о поморщиться. А может, он зажмурился из-за того, что его спортивная карьера прервана на неопределенный срок.
– Доктор, когда его выпишут? – спросил Леша, поймав на себе недовольный взгляд, и пояснил: – Команда вылетает из Владивостока завтра.
– Ну, как врач, я рекомендую сначала сделать МРТ, чтобы избежать серьезных осложнений. А уж потом думать о перелете. – Мужчина поправил очки в тонкой золотистой оправе.
– Но это возможно? – осторожно спросил Миронов.
– Если вы обеспечите вашего приятеля обезболивающими препаратами, то можно. Но повторюсь, что сначала мы проведем МРТ, – ледяным тоном говорил доктор. – Сейчас ему нужно отдохнуть.
Леша спорить не стал и махнул Литвинову на прощание. На смуглом лице мелькнула слабая улыбка.
– Ты еще зайдешь? – бросил вслед Коля. – Хочу поговорить.
– Зайду, друг, обязательно зайду, – пообещал Миронов и скрылся за дверью вместе с врачом.
К вечеру, когда санитарки разносили ужин по палатам, в больницу приехали Аня и Леша. Они вместе переступили порог, немного запнувшись в дверях. В руках у них были апельсины и чистая одежда. Миронов был улыбчив, стараясь подбодрить друга, а вот Костенко выглядела задумчивой и удрученной. Разум отказывался воспринимать тот факт, что Коля забыл ее. Провалы в его памяти беспощадно терзали. Сейчас их любовь – это лишь ее воспоминания. Она понимала, что ей нужно набраться терпения. Но не знала, откуда брать силы в моменты, когда Николай одаривал ее безразличным взглядом.
Пока Леша выкладывал апельсины на прикроватную тумбу, Аня вешала новую одежду на стул, разглаживая швы. Рукав свитера случайно задрался, оголив крошечную часть запястья, которой было достаточно, чтобы вызвать слезы. Полумесяц. Символ их любви. Точнее, уже только ее любви. Она застыла, прокручивая сладостный миг, когда они поехали в тату-салон. Чувство былого счастья пронзило грудную клетку.
– Ты хотел поговорить, – донесся до ее ушей голос Леши.
Миронов придвинул второй стул к койке и присел.
– Да, но… – Николай обратился к Ане. – Вы не могли бы оставить нас наедине?
Обращение на «вы» резало слух. Она была для него чужой. Аня выпрямилась и тыльной стороной ладони смахнула падающие на одежду слезы. Ничего не сказав в ответ, на негнущихся ногах она направилась к двери. Хотелось кричать от несправедливости, подбежать к Николаю и хорошенько встряхнуть его. Хотелось спросить, как он мог выкинуть ее из сердца, как мог смотреть на нее с холодностью и опаской. Так не должно было быть. Несправедливо. Больно. Невыносимо.
Выходя из палаты, Аня даже не обернулась: знала, что Николай на нее не смотрит. Когда дверь закрылась, Коля приподнялся и оперся на подушку. Атмосфера в больнице создавала напряжение. Он желал быстрее выписаться и вернуться домой, тем более что после сканирования головного мозга врач все-таки одобрил перелет. Однако вылет из Владивостока только завтра. А значит, нужно пережить еще одну ночь. Время тянулось, словно резина. Навязчивые мысли кружили в голове. Все, чего он желал, – это знать, как получил травму.
– Расскажи, как так вышло? – Николай отстраненно посмотрел на друга. В глазах читалась горечь.
Миронов перевел тему. Воспроизводить в памяти игровой момент было тяжело и ему.
– Может, поешь? Кажется, тебе нужно набираться сил, чтобы быстрее восстановиться.
– Пожалуйста, не увиливай. Мы дружим с тобой столько лет… Ты не можешь отказать мне в просьбе.
Леша правда не мог. Он дорожил дружбой с Колей. Оттягивать разговор было бессмысленно: все равно Николай поднял бы эту тему. Набрав в легкие больше воздуха, Миронов потер вспотевшие от волнения ладони и выложил истину. Рассказал про накаленную борьбу с «Викингами», про столкновение, удар головой о лед и… про Аню. Завидев Костенко с заплаканными глазами вчера и сегодня, Миронов счел своим долгом напомнить Коле о том, что тот состоит в отношениях.
– Ты бы с ней помягче. Все-таки она твоя девушка, пусть ты ее и не помнишь. Я знаю, тебе сложно принять незнакомого человека в свою жизнь.
Николай сжал пальцами простыню и откашлялся. Невыносимо странно и неприятно было возвращаться к тому, кого он не помнил. Коля ощущал вину за то, в чем был неповинен.
– Я не знаю, как вести себя с человеком, которого вижу впервые, – признался Коля, сжав пальцами переносицу. В затылке снова проявился болезненный спазм.
Миронов натянуто улыбнулся, хотя вовсе не хотел. Приятного в их разговоре было мало: Николай вернулся к начальной точке. Заводские настройки Литвинова настораживали Лешу, но он верил в то, что реабилитация вернет все на свои места.
– Когда ты немного оклемаешься, то вспомнишь, – объяснил Алексей, похлопав себя по предплечью. – У вас такая большая любовь, что все в команде завидуют, у вас даже есть парные татуировки.
Светлые брови Коли свелись к переносице. Он в замешательстве поднял руку и, закатав рукав больничной рубашки, прошелся большим пальцем по силуэту полумесяца. В глазах пряталось непонимание и собственное безрассудство. В свете мигающей больничной лампы татуировка отдавала иссиня-черным цветом, а когда Коля сжал пальцы в кулак, заиграла на сухожилиях.
– Что это? – спросил Николай, глядя на друга.
– Ну, это была твоя идея. Ты по уши влюбился в Аню, нашего пресс-секретаря, и предложил увековечить ваши чувства на запястье.
На щеках Николая расплылся румянец. Парень прокашлялся и повернулся к окну. Взглянув на татуировку еще раз, он попытался прочувствовать то, о чем рассказал Леша. Однако попытка была тщетной. В сердце зияла пустота, будто кто-то искоренил то, что все называют любовью. Коля сомкнул губы и глянул на Миронова.
– Не понимаю…
– Что именно ты не можешь понять? – спросил Алексей.
– Если мы, как ты утверждаешь, пережили такую большую любовь, то я должен что-то чувствовать. Если у меня провалы в памяти, то почему сердце молчит при виде нее? – Рука легла на грудную клетку. – Оно не дрогнуло. Когда она целовала меня, я не испытал трепета. Я не чувствую к ней ничего.
Миронов растерялся и не нашел, что ответить. За дверьми приоткрытой палаты стояла Аня, и вероятность того, что слова Николая долетели до ее ушей, была предельно высока. Посмотрев в ее сторону, Леша сглотнул и попытался собраться с мыслями. Врач пояснил, что реабилитационный период при ретроградной амнезии не будет легким и что близким стоит запастись терпением. Первый день выдался крайне тяжелым.
– Время расставит все на свои места. Стоит только подождать.
Николай лишь пожал плечами. Он не был уверен во времени, потому что не считал его лекарством. Однако сил оспаривать слова Леши не было: хотелось спать.
После приезда в таунхаус Николай привыкал к новым реалиям несколько дней. Едва самолет приземлился в аэропорту, Александр Юрьевич, сорвавшись с работы, встретил сына в парковочной зоне. Коля непонимающе смотрел на него: он не помнил, когда у них успели установиться теплые отношения. В его памяти отец был черствым и холодным. Но противиться объятьям не стал. Литвинов-старший интересовался здоровьем сына, говорил о реабилитации, предполагающей комплексную нейропротективную терапию[12], психотерапию и аутогенные тренировки[11]. Изменения во взаимоотношениях с отцом нравились Николаю, однако он чувствовал себя чужаком в новой реальности.
Каждое утро Коля просыпался с лютой и всепоглощающей тоской по хоккею. Немыслимо было вставать с кровати и не спускаться в спортзал, чтобы потренировать мышцы. Неимоверно больно было осознавать, что утром и вечером не нужно собираться на лед, чтобы отточить навыки. Он часто брал коньки в руки и подолгу рассматривал каждый изгиб с горечью в глазах. Тосковал так, что сердце щемило. Добивали Николая награды на полках и кадры с прошедших матчей, где «Снежные Барсы» радовались победе. Пальцами он проводил по дипломам лучшего бомбардира сезона в любительской лиге и МХЛ и поджимал губы от досады. В голове звучали слова врача: «Николай, не смотрите на меня так. До конца сезона вы вне игры».
«Снежные Барсы» приезжали к нему периодически, чтобы скрасить одиночество и поддержать. Моменты, которые он проводил с командой, были добрыми, радушными, искренними. После таких встреч тепло сменял холод. Пусть хотя бы так, на словах, но он ощущал косвенное присутствие хоккея в своей жизни. В его случае выбирать не приходилось и нужно было довольствоваться малым.
Николай желал вспомнить хоть одну игру в Континентальной Хоккейной Лиге, однако мозг будто бы не хотел этого. Пять месяцев – достаточно долгий период. По словам тренера и команды, он значительно преуспел не только в хоккее, но и в любви. От последнего его коробило. Любовь? Разве это возможно, когда Александр Юрьевич четко дал понять: хоккей или ничего? Разве Коля способен был поставить под сомнение слово отца? Под ударом ведь была страсть его жизни – хоккей.
В глазах плыло, а мозг кипел от переизбытка информации, когда Аня приходила в таунхаус и заводила беседу. Она рассказывала об их первой встрече, о разговорах в автобусе во время выездных серий, ночевке в палатках, прогулках на Комсомольском озере, первом поцелуе в кинотеатре… Но Николай молчал, все с тем же отстраненным видом взирая на нее. В этих беседах его голос не был воодушевленным, дыхание не сбивалось от ее прикосновений. Сердце молчало, когда должно было кричать и разрываться от бесконечной любви.
Поздним зимним вечером, соблюдая рекомендации врача о прогулках на свежем воздухе, Коля пошел в беседку.
В камине трещали дрова, а он сидел на стуле, уставившись в одну точку. Он пытался абстрагироваться от звуков, доносящихся до его ушей. Мягкий женский голос щебетал без умолку, но Колю тошнило от его звучания. Парень устал от навязчивости и от того, как на него давят. Три дня назад, вернувшись из Владивостока, он жаждал покоя. Коля потерял возможность играть в хоккей и чувствовал себя ужасно. Он надеялся на понимание. Потому, когда Аня после рассказа легенды о созвездиях подсела к нему ближе, коснувшись ладонью его скулы, Николай не сдержался: