение, и дают предписания — воистину, они пишут, что и как должно мне делать, — а следовательно, ничто не будет совершено скрытно от чьих либо глаз, под покровом тайны. Далеко не всегда телесная болезнь дозволяет такой образ действий: порой, едва только врач вступает в комнату к больному, как ланцет уже рассекает тому вену — болезнь сия ни мгновения не позволяет медлить с кровопусканием, и нет иных средств, кои можно в сем случае прописать. Также и в делах государственного управления: порой облеченные властью сталкиваются с такими неожиданностями, что не спрашивают Магистрат, как следовало бы поступать в подобной ситуации согласно закону, но совершают то, что должно совершить в данный момент. Но есть толика добра в любом несчастье, выпадающем на нашу долю, толика, что несет с собой надежду и успокоение, когда можем найти мы последнее прибежище — так утопающий хватается за соломинку, — в тексте, написанном чужой рукой, — и текст сей — не тайное предписание, а слово, адресованное всякому, написанное от чистой души и открытого сердца — доступное любому, а потому порождающее удовлетворение и готовность с написанным согласиться. Те, перед кем я обнажился, кому явил свое нутро, консультируются, и в конце консультации формулируют предписания, и в предписаниях сих названы средства лечения — средства подобающие и подходящие к данному случаю: ибо иначе, приди они повторно ко мне и начни пенять мне, что когда-то я сам повел себя неподобающе и тем спровоцировал болезнь, и ускорил течение ее и усугубил боли свои, или начни они писать правила диеты и упражнения[308] для тела на время, когда я оправлюсь и буду здоров, они бы поступали так, словно консилиум их предшествует болезни моей или собран уже после того, как я встал на ноги, — но ничего общего не имеет с лечением меня сейчас. Так, для приговоренного к казни узника — лишь горечь, а не облегчение выслушивать слова о том, что мог бы он жить, поступи так-то, а не иначе, или, если бы помиловали его, то было бы достойно поступить так-то и так-то, выйдя на свободу. Я рад, что они знают (я ничего не скрывал от них), рад, что собрали консилиум (они ничего не скрывают друг от друга), рад, что пишут (ничего не скрывают от мира), рад, что пишут и предписывают лечение, что есть средства облегчения моей болезни.
УВЕЩЕВАНИЕ IX
Боже мой, Боже мой, дозволь мне сие праведное негодование, дозволь святое отвращение, ибо вызваны они дерзостью человека, что, принадлежа к тем, кто поставлен над народами, к тем, о ком сказано Тобою: они — боги[309], полагал себя Тебе равным, нет — превосходящим Тебя; известно, что Альфонс, король Арагонский, постигнув законы движения светил небесных[310], отважился заявить, что будь он советником при Тебе, когда творил Ты небо, оно было бы сотворено куда лучше. И царь Амасия не внял пророку, пришедшему к нему свидетельствовать от Господа, но прогнал его, в гневе и возмущении, вопрошая: разве советником царским поставили тебя[311]! Ведь когда пророк Исайя вопрошает: Кто уразумел дух Господа, и был советником у Него и учил Его[312]? — то сказано это им после того, как постиг он, Кто от века занимает место сие — Сын, лишь один Сын Единородный Отцу, — и пророк говорит о Нем, наделяя Его столь высокими титулами, как Бог крепкий, Князь мира, Советник[313]. И утверждает пророк далее: почиет на Нем дух совета и крепости[314]. Вот почему не вопрошаешь Ты, Господи, совета у человеков, но при том нет ничего, что было бы ниспослано человеку без совета, который Ты держишь в Самом Себе; так и при сотворении Человека держал Ты совет, ибо сказано: сотворим человека[315]. И храня человека на стезях его, Ты, великий страж человеков[316], следуешь совету Своему; ибо все мироустроение, все в мире происходящее — от святой Троицы, и во всяком действии — Ее длань. Тем паче должен я трепетать того, что все три благословенных, преславных Лика Троицы держат сейчас совет: как угодно Тебе будет поступить с этим немощным телом и с этой душой, изъеденной проказой. Душа моя, сознавая вину свою, радостно примет всякое решение Твое. Ведь не даю я советы врачам, собравшимся на консилиум, причиной коего — мой телесный недуг, но вместо того открываю им все немощи и страдания свои, раскрываю нутро свое, как на анатомическом столе. Так же должно мне раскрыть мне перед Тобою, Господи, душу, смиренно исповедуясь, что нет в теле моем вены, которая не была бы полна кровью Сына, мною распятого — и распинаемого вновь и вновь[317], ибо я преумножаю новые грехи мои и повторяю старые: нет ни одной артерии, в которой бы не струился дух заблуждения[318], дух блуда, дух обольщения[319]; нет ни одной кости в теле сем, что не была бы отягощена привычкою ко греху[320], — кости мои напитаны и вспоены грехом до самого мозга; нет ни одного сухожилия, ни одной связки, что не сочленяла бы и не связывала один грех с другим, еще худшим. И все же, благословенная Преславная Троица — о святая и неделимая Коллегия, — Которая есть Врачеватель, единый в Трех Лицах, если Ты преклонишь слух Твой к моей исповеди и рассмотришь мой случай, то не безнадежно дело мое, не отвержен я окончательно, не обречен уничтожению; и если Совет Твой внутри Себя Самого явлен в Писании, если волею Твоей должен я следовать написанному, значит, Ты хочешь, чтобы восстал я с одра болезни моей: воистину, Господи, (никогда не уклоняющийся от стезей Своих[321]) пути Твои открыто, умопостижимо и очевидно явлены через книгу. Первая книга — это Книга жизни, что открыта Тебе предвечно, но для нас — всегда потаенна; Вторая же — Книга Мироздания[322], в ней Ты полуприкрыто, потаенно являешь нам образ Свой[323]; третья книга — Святое Писание, где сказано Тобою Самим все в Завете Ветхом и дан нам светильник истинный в Завете Новом, чтобы могли мы то прочесть. К ним прибавил Ты книгу законов полезных и справедливых, что учреждены были теми, кого поставил Ты над людьми; а к ней прибавил Книгу Наставления, что всегда пребывает незримо с нами — книгу нашего Разума; и присовокуплена к тому особая книга, где сочтены грехи наши; и еще есть одна книга — Книга за семью печатями — открыть ее достоин лишь закланный Агнец[324]; и сие, — смею надеяться, то шепчет мне Дух, — можно истолковать как провозглашение прощения Твоего и утверждение праведности всех, омытых кровию Агнца[325]; и если Ты внес имя мое в книги сии, если суждено ему быть прочитаным еще один раз, если суждено мне предстать перед новым судом и быть судимым в соответствии с написанным в книгах, лихорадка моя — лишь легкое жжение в руке, я могу быть спасен, пусть вопреки книге, врученной Тобою мне — книге моего Разума, вопреки прочим Книгам — но лишь благодаря первой из них — Книге Жизни, если Ты впишешь в нее мое имя, и последней — Книге Агнца, ибо и меня омыла капля Его крови, — буду и я спасен. Ибо если Ты в Самом Себе держишь сейчас совет, на котором решается участь моя, — то я еще не проклят, если я внесен в какую-либо из книг, то минует меня проклятие; ибо, хотя найдется там (особенно в Писании) свидетельство против меня, что иные обратят в зелье ядовитое, все же, решая участь мою (а исповедуясь, выносим мы дело свое, в мельчайших его деталях, на Твое рассмотрение), Ты желаешь обратить в лекарство сам яд, и даже приговор, что для грешника, раскаявшегося слишком поздно, будет лишь горечью отчаянья, которое суждено ему пить вечно, для искавшего Тебя прежде, во дни жизни своей, будет росой утренней, милостью, обещанием утешения, что грядет вослед страданию.
МОЛИТВА IX
Боже предвечный и милосердный! Взгляд Твой столь чист, что невыносимы ему прегрешения наши, мы же столь нечисты по природе своей, что не в силах противиться греху, а потому постоянно пребываем в страхе, что отвратишь от нас навечно взор Твой, ибо, как не можем перенести страдания сами, но только помощью Твоею[326], так непереносимы Тебе наши грехи наши, но, Сыном Твоим убелены, предстоят взору Твоему, ибо взял на Себя и представил к Престолу все грехи наши, столь Тебе неугодные. У Природы есть взгляд убивающий — взгляд Змея, несущий мгновенную смерть всякому, на кого падет он[327], но нет у Природы взгляда, питающего нас; но Твой взгляд, о Господи — Твой взгляд таков[328]. Призри же на меня, Господи, в страдании моем[329], да отведешь меня от грани смерти телесной; обороти на меня взгляд Твой — и воскресну из смерти духовной — смерти, в которой погребли меня родители, во грехе произведя на свет, — смерти, в которой погружаюсь в глубины Ада, присовокупляя множество совершенных грехов, на это основание, этот корень первородного греха. И все же прими меня под Твой покров, о благословенная преславная Троица; ведомо Отцу — я исказил Образ Его, данный мне при Творении[330], ведомо Сыну — я пренебрег своей долей в Искуплении, — но, о благословенный Дух, ниспосланный ради веры моей, будь пред Ними свидетелем: в это мгновение я принимаю все, что столь часто, столь мятежно отвергал, да пребудет со мною Твое благословенное дуновение; будь предстателем моим пред Ними: подобно тому, как это ослабевшее тело исходит слезами, так и бедная эта душа — только больше, много больше — истекает кровью; не бич гнева Господня, что обрушился на меня скорблю, — но о том, что прогневил Господа моего. Благая пресвятая Троица, будь же вновь врачевателем мне: вот он я — предпиши мне лечение; будет ли душа надолго удержана в этом томящемся болезнью теле — это пойдет ей во исцеление; но и иное стало бы исцелением — если бы я знал, что в Твою руку отойдет душа моя[331], — если бы поспешно покинула она это тело, перейдя к Тебе.