И теперь при протяжном звуке (колокола) они говорят: ты умрешь
Robert Fludd, Anatomiae Amphitheatrum... 1623.
Роберт Фладд, Анатомический театр... 1623 г.
МЕДИТАЦИЯ XVII
Тот, по ком звонит колокол, — столь плохо может быть ему, что он и не слышит звона; не так ли и я: полагаю, будто не совсем еще худо дело мое, а те, кто вокруг — им-то ведомо мое состояние, — и вот уж отзвонили по мне, а я и не знаю о том. Церковь есть Церковь вселенская, соборная Церковь — и таковы же ее деяния. Все, творимое ею — всеобщее достояние. Крестит ли она младенца — и я вовлечен в это крещение, ибо через крещение сочетается тот со Христом, ибо Он есть глава Церкви, к которой принадлежу и я, и сливается с телом, в котором я — один из членов его. Погребает ли она мужа — это погребение задевает меня: все человечество — создание одного автора, оно есть единый том, и со смертью каждого из нас не вырывают из книги соответствующую главу, но переводят ее на другой язык, и перевод тот лучше оригинала; так каждой главе суждено быть переведенной в свой черед; у Бога в услужении множество переводчиков: одни части переведены Старостью, другие — Болезнью, иные — Войной, а иные — Правосудием, — но на каждом переводе лежит рука Господа; и она сплетает вместе разрозненные листы для той Библиотеки, где каждая книга раскрыта навстречу другой[579]: и подобно тому, как колокол, звонящий к началу службы, зовет не только священника, но и паству, этот колокол зовет всех нас: а для меня, кто по болезни своей стоит уже почти у самой двери, призыв его звучит громче, чем для других. Когда-то монашеские ордена спорили, кому пристало первыми звонить к заутрене, дошло едва ли не до тяжбы: спорили о благочестии и достоинствах орденов, о вере и заслугах — и решено было, что первыми должны звонить те братья, что встают раньше. Осознай мы, каким достоинством наделяет нас звон колокола, что призывает к нашей последней, вечерней молитве, мы почли бы за счастье причаститься ему, поднявшись раньше, взыскуя в нем своей доли наравне с тем, по кому звонят. Ибо колокол звонит о тех, кто внемлет ему; и хотя он умолкнет, чтобы зазвучать еще раз, с этого мгновения услышавший его, чтобы далее ни случилось, в Боге соединен с ушедшими. Кто не поднимет взор к Солнцу, когда оно восходит? Но сможет ли кто оторвать взгляд от кометы, когда она вспыхивает в небесах? Кто не прислушается к звону колокола, о чем бы тот ни звонил? Но кто сможет остаться глух к колокольному звону, когда тот оплакивает уход из мира частицы нас самих? Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий — часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа, меньше — на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе[580]. У кого повернется язык назвать нас попрошайками, алчущими страдания, кто скажет, что мы — те неимущие, что берут в долг у имущих, будто нам мало своих страданий, и мы должны принять на себя еще большие, придя за ними в дом соседей своих. Поистине, простительна была бы та жадность, что заставляла бы нас поступать таким образом; ибо горе есть сокровище, но редко какой человек имеет его в избытке. Никому не дано горя в избытке, ибо будь это так, оно взращивало бы нас и заставляло плодоносить, как садовник — дерево, и готовило бы к встрече с Богом, но этого не происходит. Ибо если, отправляясь в путешествие, человек берет с собой сокровище: слиток золота или золотой песок, но при том у него нет при себе разменной монеты, что толку от сокровища — им не расплатишься в дороге. Беда — такое сокровище по сути своей, но что пользы от нее в качестве разменной монеты, хоть она и приближает нас к нашему дому — небесам. Другой, как и я, может быть болен, столь болен, что стоит на пороге смерти, и беда его таится в его утробе, как золото в руднике — но что может он извлечь из того? Лишь колокол, что сообщает мне о его несчастье, извлекает это золото на свет и предлагает мне: ибо если, помыслив об опасности, грозящей другому, я задумаюсь над той, что нависла надо мной, то тем я оберегу себя самого, обратившись за помощью к Богу, Который есть наше единственное безопасное убежище[581].
УВЕЩЕВАНИЕ XVII
Господи, не Твоя ли рука узнается в том, что, как повелел Ты из тьмы воссиять свету[582], так тот, по ком ныне звонит колокол, тот, чьей взор объят тьмой, становится наставником, духовником и епископом для многих и многих, кто внемлет голосу, звучащему в погребальном звоне, — не даешь ли тем самым Ты нам залог бессмертия? Не Твоя ли рука узнается в том, что из слабости восстает сила[583], и, волею Твоей, тот, кто не может встать с ложа, не может пошевелиться, — он входит в дом мой, и в колокольном звоне обретаю я исходящие от него наставления, что указуют мне путь к душевному здоровью и крепости. Боже, Боже мой, раскат громовой — сладостный звон кимвала, а осипший, до хрипоты севший голос — чистозвучное пенье органа, если через них говоришь с нами Ты Сам. Если касается Твоя рука инструмента, то и дряхлый орган звучит чистейшею нотой. Твой голос, Твоя рука причастны звону колокола сего — и в одиноком гуле его слышу я весь оркестр. Слышу Иакова, взывающего к своим сыновьям и говорящего им: соберитесь, и я возвещу, что будет с вами в грядущие дни[584]. Не так ли возвещает мне погребальный колокол: тем, чем ныне стал я, станете и вы в день оный. Слышу Моисея, обращающегося ко мне — взывающему ко всякому, кто внемлет колокольному звону: вот благословение, которым благословляю вас перед смертью своею[585]; и прежде, чем придет к вам ваша смерть, задумаетесь о ней, разглядев свой конец в моей кончине. Слышу пророка, обращающегося к Езекии: сделай завещание для дома твоего, ибо умрешь ты и не выздоровеешь[586]; Он обращается к нам, словно мы принадлежим тому же роду, и говоря о необходимости привести в порядок дела царства, заставляет нас задуматься о смерти. Слышу апостола, говорящего: справедливым же почитаю возбуждать вас напоминанием, что скоро должен оставить храмину сию[587]. Сии слова ? завещание святого мужа, и звон колокола подобен голосу стряпчего, что оглашает волю усопшего, вводя нас в права наследства, — однако должны мы соблюсти условия, выдвинутые завещателем. И поверх всего я слышу слова, что всякий звук способны превратить в музыку, а всякую музыку — в звучание хора ангельского, — слышу слова Самого Сына: пусть не смущается сердце ваше[588], Я иду приготовить место вам[589], с той лишь разницей, что усопший возвещает звоном погребального колокола: я послан приуготовить вас к месту сему, к могиле. Но Боже мой, Боже мой, ведь небеса — слава и радость, почему же тогда о мире горнем напоминает нам то, что славе и радости противоположно, почему самоотвержение и горечь — залог восхождения? В Ветхом Завете ? завещании Твоем народу избранному говорилось о ниспослании ему победы и изобилия, упоминались вино и елей[590], млеко и мед[591], собрание друзей, поражение врагов, сердце, исполненное веселия[592] — и так, ступень за ступенью, восходили верующие к познанию обители успокоения, что приготовил Ты им, через славу и радость мира дольнего восходили к познанию славы небесной. Почему же изменил Ты старинному обычаю и ведешь нас путями новыми — путями повиновения и умерщвления плоти, путями скорби и стенаний, путями, в конце которых — жалкая кончина, а на всем протяжении их — ожидание страданий, взывающих о жалости, когда на страдания других смотрим мы как на ниспосылаемые нам в поучение и принимаем их как наши собственные, еще более растравляя тем душу свою? Или слава небесная не есть лучшее из лучшего, разве есть нужда удобрять почву жизни нашей унынием и унижением, дабы возрос на ней сей цветок и увидели мы всю красу его? Разве слава небесная не есть сладчайшее из сладчайшего, что она нуждается в горечи жизни сей, чтобы обрести вкус истинный? Разве радость и слава в горних — слава и радость лишь в сравнении с тем, что отпущено нам в мире сем? — неужели они не есть самая суть радости и славы, а лишь предстают такими в сравнении с этим миром, где окружает нас уныние и бесславие? Но мне ведомо, Господи: слава и радость небесные — иной природы. Как Ты, Который есть все, не имеешь тварной субстанции, так слава и радость, что с Тобою, не сотворены из того, что подвержено времени и изменчивости: они — сама суть радости и славы. Но почему же тогда, Господи, Ты не положишь начало им здесь, в мире сем? — прости, Господи, мне мою опрометчивость; я, спрашивая, почто не поступаешь Ты так, в глубине души тут же чувствую, что не прав; ибо эта радость и эта слава — сколь могу судить я по себе, — они внутри нас, и они же разлиты повсюду в этом мире; те же, кто не обретают радости в скорби своей, и славы в отверженности, пребывают в страшной опасности, ибо лишатся они славы и радости не только в сем мире, но и в мире грядущем.
МОЛИТВА XVII
Предвечный всеблагий Боже, Ты снисходишь до того, чтобы говорить с нами: говорить не только голосом Природы, звучащим в сердцах наших, или словом, обращенным к слуху нашему, но также и устами созданий бессловесных — Валаамовой ослицы[593], и устами неверующих — не так ли было с Пилатом[594]? — и даже устами самого Дьявола[595], признавшего Сына Божьего и о Нем свидетельствовавшего, — и вот я смиренно внимаю голосу, что доносится до меня в скорбном звоне погребального колокола. И благословляю я преславное Имя Твое — благодарю Тебя за то, что в звоне колокольном, в голосе меди звучащей[596] могу я расслышать наставление, ко мне обращенное, — в уделе, выпавшем ближнему моему, могу узреть удел собственный; вот — Ты даешь мне знать, что колокол, провожающий в последний путь ближнего моего, звонит и обо мне — ибо, возможно, отойду я раньше, чем стихнет последний раскат его. Возмездие за грех ? смерть[597], я же грешен — разве дано мне избегнуть смерти? Смерть — конец всякого недуга[598], я же поражен грехом — тогда разве смерть не мое достояние? Я слуга нерадивый[599], разве могу я не бояться смерти, но Ты — Ты хозяин милостивый, потому не страшусь предстать пред Тобой: в руки Твои, Господь, передаю мой дух[600]. Пред Тобою склоняюсь, побежденный, и знаю: будь я жив или мертв, Ты примешь мою капитуляцию; разве иначе поступил слуга Твой, Давид, разве не склонился он и не вверил жизнь свою воле Твоей, надеясь лишь в том обрести защиту[601]? разве Сын Твой, испуская дух на кресте, поступил иначе[602]? Яви же мне ныне волю Свою, Господи: смерть или жизнь мне суждена; прими ныне мою капитуляцию: в Твои руки, Господи, передаю дух мой. Господи, подготовленный к тому карой, умягченный наказанием, предавшийся воли Твоей, Духу Твоему, Господи — удостоившийся прощения души и не просящий уже помилования для тела, не просящий продления жизни его — дерзаю я просить Тебя за того, чей голос слышится мне в колокольном звоне, побуждающем меня к молитвенному бдению. Не дай отойти душе его, доколе не осознает он до конца прегрешения свои: ничтожно малое время суждено оставаться сей душе в теле, пусть же властью Духа Твоего и малого промежутка будет достаточно, чтобы прежде, чем отойти, подвел он окончательный итог: яви ему грехи его так, чтобы знал он — они прощены Тобой и прощение Твое — несомненно; пусть оставит он размышления о бесконечности грехов своих, но помыслит бесконечность милосердия Твоего: пусть увидит во всем их неприкрытом безобразии свои недостатки, но пусть будет дано ему облечься достоинствами Сына Твоего, Иисуса Христа; напои сердце его покоем — и дай ему излиться свидетельством о Тебе, да будет он примером и назиданием, что все, выпадающее на долю нашу, послужит в конце к нашему утешению, — даже смерть, даже пагуба: и пусть назначено телу идти путем плоти, которая есть прах и в прах возвратится[603], душе назначено идти путем святых. Когда Сын воззвал на кресте: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? — он вопиял не столько о Себе, сколько о Церкви — о рассеянных и отсеченных членах Своих, о тех, кто в глубине несчастья могут убояться оставленности и одиночества. Сей больной, Боже всеблагий, — один из членов Тела Христова; внемли Сыну, взывающему к Тебе от его имени: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? — и не оставь его; но левой рукой Своей положи тело его в могилу (если так Тобой решено), а правой — прими душу его в Царствии Твоем и соедини его и нас в Соборе Святых. Аминь.