Андрей и Василий, приглядевшись к лошадям, объединили их в пары, не сообразуясь с внешними данными, решив по каким-то невидимым признакам, что Саврас в связке с Пегим пойдет, а с Лысым не пойдет, и так далее. Борис понимал, что для всего этого нужен опыт, и старался побыстрее его приобрести.
Он вызвался быть подручным при ковке лошадей и активно участвовал в репетиции: при участии Витяньки и его приятелей нагрузили караван и проехали по горам у Молокановки полный круг.
На следующее утро двинулись в путь: четыре коновода, восемь тяжело нагруженных лошадей, разделенных на пары: хвост первой привязан к морде, точнее, к уздечке второй.
В голове каравана шагал Андрей с острой секирой на длинной рукоятке. Он срубал ветки, какие могли помешать.
Замыкал караван Борис (вместе с Чарли). Их задача была подбирать, «что с возу упало».
Борис шагал с молотком в руке и собирался попутно составить геологическое описание тропы, но на втором километре оборвался чайник, на пятом развалился вьюк, и оказалось, что дел замыкающему и без науки хватает.
Несколько раз Андрей менялся с Борисом местами и осваивал работу «палача» — рубил ветки. Но оказалось — не хватает у Бориса для этого сноровки, и Андрей вынужден был его вскоре менять, чтобы не задерживать ход каравана. Шагать предстояло почти сорок километров, и местами путь был трудным. Лошади то вязли в болоте, то карабкались на подъемы, высекая новыми подковами искры из камней.
Уже в сумерках добрались до Чаужского нагорья, где намечен был базовый лагерь, возле каторжанской избушки. В ней, по преданию, таился беглый каторжник, еще когда дед Матвея Васильевича был молодым.
Лошадей разгрузили. Борис, глядя на дымящиеся их спины и бессильно опущенные к самой земле головы, проникся сочувствием и вспомнил про овес, который они притащили и безусловно заслужили. Он распорядился их щедро накормить и — получил урок! Андрей ему пояснил, что накормить разгоряченных лошадей — это значит их загубить, надо часа два дать им остыть…
Утром, проводив в Молокановку накормленных овсом лошадей при двух коногонах, занялись устройством лагеря. Поставили три палатки и натянули их, как барабан, не только для лучшей защиты от дождя, но и потому, что есть в этом свой шик!
Избушку оборудовали под склад. Выложили из камня печку и вмуровали чугунный казан. Из жердей сколотили длинный стол и скамейки, натянули над ними брезентовый тент, а над ним антенну, и «столовая-клуб» была готова.
От ручья прорыли канавку к уступу и оборудовали там «умывальник-душ».
О пожарной безопасности тоже позаботились — окаймили лагерь просекой и взрыхлили землю.
В дополнение ко всему этому, положенному по инструкции, Андрей ловко вырубил из бревна медведя, стоящего на задних лапах, со сверкающими в оскаленной пасти зубами из расплющенных патронов.
Этого «покровителя фирмы» установили возле очага, и вид его придавал всему лагерю какую-то веселость.
Свое участие в благоустройстве Борис ограничил руководящими указаниями, а сам поспешил начать главное дело. Все то, что узнал в архивах, увидел с высоты, теперь надо было опознать в натуре, привязать к карте и создать для отряда фронт работ, наметив точки отбора проб, согласно с проектом, но лучше, чем по проекту. Присматриваясь к строению рельефа, Борис стремился понять пути перемещения наносов, чтобы расположить пробы там, где накапливаются тяжелые минералы.
Всем этим он занялся было в одиночку, точнее, в сопровождении Чарли, но когда Андрей воспротивился: «Медведь сейчас голодный, злой!» — Борис взял в личную охрану Андрюшу.
Медведя они увидели только один раз, и то издали, но охраняющий оказался хорошим помощником, прирожденным поисковиком. Он хорошо готовил дорогу для начальника — кайлой и кувалдой расчищал обнажения, разбивал камни. Они сработались и быстро подготовили для отбора проб большой участок, прилегающий к лагерю.
Настали горячие дни. Надо было наладить работу, все учесть, за всем уследить.
Эти первые дни работы запомнились Борису в деталях. То, что было гладко на бумаге, в проекте, предстало на деле совсем иным, трудноосуществимым. Местами углубиться до коренных пород мешал приток воды, а рядом земля еще и не собиралась оттаивать, блестел лед. И все же кайлой и лопатой («Пробьемся, ребята!») пробы брали и заполняли брезентовые мешки до метки «пятьдесят килограммов» — галькой, песком, глиной, подвозили их к воде и коченеющими, в резиновых перчатках, пальцами осторожно, каждый камешек очищая от глины, вели промывку до серого шлиха. Затем его перемещали из лотка в ковш, домывали и подсушивали на огне и, не увидев золота, пересыпали в пакет.
И так пробу за пробой, встречая каждую с надеждой…
Борис то участвовал в промывке, то изучал содержимое пакетов, то трусцой одолевал склоны, подготовляя фронт работ. На ходу он часто напевал: «И мне верится, что вот, за ближайшим поворотом…», дополняя эти слова Окуджавы своими, к случаю подходящими.
Так день за днем, то пешком, то верхом, по двенадцать часов, с надеждой, что вот-вот в пробах или под ногами обнаружится золотой след…
Это была лучшая для геолога пора, когда еще не скрыл землю зеленый ковер, а гнус не набрал силы.
Следуя совету Пластунова, Борис спешил охватить поиском низкие, заболоченные места — царство комаров. Поэтому, как только люди привыкли к работе, он разделил отряд на три звена, а сам поспевал от одного к другому и на базу возвращался, шатаясь от усталости.
Рабочий день на этом не заканчивался. После ужина, в котором каша занимала место подчиненное, а на первом были дичина и форель — в любом ручье она ловилась даже на голый крючок, — мучительно хотелось спать. Приходилось применять к себе жестокие меры, потому что геолог обязан нанести на карту и отобразить в дневнике познанное за день. А после этого стремился Борис раскрыть свой личный дневник, где прозой и стихами рассказывал он Тане обо всем. Раз в две недели, возвращаясь в Молокановку, кое-что из этих записей отправлял ей, чтобы она знала, чем заполнена его жизнь, и не забывала.
…Давно уже спали все в лагере, когда исчезала для него явь в холодных объятьях спального мешка.
Так продолжались труды, пока без руды, в непрерывном ожидании удачи.
ПРИРОДА ШУТИТ
В первой же пробе, вблизи русла речки Шайтанки, обнаружили золотинку, точнее, даже золотину, одну, но довольно крупную — полтора миллиметра в диаметре и слабо окатанную.
Рука дрожала, когда Борис ее, долгожданную, разглядывал. Сразу же он перебросил туда лагерь и начал погоню. Всех охватил азарт поиска, работали от темна и до темна, так что для заполнения дневников сил не оставалось.
Спустя два дня еще одну «золотую рыбку», похожую на первую, поймали на высокой террасе левого берега.
— «Надежды маленький оркестрик…» — напевал Борис, исхаживая склоны, разглядывая каждый камень. Андрюша разбивал их с особым рвением.
Всем отрядом день за днем рыли до коренных пород, пробы брали послойно, промывали с особой тщательностью… Охватили детальным поиском всю долину и водоразделы и… Как с неба свалились эти «рыбки»!
Пришлось Борису вызвать Пластунова раньше, чем было условлено. Он, все осмотрев, заключил, что поиск проведен достаточно детально, чтобы признать: «Здесь природа шутит!» Надо оставить решение этой шайтанской загадки на будущее, а сейчас продолжать изучение района по проекту.
То, что удача обернулась неудачей, на всех в отряде навело уныние. К тому же моросил в те дни дождь и комарье донимало так, что даже спать приходилось в накомарниках.
Вероятно, в связи со всем этим Пластунов попросил собраться всех и, сидя под защитой дымокура, высказал свое мнение о том, что вторая, пока тоже безадресная, находка добавляет уверенности, что адрес существует. Он рассказал о выявленных в наши дни особенностях строения Сибирской платформы, верхний этаж которой нарушен разломами — протяженными и кольцевыми, и доказано, что по ним во многих районах проникали из глубин рудоносные растворы. Похожие условия на Африканской платформе. Она более доступна, и там найдены самые крупные в мире месторождения золота и платины. А Сибирь еще ждет своего часа и наших усилий в трудных условиях, среди болот и вечной мерзлоты…
После приезда Пластунова настроение немного улучшилось.
И все же, шагая в маршрутах, Борис напевал песни грустные: «Ямщик, не гони… мне некуда больше…» или «Здесь только пыль, пыль, пыль…», а Витянька — он сменил Андрюшу на посту помощника — старался его развеселить. Собирал на ходу для него землянику, жимолость, голубику да и грибов приносил в лагерь полное лукошко. Этим и ограничивались их находки. Борис, оконтуривая на карте плоскогорья и бессточные котловины, все больше осознавал, как мало пригоден шлиховой метод для такого рельефа, и ломал голову, как одолеть трудности… Пришел он к выводу, что прямой поиск берлог может в таких местах быстрее привести к цели, и, освободив Андрея, Василия и Андрюшу от иных дел, поручил это задание им. И в Молокановке всем объявил, что за каждую найденную берлогу полагается премия. Разрешения у своего начальства он не стал дожидаться и решил рискнуть в пределах своей месячной зарплаты.
…Все больше оранжевых и желтых островов виднелось в зеленом море… Казалось, что каждую ночь незримый художник раскрашивает тайгу осенним узором.
Дни становились все короче, и хрустели по утрам льдинки. Приходилось спешить, чтобы выполнить намеченное.
Комарье угомонилось, но мошка стала свирепой, тучи ее просто пожирали людей и лошадей. Все раньше темнело, и больше времени проводил Борис у огонька, в беседах, особенно с Матвеем Васильевичем. Его он расспрашивал о медвежьих «свычаях и обычаях». Не только потому, что это было само по себе интересно, он понимал, что эта тема должна возникнуть вновь, когда будут обсуждаться итоги поиска — труды без руды!
Еле-еле, уже шагая по снегу, выполнили все согласно плану и графику. Опустел базовый лагерь — только медведь с блестящими зубами остался возле каторжанской избушки.