олагались школы связи и оружия, только электромеханическая школа размещалась на Северной стороне. Первое время очень часто бомбили, только отбой идет, как снова налет, отгонят, и снова налетают. Потом, конечно, реже было, к нам летали, но наши зенитки тоже отпор давали, мы сразу в бомбоубежище, в подвал, имевшийся в казармах, спускались. Жили мы прямо при отряде, рядом медпункт, где мы курсантов принимаем, недалеко нам кабинет дали, домой не уходишь, казарменное состояние, даже те полтора дня, что я была гражданской, при поликлинике находились, и то никто домой не ушел. Довелось мне тогда помогать попавшему в аварию на учениях полковнику Горпищенко. И вот однажды с корабля снимали команду, и попался среди моряков один психбольной, мне шофер санитарный рассказал, что завтра его отправляют в Симферополь, и посоветовал написать заявление начальнику, чтобы вместе с ним как сопровождающую меня бы направили, я бы с родителями повидалась. Ну, я думаю, наш корпус здесь, а полковник в другом здании, но через окна видно, вижу, что начальник наш уже к нему поднимается, к полковнику, это же не гражданские условия, подходить надо как полагается, а не так, прибежать и та-та-та. Я думаю, что не успею, но сразу вспомнила, что, когда его лечила, он меня спросил: «Доченька, чем тебя отблагодарить?» Видит он, что я наивненькая такая, с косичкой, а что мне надо, мы же ни в чем не нуждались, я поблагодарила полковника Горпищенко, но сказала, что ничего не надо. Девчатам рассказала об этом, они мне посоветовали попросить, чтобы полковник меня в Симферополь отпустил, родителей повидать, что стоит ему машину дать. На второй день, когда он пришел на массаж, снова спросил: «Ну, чего же тебе, курносенькая?» Я попросила помочь повидаться с матерью, он сказал: «Посмотрим». Прошел месяц с того разговора, может, больше, и тут думаю, неужели вспомнит полковник о той моей просьбе. И действительно вспомнил, отправил меня как сопровождающую, мы приехали в Симферополь, сдали психбольного в психиатрическую больницу, я дома пару часов побыла, и назад.
Так мы продолжали учить, как однажды вечером, уже темно было, но никто еще не говорил об обороне города, мы в школе оружия как раз кино смотрели, вдруг отключили свет, и команда: «По местам!» Мы все быстренько побежали, люди военные, как стрела, бывает, летишь, сразу отдали приказ нам, медикам: «Обеспечить батальон перевязочным материалом». Лишнего друг другу не говоришь, все сразу принялись за дело. Нас в школе было 6 фельдшеров: 2 девушки, я и Петрова, и 4 парня — Проша Зарютин, Дедера, Кузьменко, Брюшковский и три врача, начальником санитарной службы был Прохоров, подполковник медицинской службы, старшим врачом — Ересько. Лекарства мы готовили сами, Брюшковский одновременно заведовал аптекой, мы все вместе делали, один раствор, другой порошок, третий мазь. Мы же военные, тут такого, что это-де не мое дело, не проходит, тут у тебя все обязанности, что нужно, то и делаешь. И позже, если нужно где-то госпиталь организовать, то, что фельдшер, что врач, берешь тряпку и делаешь, во время войны не считались мы. Перевязочными материалами мешки заполняли, всегда все упакованное, цивильное, маленькие пакеты, наши ребята мешки быстро набивали. Очень быстро, в течение получаса, из курсантов организовали батальон, и мы всех обеспечили перевязочным материалом. Снова ждем приказов, во дворе темно, это был ноябрь, в конце месяца — прохладно. А потом пришел один краснофлотец и доложил, мы же все время вместе, что требуют в батальон одного фельдшера и врача. Тут же Прохоров назначил в батальон, у каждого из нас уже готова сумка, все там медикаменты, шприцы, специальные колбочки спиртованные, в которых шприцы хранили, ты же не будешь в бою шприц готовить, сразу берешь оттуда, быстренько делаешь укол, также в сумке всегда находился перевязочный материал и ампулы с лекарством. Даже такое положение было: если надо, разрешается делать укол нестерильным шприцем, в крайнем случае, там абсцесс будет, но человек жить останется. Ну вот, названные ушли, потом мы поставили чайник, на костре, потому что газа в здании школы уже не было, холодно, думаем, хоть чай попьем. Сидим, дрожим, никто ничего не знает. Еще один краснофлотец пришел, еще одного фельдшера на выход. Начальник мне сказал: «Ислямова, идите». Я, как полагается, ответила: «Есть!» Взяла свою сумку, выхожу, темно, хоть глаз выколи. Смотрю, стоит машина полковника Горпищенко, в ней находятся начальник снабжения, майор, и комиссар. Я подошла, села с ними, здрасьте-здрасьте, разговора нет, никто не говорит, такое положение. Потом пришел полковник, сел, тронулись. Куда едем, что едем, никто ничего не знает. Батальоны организовались же, их, оказывается, отправили в сторону Инкермана, а мы догнали бойцов на машине, колонна растянулась сильно, моряки, они же не пехотинцы, плохо ходят сравнительно с пехотой. Полковник вышел, так им строго приказ давал, чтобы шагали четко. Тем временем подъехали к нашему НП. Дело в том, что после начала войны мы ждали атаки с воздуха, т. е. думали, что немцы десант высадят, поэтому школа оружия, и связи, и электротехники, каждая имела свой НП, чтобы десант не пропустить, успеть подготовиться отпор дать. До начала обороны днем занимались курсанты, а вечером на объект пешком ходили. Конечно, там также были дежурные, оружие, пулеметы, этих на машинах отвозили, а утром назад оружие уже курсанты несли. Мы как раз подъехали к НП, и полковник мне говорит: «Слезайте, идите в свой медпункт». У нас же тоже медпункт на НП был, каждый день там медик дежурил по очереди, днем пункт не занят, а вечером обязательно кто-то идет туда дежурить. Я пришла в НП, темно, к счастью, ориентировку уже знала, там только санитар сидит, легла на раскладушку и заснула. Утром встала, пришла в санчасть, вижу, что уже начинается эвакуация из города, в том числе и нашей школы, но личный состав остается оборонять Севастополь. Полковник Горпищенко меня вызывает, я подхожу к нему, это был бородатый мужчина, в годах, ему как раз 49 лет исполнилось, день рождения отмечали, торт ему принесли. Он мне говорит: «Доченька, школа эвакуируется на Большую землю (так называли Кавказ, в первую очередь города Новороссийск и Анапа), хочешь, можешь остаться, хочешь, с ними отправляйся». Ну конечно, я говорю, что остаюсь оборонять свой родной город. Из медиков поехал только Прохоров, он в годах был, а Ересько остался, также старшим врачом. Тем временем из личного состава наших школ и из моряков Дунайской флотилии организовали 1-й Севастопольский морской полк, который был сразу направлен на передовые линии. Штаб полка перешел на наш противодесантный НП, после полк разделили на батальоны, на 1-й, 2-й, 3-й и 4-й. Я как фельдшер осталась в штабе, у нас в ведении также находились саперы, размещавшиеся в пос. Дергачи, организовали лазарет при штабе, где врачом была Филоненко Ольга Евдокимовна. Потом начались бои, бои, бои. До конца января 1942 г. немцы уже Верхне-Садовое заняли, приближались к городу, фронт обороны сужался, всего осталось лишь 37 км, но наши их дальше не пустили, усиленно обороняли, плюс через море подкрепление дали. Также по морю и раненых эвакуировали. Но бои были страшные, труп на трупе валялся, такие бои, что в связи с большими потерями наш полк и 8-ю бригаду морской пехоты соединили и реорганизовали в 8-ю бригаду морской пехоты в конце января 1942 г. Нашей бригаде дали много врачей, Кузьменко, еще двоих. Тогда как град сыпались бомбы и снаряды, пулевые раны уже и не считались, во время декабрьского сильного наступления немцев ежедневно падало по 5000–6000 бомб и снарядов, столько раненых, очень много.
В декабре 1941 г. я четыре или пять раз ходила с нашей разведгруппой в тыл врага. Перед декабрьскими боями я ходила в очень важную разведку, т. к. Гитлер отдал приказ Манштейну взять Севастополь к Новому году. Нужно было знать сроки начала наступления. Генерал-майор Петров отдал приказ Горпищенко во что бы то ни стало взять языка, именно нашей разведке, она считалась самой сильной, ведь моряки же. Я тоже пошла как обслуживающий медперсонал, мне выдали маскхалат, автомат «ППШ», как у всех разведчиков, и, главное, санитарная сумка. Ночью вышли, днем замаскировались в нейтральной зоне и ближе к ночи пошли к немецким позициям. Мы там были 2 суток, прошли через 2 немецких поста, достали ценного языка, штабного работника, и документы еще захватили с собой, были, конечно потери и у нас, и у немцев. Язык был тяжело раненный, его, когда брали, сильно ножом резанули, я оказала медицинскую помощь, остановила кровь. Тут же подошли к нам немцы, я ранена была, осколочным, перевязала кое-как, но кровь течет. Главное для нас было — достичь нейтральной зоны, когда выходишь, уже не так страшно. С собой забрали свои трупы и раненых, всеми силами несли. И немцы, кстати, так же делали, старались не оставлять трупов. Приволокли его в штаб, это был мой первый язык, подошел к нам полковник Горпищенко, посмотрел на немца, и сказал: «Молодцы ребята, солидного туза захватили! — пожал разведчикам руки, я стою, ко мне подошел: — А ты, доченька, не испугалась такого верзилу?» Я ответила, что в первый момент было страшно, душа в пятки ушла, но когда наши разведчики, Ваня Антонюк и адыгеец Ильяс Тлюстангелов, мы его Борисом звали (меня, кстати, все называли Катей), кляп в рот втолкнули, руки связали, страх прошел. Правда, тащить было тяжело, грузный, да еще автомат и санитарная сумка мешают. «Спасибо тебе, Катюша!» — сказал мне Горпищенко, достал из кобуры свой пистолет и вручил мне. С этим пистолетом я ходила до конца обороны Севастополя. Ильяс, помимо прочего, еще и политруком у разведчиков был, они же у штаба постоянно находились. Из политотдела армии сразу прислали переводчика, я пошла к себе вся в крови и грязи, с осколочным ранением. За этого языка меня наградили орденом Красной Звезды, как и Ильяса, и Ваню Антонюка. От него сняли очень ценные сведения, с помощью которых удалось отбить немецкое наступление. Пленный показал, что 16 декабря Гитлер дал директиву, чтобы начать генеральное наступление на Севастополь 17-го, соответственно, мы подготовились к этому наступлению. Но всего мы, разведчики, тогда не знали, не положено было. После еще несколько раз ходила в разведку, но такого сильного языка больше не было, я разведчиков либо встречала на передовой, либо шла с ними, они меня обычно оставляли под кустом в нейтральной зоне, сами идут вперед, если нужно, я оказываю медицинскую помощь, языка тащу. Ходили группой в 15–20 человек.