– Я не могу выпустить тебя на лед в таком состоянии. – Слышно было, как щелкнула шариковая ручка. – Я хочу, чтобы ты услышал сейчас одну вещь. Твое отсутствие на следующем матче – не значит, что ты подводишь команду. Это значит, что ты поможешь ей в другой раз. Матчи для тебя не заканчиваются, ты по-прежнему в команде. Нам нужен здоровый капитан, понимаешь?
Николай вдумался в сказанное Звягинцевым и с каждым мгновением осознавал, что тот прав. Однако чувство вины не собиралось покидать его: он продолжал сжигать себя изнутри. Возможность играть в хоккей медленно ускользала от него, словно отплывающий от берега корабль. И Коле становилось досадно от того, что он не в силах на это повлиять.
– Твое молчание означает «да, тренер, я понимаю»? – поинтересовался Звягинцев после затянувшейся паузы.
– Да, тренер, я понимаю, – повторил Литвинов.
– Хочу верить, что это так. Но еще больше желаю, чтобы ты немедленно вызвал врача! – Сергей Петрович настолько хорошо знал Колю, что не сомневался в том, что врачу тот не звонил.
– Да, тренер, – ответил Николай и отключился.
Следующий звонок был адресован личному терапевту семьи Литвиновых – Владимиру Андреевичу. Попова Коля знал с детства. Это был низкорослый лысый мужчина пятидесяти пяти лет, с длинной треугольной бородой и в круглых очках.
Что Николаю нравилось в терапевте больше всего, так это его прямолинейность. Попов ни разу не пытался увильнуть от вопросов, которые сыпались ему на голову, или подобрать деликатные слова. Что видел, то и говорил. Как-то в детстве Колю настиг период извечных «почему», и его любознательность не знала границ. Он забрасывал врача нелепыми вопросами и всегда получал честный ответ. Владимир Андреевич часто посещал их, особенно после смерти Веты Литвиновой, и стал для Николая другом. И некоторые качества – честность, воспитанность и прямолинейность – он перенял именно от Попова.
Новость о простуде не обрадовала Владимира Андреевича. Он тягостно вздохнул в трубку и сообщил о своем скором приезде, попросив Николая соблюдать постельный режим и не выходить на балкон в такую погоду. Хотя Коля и не собирался: за окном кучево-дождевые облака затянули некогда ясное небо, дымчатая пелена перекрыла обзор. Все, что мог видеть Николай сейчас, – это небольшой кусочек участка, на котором садовник сгребал в кучу опавшие листья. Потерянной листвы было не так много, однако она все равно портила вид газона.
Совершив важные звонки, Коля принялся чистить уведомления из мессенджеров. В самом верху висело сообщение от Ани. Время отправления – девять утра.
Аня: Доброе утро. Представляешь, я получила предложение о фотосъемке! Поверить не могу! Сегодня у меня намечается довольно-таки продуктивный день. Но ведь это не нарушит наши вечерние планы? К девяти я буду свободна.
Николай улыбнулся: возможности для роста, которые выпали ей, радовали и его. Но он молниеносно закусил губу от досады: выполнить данное вчера обещание у него не получится, как бы сильно ему этого ни хотелось.
Коля: Утро не такое уж и доброе, когда приходится давать отказ. Аня: Что-то случилось? Коля: Кажется, вчерашний дождь добил мой слабый иммунитет. Но несмотря на температуру и раздирающий кашель, я искренне поздравляю тебя. Аня: Спасибо…
В полученном сообщении Николай видел сплошное сожаление, будто Аня чувствовала себя виноватой в его болезни. Хотя ее вины здесь не было. Он бы написал в ответ что-нибудь, что не вызывало бы у нее столько сожаления, но вместо этого заблокировал дисплей и отложил телефон. Высокая температура заставила его погрузить ватную голову на подушку и снова уснуть.
Ближе к часу дня в дом Литвиновых заглянул Попов. Разразившийся ливень тарабанил по черному зонту, ткань которого износилась со временем. Немного проржавевшие спицы заскрипели под натиском его рук. Владимир Андреевич надавливал на зонт, пытаясь его сложить, однако металлические спицы оказались неподатливыми. В доме Литвиновых никто не понимал, почему врач так привязан к этому старью, которое легко можно было заменить. Однако для Попова это был не просто антиквариат и пережиток прошлого. В какой-то степени этот зонт напоминал ему о былой молодости и прогулках с Ветой Литвиновой и Колей в периоды, когда Александр Юрьевич пропадал на работе.
Когда Екатерина Андреевна его встретила, он вежливо поприветствовал весь персонал. Верхняя одежда отправилась на стойку-вешалку вместе с зонтом. Не разуваясь, ведь в этом доме так не принято, по закрученной лестнице он поднялся на второй этаж. Поскольку у Литвиновых врач бывал часто, то дезориентации не произошло: он сразу завернул налево, в комнату Николая.
– Привет заболевшим, – сказал Владимир Андреевич, крепко сжав чемодан с медикаментами в руке.
– Здравствуйте, Владимир Андреевич, – сквозь кашель откликнулся Коля. Он только проснулся от звука чужих шагов и пытался проморгаться, чтобы картинка перед глазами была менее расплывчатой.
– Ну, рассказывай, как так вышло?
– Вчера вечером попал под дождь, – без лишних деталей сказал Николай.
Попов недоверчиво нахмурился и смерил его изучающим взглядом. Он знал, что Коля с детства обладает стойким иммунитетом. Чтобы его ослабить, нужно нечто большее, чем просто проливной дождь, но расспрашивать не стал. Владимир Андреевич обогнул кровать и, оказавшись на правой стороне, присел на ее край. Поставив чемодан на колени, он внимательно осмотрел его содержимое, а затем достал градусник.
– Измерь пока температуру, а я приготовлю все для забора крови, – констатировал Попов, вручив Коле термометр.
Николай сунул градусник под мышку и стеклянными глазами уставился на врача, который корпел над пробиркой и шприцом для забора крови. Глядя на Владимира Андреевича, он пытался понять, можно ли ему доверить то, о чем так рьяно хочет поведать его душа. Хоть Попов и был для Николая ближе, чем отец, но откровенничал он не часто. А если быть точнее, то практически никогда. Однако с появлением Костенко в его жизни что-то стало меняться. Аня будто бы медленно, но верно подбирала ключи от потайной двери, за которой скрывалась его истинная сущность.
– Уф… – Врач покачал головой, глядя на градусник. – Почти под сорок. Ну и веселая же у тебя была прогулка. Надеюсь, твой напарник не страдает так же, как и ты.
Николай выдавил улыбку и прикусил нижнюю губу.
– Вроде бы нет. Иначе она бы мне сказала.
– Значит, девушка? – тепло улыбнувшись, уточнил Попов.
Коля осознал, что невольно проболтался. Но лукавить не стал. Владимир Андреевич должен понять его лучше, нежели отец. Несмотря на то, что Попов в зрелом возрасте был до сих пор один, Николай отчего-то был уверен, что когда-то в молодости Владимир Андреевич очень сильно любил.
– М-м, – промычал он, потирая пальцы.
– Ну и как же зовут ту счастливицу, что открыла путь к твоему холодному сердцу?
– Аня, наш пресс-секретарь.
– Должно быть, она хорошая? – спросил Попов, вытянув наконец пробирку, иглу и жгут из чемодана.
– Я бы сказал, что удивительная, искренняя, добрая. Когда она смеется, сияет все вокруг. Стоит ей огорчиться, как все омрачается. – Николай говорил и представлял ее образ. Но мечтательная улыбка вмиг превратилась в мрачную, стоило ему вспомнить наказ Александра Юрьевича.
– У-у-у, да у тебя тут на поэму наберется, – пошутил Попов. – А что говорит отец?
– Он не понимает меня, как и всегда. Считает, что моя партия – это девушка моего круга.
Николай ожидал ответной реакции от Попова, но врач промолчал. То ли не хотел затрагивать личность Александра Юрьевича, на которого работал, то ли тема оказалась для него болезненной. Владимир Андреевич изменился в лице, хотя сдавленной улыбкой пытался не выдать себя.
– Сейчас возьмем кровь и сделаем жаропонижающий укол, – констатировал врач и натянул латексные перчатки.
Коля выпрямился и протянул левую руку, чтобы Попов перевязал ее и взял кровь. Врач сделал все быстро, так как знал свое дело.
– Владимир Андреевич, вы ведь давно знаете нашу семью, – начал Коля, прижав вату к проколотой вене.
– Ну, достаточно, – закрыв пробирку и спрятав ее в чемодан, протянул Попов.
– Скажите, мой отец способен любить?
Врач нахмурился и озадаченно взглянул на Николая. Вопрос заставил его напрячься.
– Ты к чему это спрашиваешь?
– Да так…
Владимир Андреевич со стетоскопом в руках подошел к нему и, похлопав по плечу, выдал:
– Э, друг, нет. Из-за чего-то эта мысль ведь посетила тебя.
– Отрывками вспоминая счастливые моменты моего мимолетного детства, я думаю, что он любил мою мать. Но, глядя на него сейчас, я сомневаюсь в том, что ему знакомо это чувство.
– Твой отец – очень своенравный человек. Он всегда с укоризной относился к людям и ставил себя выше других. Однако могу сказать тебе вот что: Вету он любил очень сильно. Я бы даже сказал, что был ею одержим. Ее гибель подкосила его… – Он немного замешкался и с горечью в глазах посмотрел на Николая.
– Владимир Андреевич, как умерла моя мать? – после короткого промедления спросил Коля. – Я ничего не могу вспомнить с того вечера. Все как в тумане… Я не раз пытался узнать у отца, но он молчит и запрещает говорить об этом. Вы ведь должны знать.
В комнате раздался приглушенный вздох, слившийся с шумом дождя за окном. Где-то в отдалении повторился раскат грома. Темно-синее полотно окрасилось в ярко-оранжевый цвет на короткое мгновение. Повисло молчание.
– Не стоит ворошить прошлое, Николай. Оно не имеет значения для твоего настоящего и тем более будущего, – произнес Попов.
Коля стиснул зубы, он чувствовал, что Владимир Андреевич знает все подробности смерти матери, однако никак не мог взять в толк, почему умалчивает. Так ли прозрачна гибель Веты Литвиновой? Николай выпалил:
– Да что такого произошло в тот вечер, о чем я не могу знать в уже осознанном возрасте?
Но Попов промолчал, так ничего и не выдав. Просто сделал укол, который должен был сбить жар, и велел Коле отдыхать. На прикроватной тумбе он оставил лекарства и рекомендации по их применению в течение нескольких дней. Пообещав заглянуть через пару дней для оценки его состояния, Владимир Андреевич закрыл чемодан с медикаментами на защелки и покинул комнату.