– Молюсь я за вас. Прошу Матерь Божью, Господа Иисуса Христа Вседержителя, святых, каких знаю, чтобы дали вам мир и покой. И грехи ваши отмолить пробую. Понял?
Опухоль молчал. Валюха и Малыш затихли. Кузьма задремал.
Проснулся от того, что его тряс за плечо Сосел.
– Ты чего?
– Поговорить с тобой хочу.
– Давай.
Они разговаривали тихонько. В углу всхрапывал во сне Опухоль. Наверху было тихо.
– Хочу тебе, Кузьма, одну вещь шепнуть. Так, на всякий случай. Потому что ты – человек.
– Говори.
– Вот живу я на этом свете и думаю, что в нём есть главное зло? А главное зло в нём – деньги. У кого они есть, те прям с ума сходят. Готовы ближнего своего, как клопа, раздавить. А он, ближний-то, – человек.
Кузьма поднялся с пола, сел на корточки и стал смотреть, как мечется в расплавленной прозрачной жидкости тонкий горящий хвостик – остаток фитиля. Он любил, когда Сосел читал стихи. Тот помнил много замечательных русских стихов и читал их вслух. Ни с того ни с сего. Просто – берёт и читает. Пушкина, Бунина, Есенина, Высоцкого, Маяковского… Но когда он начинал мутить за жизнь, Кузьме казалось, что Сосел немного не того.
Сосел продолжал:
– Думаешь, мне денег достать сложно? Несложно. Деньги нужно зарабатывать на жизнь, на еду, на одежду. А не богатеть и сходить с ума от роскоши. Думаешь, почему я от своих ушёл? Они на мою пенсию рассчитывали. А пенсия у меня большая должна была быть. Я сказал – хрен вам! Живите своими силами!
– Не пойму я тебя, ты вот тут сейчас за нас молишься, а своим родственникам помочь не хочешь?
– Чем я им помогу?
– Деньгами хотя бы…
– Ни за что. Никогда.
– Скупой рыцарь ты, Сосел.
– Не шути. А ты знаешь, что богатство людей с ума сводит?
– Это как же?
– Был у меня один знакомый поэт. Дружили. Стихи хорошие писал. Был нищим. А потом в него бабёнка одна влюбилась. Богатая. Стала его баловать. Так меня однажды на улице увидел – отвернулся. Мол, не знаю такого. Я к его машине подошёл – на хлеб попросил. Иди, говорит, отсюда, бродяга. А потом приехал как-то приятеля проведать под Москвой, в одно заведение. Там разные ребята. Душевнобольные, алкоголики, наркоманы. Покурить ему привёз. Он москвич. Историк. Спился, дурак. А такую книгу собирался написать. Про времена Ивана Грозного. Булашевич Пётр. Не слыхал?
– Не слышал.
– Он член ВООПИК[2] был. Лазил под землёй в Москве. Изучал всё. Тока я не об этом… Приехал я к нему в дурдом. Передал сестричке для него сигареты. Гляжу – ведут их на обед. Тихонькие такие. Тёпленькие…
Вскочил Опухоль.
– Кто тут?!
– Не ори.
– А чё это вы не спите?
– Разговариваем. Спи.
– Не спится вам, идиотам.
Опухоль поворочался с боку на бок и опять захрапел.
– Ну вот. А столовая у них – через улицу надо пройти метров двести до входа. Я увидал его и говорю:
– Привет, мол, Сольский. Как тебя сюда угораздило? Не спрашивай, говорит. Убил я Нежданову, благодетельницу свою. По ломке зашиб. На дозу не давала.
И пошёл обедать со всеми остальными.
Вот до чего люди доходят. Про яхты там, золотые унитазы я молчу – даже рассуждать не могу. Был Сольский человек, поэт – и пропал. А Булашевич? Тоже фрукт ещё тот. Пока не забухал, всё искал свою библиотеку Ивана Грозного. И говорит – нашёл.
– Что за библиотека?
– Была такая библиотека у царя Ивана Васильевича. Книги разные. Фолианты. Так вот, Булашевич говорил, что она в Коломенском зарыта. Между железнодорожным мостом через Москву-реку и церковью Иоанна Предтечи. За бутылкой мне так и говорил. А ещё говорил – золото там. Кубки всякие. Драгоценности. Так рассказывал, будто своими глазами всё это видел. Мне тоже тогда интересно стало. Видишь, сколько людей в наше время гибнет. А столько научных открытий совершить ведь могли бы, столько стихов добрых написать, столько дел хороших сделать…
– Почитай стихи, Сосел. Хочется послушать.
– Наскучил я тебе своими нравоучениями, понимаю. Хорошо. Слушай. Из Бунина. – И он густым негромким баском стал читать: – О счастье мы всегда лишь вспоминаем. А счастье всюду. Может быть, оно вот этот сад осенний за сараем и чистый воздух, льющийся в окно. В бездонном небе лёгким белым краем встаёт, сияет облако. Давно слежу за ним… Мы мало видим, знаем, а счастье только знающим дано. Окно открыто. Пискнула и села на подоконник птичка. И от книг усталый взгляд я отвожу на миг. День вечереет, небо опустело. Гул молотилки слышен на гумне… Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.
Сосел замолчал. Кузьма прослезился.
– Чего ты сопишь, слезу пускаешь, человек? – приобнял его товарищ. – Это же поэзия.
– Это я так. Дочку вспомнил. Дочка у меня есть. Четырнадцать лет ей. Интересно, вспоминает она меня? Я её часто вспоминаю.
– Не тужи, протянем – поживём.
Светало.
С рассветом обнажились в старом доме облезлые стены. Стал заметен всякий хлам под ногами. Какая тут поэзия?
Пришли сонная Валюха с Малышом. Растолкали Опухоля.
– Пошли, козлы. След в след за козочкой. Сегодня кабель медный подрежем.
– Вчера кобелёк молоденький – сегодня кабелёк холодненький, – сострил синюшный Опухоль и тут же получил от Валюхи по морде.
– Не бей, сука. И так живого места нет.
– Рот закрой! Живее будешь.
Пришли на речку. Стали купаться. Счастливый Малыш смеялся, плескался в воде, как ребёнок, и плавал от берега к берегу. Сосел в больших семейных трусах чинно зашёл в воду по пояс, помочил с ладони грудь водой в области сердца и со словами «Господи Иисусе!» ухнул под воду и вынырнул на середине реки, разведя руки в стороны. Опухоль топтался с ноги на ногу у берега. Боялся зайти.
– Холодная. Не могу!
– Купайся! Нам сегодня много купаться придётся! – приказала Валюха, а сама пошла чуть в сторону, чтобы не смущать своими обнажёнными формами всех мужиков.
Кузьма сидел на берегу в своём защитном комбинезоне и не раздевался. Купаться ему не хотелось. А помыться решил после всех.
Зайдя по колено, он неспешно тёр пучком прибрежной травы, смоченной в воде, шею, плечи, бока. Спину потёр ему Сосел, достав из кармана пальто тоненький розовый обмылок и натерев им траву.
Кузьма зашёл смыться ещё чуть поглубже и присел на корточки. Такого, сидящего на корточках в воде, и понесло его течение. Он сидел под водой с закрытыми глазами и думал о том, как тихо здесь, как спокойно в царстве водорослей и рыб.
Воздуха не хватало. Он вынырнул и поплыл к берегу. Вся кампания уже сушилась на солнышке.
Опухоль сидел у воды и рисовал на песке разные пошлости, намекающие на его низменные желания. Сосел, по обыкновению, бубнил. Малыш лежал на берегу лицом вниз и загорал, почёсывая задницу. Валюха стояла, раздвинув руки в стороны, и смотрела на Кузьму, выходящего из воды.
– Накупался?
Кузьма сел у её ног на траву. Опустил голову. От стекающей с него воды под ним образовывалось мокрое место. Он повернулся к Валюхе, посмотрел на неё снизу вверх.
– Всё спросить у тебя хотел: зачем мои вещи и документы забрала? Куда дела-то?
– Вещи твои? – Валюха опустила руки, присела, затем легла на спину, запрокинув руки за голову. Морщилась от яркого солнца. – А на кой они тебе? Ты же с нами. Здесь всё общее: вещи, жратва, жизнь. Собаки бродячие без документов живут. У них про документы не спрашивают. А вот если тебя менты с документами поймают, повесят на тебя для галочки какую-нито кражу и будешь сидеть. А без документов ты кто? Тварь земная. Понял?
Кузьма кивнул. Заворочался Малыш.
– У меня чё-то чешется всё. Особо тут.
Он почесался сзади. Кузьма посмотрел на Малыша с тревогой и сообщил ему:
– Если это борщевик – ожоги с волдырями будут. Лечить надо. Тебе бы на солнце не надо лежать.
Валюха скомандовала идти за кабелем.
Загодя спёрли топор на пожарном щите у пионеров в лагере. В одной из попоек на даче Валюхе один бывший телефонист по фамилии Фомичёв рассказал, что для крутышек в коттеджи он тянул телефонный кабель с медными парами через реку. Указал место. Лежит неглубоко. Приподнять в воде. Рубануть с двух концов. И тащи.
Так и сделали. Рубанули. На тот берег Малыш с топором перебрался. Там шмякнул на камне по кабелю. Здесь Сосел ахнул раз-другой. И готово.
Затем дружно тянули длиннющего чёрного угря на берег. Сосел членил его сразу на куски. Опухоль и Кузьма таскали куски в лес. Кузьма из сухих сучьев развёл огонь. Стали обжигать оплётку. Валюха всем руководила.
Малышу становилось всё хуже. Он даже к костру не мог подойти. Всё чесался задом о стволы деревьев, не находя себе места.
Кузьма поглядел на него. Стало жалко парня.
– А ну-ка, давай в сторонку отойдём.
Отошли поглубже в лес. Валюха присоединилась к ним. Молчала. Наблюдала.
– Снимай штаны. Показывай.
Малыш показал. Вся кожа на заднице была у него в волдырях. Некоторые лопнули. Из них текла прозрачная жидкость.
– Да, это жопа, – резюмировала Валюха.
– Как я теперь? Как же я теперь?! – стонал Малыш, с трудом налепляя на себя трусы и застёгивая штаны.
– В аптеку надо. Противоожоговую плёнку купить и приложить ему.
Сначала сдали армянам в цветмет обожжённую проволоку. Деньги дали неплохие. Затем отправились в аптеку. В аптеке была очередь.
Народ, увидев заходящих в помещение бомжей, зашевелился, стал возмущаться:
– Припёрлись!
– Вонища!
– Это просто безобразие!
– Позовите охрану!
– Небось за боярышником!
– Не пускайте этих заразных!
– Не пристраивайтесь за мной!
– Выгоните-выгоните эту тухлятину!
Валюха, Кузьма, Сосел и Опухоль вышли на улицу. Решали, что делать. Кузьма уговорил одну сердобольную старушку. Написал ей записочку – та купила противоожоговые спрей и плёнку.
По дороге взяли водки и пожрать. Потом пошли в лес, к Малышу.
Малыш плакал, стоя у потухшего костра.
– Ещё ниже пошло. Все ноги чешутся.