нила мою фронтовую судьбу.
Если честно, то мне было очень приятно, когда на послевоенных встречах ветеранов в Севастополе или в Новороссийске ко мне подходили многие люди, обнимали и благодарили за то, что спас их жизни на войне. Значит, что-то нужное и я сделал на фронте.
— Бои на Кубани, в районе Темрюка чем-то запомнились?
— Для нас они были недолгими, но впечатлений хватает. Вся война в плавнях. Ноги у солдат распухали, и после нескольких дней в воде они уже не могли ходить по суше.
Разбил свой МП на каком-то островке, посреди воды, но как было возможно отправить в тыл раненых?! Делали плотики для раненых и толкали их в тыл, находясь при этом чуть ли не по горло в воде. Лежит перед тобой раненый боец, еще в сознании, держит свои кишки в руках, смотрит с мольбой и надеждой на тебя, а что я мог сделать. Санбат черт знает где, обезболивающие препараты закончились. Рядом еще солдат с оторванными ногами, просит его пристрелить… Весь островок забит истекающими кровью телами.
Я до сих пор иногда вижу перед собой эти мгновения…
Но самое тяжелое воспоминание о том периоде — это участие в бою нашего офицерского штрафбата против батальона власовцев. Дай бог памяти, в районе станицы Кавказская или Казанская. Я лично видел, своими глазами, что оружие было только у каждого второго штрафника. Повторяю — только у каждого второго!..
Вытаскиваю с поля боя раненого штрафника. Лежим за какой-то кочкой, ждем, когда власовский пулеметчик от нас отвяжется. Штрафник, корчась от боли, бледный от потери крови, вдруг говорит мне: «Я моряк, капитан-лейтенант, сунули меня в штрафбат за разговоры. Сюда бы их сейчас, всю эту сволоту трибунальскую!..»
— Как вы попали в десант на Эльтиген?
— Все началось с нового ротного, а закончилось моей медалью за БЗ. Есть в роте Миша Ситницкий, а кто он? Русский, украинец или другой какой?
Мало кто этим интересовался. Но новый ротный нашей отдельной 180-й РТО полистал личные дела офицеров, и уж больно ему не понравилась моя пятая графа. И стал он меня добровольно посылать то к морякам на Малой Земле, то к штрафникам на оказание медпомощи, то в бои в плавнях, хотя это не было его правом и его функцией! Инициативный был товарищ, наш командир роты… Но я передовой не боялся.
Я ехал на передовую и считал в 1943 году это место единственно приемлемым для себя на войне. Ротный жутко переживал, что я до сих пор живой.
Я ведь не принадлежал к медслужбе какого-то полка или дивизии, это был мой непосредственный и единственный командир. Рота наша отдельная…
Устал с ним собачиться и выяснять отношения.
Была еще одна деталь. Ротный заявлял в присутствии всех, что пока его лично наград не удостоят, никто в роте никаких орденов-медалей не получит!.
И тут я заявляюсь со своей медалькой… Он свое хайло открыл… Опять слово за слово. Говорю ему: «Я не желаю больше с вами служить вместе!» Он мне, конечно, с матерным сопровождением: мол, я тебя сгною и так далее. Рядом стояла 318-я стрелковая дивизия, готовившаяся к десанту на Эльтиген. Пришел к ним. Зашел в штаб 1331-го полка и попросился в десант. Сказал, что воевал с дивизией рядом в Новороссийске и хочу быть в ней и далее. Посмотрели на меня, подивились. Начмед полка обрадовался, у них был большой некомплект личного состава в медслужбе. Оформили бумаги и отправили меня фельдшером в батальон. После я еще долго путался, кто был мой первый комбат — Бирюков, или Лесовский, или Клинковский? А через несколько дней — десант на Эльтиген.
— Была ли особая подготовка к десанту, тренировки по высадке с кораблей?
— При мне такого не было. Я не помню, чтобы у кого-то поинтересовались — а умеет ли он плавать. Не помню я и каких-то специальных инструктажей о будущем плацдарме и особенностях высадки.
Врач полка мне сказал, что санбат дивизии тоже должен высадиться на берег, так что все координаты для эвакуации я получу на месте высадки.
Шли в десант со своим обычным оружием, никто связками гранат не обвешивался и пулеметными лентами не перепоясывался. Все было по нашему стандарту — встали и пошли, а там посмотрим…
Все интуитивно набирали боеприпасов по максимуму, ну и, само собой, каждый брал лишний сухарик или чего посолидней. То, что на этом плацдарме мы будем девятый хрен без соли доедать, все знали заранее на все 100%.
Хотя вроде нам выдали НЗ. Сейчас не упомню. Я запихивал куда мог дополнительный запас бинтов, готовился к своей работе.
— Есть очень серьезное историческое исследование Г. Литвина и Е. Смирнова «Освобождение Крыма». В главе, посвященной десанту на Эльтиген, написано черным по белому — немцы знали место и день высадки десанта. Желаете прокомментировать?
— Нет. Что я, простой лейтенант-медик, мог знать о немецких или о советских планах?
Мало кто знал, куда и на что мы идем…
Печальный и кровавый опыт прошлых морских десантов на Черном море был у многих на памяти и на слуху, но мандража особого ни у кого не было.
— Как происходила высадка?
— Скажу вам сразу, на Эльтигене я провел всего двое суток и был эвакуирован мотоботом с плацдарма. После санбата я на плацдарм уже не попал.
Так что я могу и имею право рассказать только о первых двух днях.
Всю 40-дневную героическую трагедию десанта мне пережить не довелось. Вам надо встретиться с теми, кто прошел всю эльтигенскую эпопею. Таких здесь несколько человек.
Или читайте мемуары Гладкова, они правдивы и достоверны, невзирая на то, что публиковались в годы партийной цензуры.
Погрузились на катера, тендеры и мотоботы ночью. На море было сильное волнение, но я штормом это не назову. На мотоботы набивали по 40–50 человек. Плавсредства шли рядами, как пехотные цепи. Я оглянулся назад и сравнил нашу тюлькину флотилию с муравейником. Там столько было мелких судов! С мыса Чушка или с Тузлы била наша дальнобойная артиллерия. Немцы стреляли в ответ. Оба берега были в зареве огня…
Подошли поближе, и тут началось. Суда тонут, корабли горят. Снаряды в воде рвутся. Кругом крики о помощи…
Тонущие люди. Обычная история при высадке десанта под огнем…
А дальше все на автомате. Куда-то побежал, куда-то стрелял. Потом опомнился и пошел к кромке берега собирать раненых и оказывать помощь.
Помню, что в первый день нас высадилось мало. Половина наших тогда точно погибла. После нас уже никто не высадился в эту ночь… Сказали, что командир полка утонул.
Основной десант отошел на Тамань. А на следующий день рядом со мной разорвался немецкий дальнобойный снаряд и меня контузило. Слух пропал, голова и руки трясутся. Комбат меня что-то пару раз спросил, а я ничего не могу понять. Он мне в ухо орет, но результат тот же. Мне потом дословно передали фразу комбата: «На кой… мне инвалиды на плацдарме нужны! Уведите его к катерам, к такой-то матери!..»
Комбат был оптимистом, если бы он знал, что всех ждет впереди на плацдарме, вряд ли бы он медика отпустил.
Почему я оказался рядом с комбатом? На передовой, если ты хочешь, чтобы раненых вовремя эвакуировали в тыл, то всегда надо разворачивать батальонный медицинский пункт (БМП) рядом со штабом батальона и мозолить глаза комбату.
Это в училище нас учили — найти отдаленное от передовой траншеи место для развертывания БМП и замаскировать его. А начальники потом своих раненых иногда и забывали в таких отдаленных местах во время отхода. Примеры были…
Для батальонных медиков это стало железным правилом: не располагать БМП вдали от боевых порядков батальона.
3/11/1943 г. я оказался в санбате на нашем берегу. Через два дня вроде полегчало, вернулся на пристань, посадили меня вместе с другими на катера, но… Уже никто не мог прорваться к плацдарму. Несколько катеров в одиночку пошли к Эльтигену и не вернулись. Меня временно прикомандировали в санбат дивизии, оставшийся на таманском берегу. Только малая часть санбата высадилась в Эльтигене. Вот и все мое участие в десанте.
— Что рассказывали ваши товарищи, выжившие в Эльтигене?
— Если я сейчас передам вам слова моих товарищей о том десанте, то это будет сплошной… Вы что, не понимаете, что там произошло? Я не думаю, что людей сознательно бросили на смерть и забыли…
Но… Очередной черноморский десант окончился хорошо что не полным истреблением десанта, а беспримерным прорывом из окружения.
А что бы мы сейчас сказали, если бы остатки дивизии не вышли бы к своим?
Да, люди геройски сражались до последнего патрона, наиболее стойкие и удачливые прорвались из окружения, но факт остается фактом — десант списали уже на седьмой день. Давайте здесь остановимся, а то я в сердцах чего лишнего скажу.
Договорились же сразу, расскажу только о своих впечатлениях о первых двух днях.
А о той 40-дневной трагедии и о мужестве ее переживших пусть говорят те, кто был там до последнего дня. Я уверен, есть еще такие люди в живых.
— И кто виноват в неудачном десанте?
— Мое мнение частное, я не прокурор и не историк войны. Наше дело на войне было телячье, пехоте — воевать, мне — раненых спасать, а не рассуждать. Да и крутом чекистские ушки торчали. Но если честно…
К вашему сведению, великого вождя всех народов товарища Сталина в окопах, на передовой, весьма нередко проклинали и материли в открытую. Не боясь ничего! Потому что дальше фронта не пошлют! А тех, кто не политрук, а на Сталина молился или за его здоровье тост поднимал, считали на передовой не совсем здоровыми на голову. Я сам на войну шел фанатиком-комсомольцем, да только к 1945 году многое увидел и понял.
Генерал Петров был человек культурный, грамотный командир, но фатально не везло человеку в судьбоносные моменты…
Ему не верили… Помню, как он нас в январский десант напутствовал…
В солдатской среде, как мне помнится, его имя всегда ассоциировалось с неудачами, с прошлыми и грядущими. Особенно когда начинали в штабе с десантами мудрить.
Еременко, сменивший Петрова, наоборот, был любим, при нем мы успешно наступали и взяли Крым. Человеческие качества или там этические аспекты поведения Еременко нас не интересовали. Кто виноват в провале десанта? Легче спросить: кто — нет? или вообще этот вопрос не задавать… Но стоит ли вообще искать виноватых через столько лет?