Юрий Иванович и впрямь решил последовать совету коллеги и, минуя плачущих за поминальным столом родственников, произносящих то и дело, что он навсегда с ними и его никогда не забудут, отправился к морю. Отыскал на берегу за скалой двух голых миленьких целующихся девушек и стал за ними наблюдать. Все эти стоны, щупанья, троганья и запихиванья его, как ни странно, теперь совершенно не возбуждали. И это было странно. Ведь ещё не разучился ценить истинную женскую красоту. Вот только теперь эта красота была другая – картинная, что ли. И на картине этой были две дуры, которые занимались чем попало, вместо того чтобы просто взять – искупаться, полюбоваться морским пейзажем, встретить и полюбить каких-нибудь хороших парней…
– О чём это я? – опомнился Юрий Иванович и после недолгих раздумий констатировал: – Вот вечно этот Дмитрий Александрович посоветует всякую херню!
И решил отбыть в другое место. Там тоже были девушки. Но на этот раз с мужчинами, которые парились в бане, пили, ели, веселились. Словом, такая же картинная скука, как и на море.
– И куда меня всё время тянет? Прямо дурак какой-то, ей-богу! Где остальные-то? Где этот умник, который всё знает и вести куда-то собирается всех? Да и кого всех?
– Я здесь. С прибытием.
Перед Юрием Ивановичем стоял молодой человек с толстой книгой в руке в джинсах и футболке. Он открыл книгу и стал что-то в ней записывать.
– А я думал, померещилось. – Юрий Иванович подошёл к нему поближе, чтобы разглядеть получше, и вкрадчиво поинтересовался: – Ну что… Как говорится, пора?
Молодой человек оглядел его и спросил:
– А вы читали «Мёртвые души» Гоголя?
– Кто? Я? Так ведь там же не про нас написано?
– Так читали или нет?
– Когда-то в детстве… Начинал… Сейчас уже не помню, про что там… Чичиков там, кажется… Коробочка… Урна…
– Урна? Это какая урна? Неужто Николай Васильевич и о ней упомянул?
– Вот не помню, – сокрушался Юрий Иванович. – Зачем это сейчас нужно здесь? Гоголь. Души мёртвые. Говорите прямо – грешен, пора в ад. А то он растягивает тут мне… Молодой, а с подходцами!
– В ад – это не я решаю. Моя задача вас всех собрать и потом проводить куда надо. Не время ещё. А вы не горячитесь. Слетайте пока ещё куда-нибудь. Остыньте. Успокойтесь. Здесь это самое необходимое состояние. А то завелись с полоборота. Что дальше-то будет, когда пойдём выяснять с вами?
Юрий Иванович уже летел в одиночестве. Пролетая мимо Дмитрия Александровича, погрозил ему кулаком за дурные советы. И приземлился в скверике напротив родной управы на скамейке. Стал вспоминать – к чему этот пижон про мёртвые души его спросил. Вспоминал. Вспоминал. И вспомнил.
Эти самые мёртвые души на выборах сначала в думу, а потом и за президента у него голосовали. Юрий Иванович неожиданно вспомнил, как однажды поскрёбся в железную дверь районного системного администратора системы ГАС «Выборы» и, войдя к нему, а точнее к ней (у него был допуск как у сотрудника организационного отдела управы), потребовал от имени главы управы погодить. Погодить исключать из списков избирателей умерших жителей района. Так прямо и сказал:
– Оленька, звезда моя! Давай пока не будем исключать! Я тебя в щёчку поцелую, хочешь?
– Поцелуй. Заслужила, – ответила системный администратор Оленька. – И потом не забудь попросить своего главу, чтоб путёвку мне бесплатную с детьми на море организовал. И желательно в Турцию. И ещё скажи – я давно всё сделала. Не вы одни тут командуете. И презент ему от меня… Я умерших за прошлых три месяца ещё не вносила. Будет кому за «Единую Россию» голосовать. – И Оленька похохатывала, выставляя вперёд полную грудь, потягиваясь в кресле и рассчитывая в мечтах на многие блага от районной власти за свою шустрость. Юрий Иванович, подойдя из-за спины, поцеловал её тогда в губы, обнимая за полную грудь. Он тогда любил всё такое…
И вот теперь вспомнил.
Что-то взгрустнулось. Ему вдруг припомнились годы самоотверженно максималистической юности, когда хотелось бороться за правду, служить Родине, сделать что-то полезное для страны.
Как быстро все эти помыслы улетучились сразу после института, когда от страны СССР осталась только её часть с гордым именем Россия, а от идей и принципов прошлого вообще не осталось следа. Принципы и идеи стали другие. Люди стали другие. Поделились на нищих и богатых. Богатых единицы и сотни тысяч нищих. И ты должен был кем-то стать среди людей. И Юрий Иванович стал. Чиновником.
Полетел к двоюродным сестрам Вере, Надежде и Машеньке. Ну здравствуйте, дорогие! Как вы тут? Первой увидел Веру. Она сидела на берегу пруда, как сестрица Алёнушка с известной картины русского художника. Она погибла первой, отравившись палёной водкой в начале девяностых, ночью села в туалете на унитаз и умерла. Там её и нашла дочка и милиционеры на следующий день. А в гробу лежала как спящая красавица. Было ей двадцать восемь лет.
– Привет, Вера!
– Ну что, и ты, Юрочка, прибыл к нам? Добро пожаловать. А я вот всё в воду гляжусь.
– Чего глядишься-то? Выглядываешь чего?
– На себя любуюсь. И стихи сочиняю. Я ведь стихи сочиняла там… А сама себе всё время шепчу: променяла, променяла, променяла…
– Променяла?
– Ну да… Любовь на шлянки. Бога на чёрта. Дочь на водку. Такие у меня теперь стихи. Такая поэзия раскаянья.
– Не понимаю я в этом…
– А не понимаешь – так лети дальше. И передай там, что я на тебя обиды не держу.
– Какой обиды? Что цветы не купил тебе на похороны, что ли? – Юрий Иванович отчетливо вспомнил, что пришёл на похороны сестры без цветов.
– За то, что голосовал за меня, за покойницу. Ты скажи там на суде, что я тебя прощаю. Брат всё-таки…
Юрий Иванович полетел в лес, в грибные места Рузского района под Колюбакино, недалеко от озера Глубокого – повидаться с другой сестрёнкой, Наденькой. Именно там нашёл её убитую полусумасшедший грибник Егорыч, поющий песни в лесу и кланяющийся всем людям возле крюковского продуктового магазина. Увидел её и заплакал. И замычал от боли. Лица её было не разглядеть – разбил монтировкой таксист, которому не дала. Очень мужа своего Игоря любила. И вот теперь лежала в цветущей землянике и улыбалась Юрию Ивановичу.
– Ну вот и ты, Юрий. – Лицо Наденьки было таким же милым, каким он запомнил в последнюю их встречу. Значит, здесь действительно всё по-другому. – А помнишь, в детстве мы с тобой хохотали в постели по ночам, придумывая разные шутки и истории? Вот я и попала в историю. Вот я и дошутилась.
– А я, похоже, тоже дошутился…
Наденька исчезла.
Он очутился высоко над землёй. Проскакивая огромные пространства в сжатом гармошкой времени как за один миг, оказался в Приморье, под Уссурийском, в маленькой воинской части посреди сопок, покрытых тайгой, у старой котельной с кучей бурого угля. Приземлился возле входа и вошёл в котельную. Частенько, бывало, сиживал здесь по ночам под арестом у огня, когда выдавались минуты отдыха, вспоминал своих, думал о родине, грелся.
У котла стоял матрос Сиванькаев и улыбался гостю.
– Ну вот, и ещё один пожаловал к нам. Тянет туда, где служил? – Сиванькаев был молод и как-то даже слишком хорош на вид. Видимо, он встречал здесь всех желающих вспомнить родную часть Краснознамённого Тихоокеанского флота, ставшую при теперешних властях колонией-поселением для преступников. Могуч был Тихоокеанский флот в советское время. Даже в глухой тайге служили матросики – поставляли на корабли боевые ракеты. Кто бы догадался, где они прячутся. Теперь же только и оказалась эта территория годной для оборудования зоны…
– Слушай, Сиванькаев, а ты что тут, дежуришь, что ли? Это ведь просто каторга какая-то… В котельной после смерти…
– Не переживай, Юрок. Это просто ты меня здесь вспомнил. Матушка моя, к примеру, меня вспоминает таким, каким на руках носила. А отец – когда рулить на велосипеде учил. У каждого своя память, братишка…
– А как же ты всё-таки погиб? Я помню только, что мы тебя в закрытом гробу всей частью хоронили.
– Да очень просто. Надо было угледробилку почистить. Вот деды меня в неё и заставили залезть. Я долбил по стенкам, чтобы уголёк отошёл, а в это время она работала. Нога случайно соскользнула в червяк. Меня как фарш и прокрутило. Заметили, когда одна пилотка в дробилке от меня осталась. Несчастный случай.
Сиванькаев вздохнул.
– Эх, Юрок, если б ты знал, какая меня дома девушка ждала…
Юрий Иванович покачал сочувствующе головой и, глядя на бросающих в котёл лопатами уголь зэков, посоветовал Сиванькаеву:
– А ты её дождись. Поболтаете хоть…
И заржал.
Сиванькаев растаял на фоне пылающего жаром котла, который словно втянул его в себя.
Юрий Иванович парил над сопками. Родная часть уже исчезала вдали. Не хотелось уже встречаться с командирами, армейскими друзьями. Чего ворошить это прошлое… Хотя…
На Хованском кладбище сел на скамеечку у могилы Анжелики Ренковой. Подошла десятиклассница Анжелика. Взяла его руку своей нежной ручкой, пожала её и попросила прощения:
– Прости, Юра, что мы так и не сыграли с тобой на концерте в клубе на Новый год. А я ведь обещала тебе, когда ты меня провожал вечером после репетиции домой. А на следующий день меня не стало. Я, правда, не ожидала, что так выйдет.
Юрий Иванович прослезился, почти как тогда, в юности. Он вспомнил, как в свои семнадцать лет пел в вокально-инструментальном ансамбле рабочего посёлка в профкомовском клубе, а Анжелика играла на клавишных. В ансамбле были одни ребята. Но вот однажды забухал Ромка-клавишник, и басист Женька позвал Анжелику. Она училась в десятом классе и посещала музыкальную школу. Играла, как говорил Женька, классно. Послушали. Лабает немного академично. Но мелодию схватывает быстро и подыгрывает без лажи, с фантазией.
Первый концерт был к ноябрьским праздникам. Отыграли на ура. Анжелика на сцене держалась достойно. Не выпендривалась. Задницей под музыку не крутила. А после концерта расплакалась. Нервы.