— Что-то тут не так. Давай поменяемся ролями, — сказал Андрей.
Он отдал Борису карабин, взял у него фонарик и, держа в правой руке нож, заполз в берлогу. Только ноги остались снаружи, и по их движениям Борис пытался представить, что делает Андрей. «Смотрит направо… Теперь повернулся… Неудобно ему, тесно… Кто-то там есть!»
Показалось, много времени прошло, пока вылез Андрей. А он неторопливо отряхнулся, обтер руки снегом и лишь после этого сказал:
— Долго жить приказал Михал Иваныч!
— Мы его дымом уморили?
— Нет, он своей смертью, еще, наверно, зимой, потому что промерз насквозь, стал как камень.
— Старый?
— Не очень, зубы целы, я посмотрел в надежде, может, и этот «золотоносный». И шубу его осмотрел, а берлогу тебе оставил. — Андрей протянул фонарик, взял карабин.
Борис полез… В ярком свете фонарика блестел-переливался иней на шубе медведя. Он лежал на животе, уткнувшись мордой в передние лапы и, показалось, пристально смотрел вдаль полуоткрытыми глазами.
Борис с трудом протиснулся, прижимаясь к холодной шкуре, оглядел свод и стены. Хотел немного медведя потеснить, чтобы лучше увидеть пол берлоги, но куда там!
Увидел он везде одно и то же: глинистые сланцы, бесплодные в отношении руды.
Разозлился Борис — столько времени и нервов потратили! — и поспешил вылезти. Вдохнул воздуха и остро ощутил: как это хорошо — свет, ветер, простор!
— Как думаешь — почему он помер? — спросил Борис. Сразу отключиться, позабыть про этого Михал Иваныча он не мог.
— Инфаркты не только у людей бывают!
Андрей взглянул на часы, Борис тоже, и они быстрым шагом пошли к следующей берлоге. Ее искали почти час, и опять пусто!
Очень хотелось есть и пить, но привал устраивать не стали, пожевали на ходу и собакам подкинули, и все вместе из ручья попили. Зубы заболели от холода.
И опять пусто. И как заколодило, каждую берлогу приходилось подолгу искать, и Рыжуха помочь не могла.
Когда покончили с последней билимбеевской берлогой, уже темнело, и стало очевидным, что ни на хутор, ни в княжий терем сегодня уже не попасть.
Молча возвращались они в лагерь. Не дожидаясь, пока разгорится огонь, молча допили все, что оставалось во фляжке.
Умолк «надежды маленький оркестрик»…
Когда залезли в мешки, Борис сказал:
— Все, поднимаю белый флаг! Утром домой, и мне очень жаль, что я так тебя помучил.
— Тогда не будь нервным — надо закончить, как положено. Спокойной…
Дальше Борис не услышал — как провалился…
СЪЕМКА КИНО
Показалось Борису — только закрыл глаза, как заколыхался спальный мешок и он вместе с ним, будто началось землетрясение.
Услышал:
— С добрым утром!
— Будь оно!.. — простонал не просыпаясь.
— Включи последние известия, — попросил Андрей.
Борис с трудом открыл глаза и вздохнул, вспомнив, что до смертного приговора на дирекции остаются уже не дни, а часы…
— Корми собак! — скомандовал Андрей.
И сразу же Борис подчинился, вылез из спального мешка, бормоча невнятно, но выразительно.
За чаепитием Андрей спросил:
— Откуда начнем?
Борис показал жестом: «Все равно!»
Когда поднялись, не давая себе разнежиться у костра, Андрей сказал:
— Думаю, что наш князь, несмотря на старческую немощь, зимовал бесстрашно, на голом склоне, как и подобает князю. Поэтому давай начнем с хутора, чтобы сохранить надежду, что в конце нас ждет конфетка!
Шли они на хутор не торопясь, слушая радио.
Снова, уже в который раз за эти дни, вошли они из весны в зиму, в снег, почти до колена.
В хуторской низинке включили приемник на полную громкость и, оглядевшись, пошли по описанию к ельнику, где ручей круто поворачивает.
Лаз нашли без труда. Рыжуха привычно выполнила свою обязанность и с безразличным видом заняла место возле Бориса. Он, тоже привычно, расстегнул кобуру, достал фонарик и, подмигнув Андрею: «Пишите до востребования!», полез в берлогу.
Андрей привычно посматривал, слушал тишину, а затем удары молотка, тоже привычные, усиленные рупором берлоги.
Удары слились в сплошной гул, и сквозь него — крик:
— Андрей, скорей! Андрей…
В два прыжка он был у лаза, нырнул в него, как в воду, бросив карабин, выхватив нож…
В ярком свете фонарика они смотрели друг на друга, и у обоих глаза были как фары, и зубы блестели, и по щекам Бориса, сверкая, ползли слезы.
— Смотри! — прохрипел он и направил луч на стенку.
— Ну и ну! — простонал Андрей, щурясь от золотого блеска.
Борис ударил молотком, и тяжелый дождь засверкал, застучал по их каскам.
— Держи! — Он протянул Андрею камень, вроде и небольшой, с кулак.
— Ух, ты! — пробормотал Андрей, еле его удержав.
— Тащи рюкзак!
Во все стороны — на стены, потолок и пол — направлял Борис фонарик, и везде неправдоподобный желтый блеск затмевал все иное. Вглядевшись в это иное, Борис определил — это кварцевый порфир, весь как губка напитанный золотом: гнезда, прожилки, зерна, вместе с прозрачным кварцем.
— С ума сойти, — простонал Борис, — рудная труба! Я думал, только в учебниках бывают такие.
И в подтверждение догадки о том, что это труба, в дальнем конце берлоги он увидел почти вертикальный контакт этого золотокварцевого чуда с черным глинистым сланцем.
Торопливо отбивал Борис образцы. В подсознании твердо сидело, что они должны быть «представительны», отображать все разновидности, но невольно отбирал он самые эффектные, самые богатые.
— Тащи!
— Ого! — Андрей отпустил рюкзак. — Тут, паря, грыжу наживешь!
Пришлось оставить меньше трети — лучшее из лучшего.
Когда вылезли из берлоги, Борис повалился на снег, тяжело дыша. Он жадно всматривался в образцы при дневном, надежном свете и пробормотал, задыхаясь от восторга:
— Пусть меня повесят, если это не золото!
— Не думал я, признаться, что старик мог в такую даль уйти! — Андрей удивленно покачал головой.
Борис взглянул на часы, а затем на Андрея. Тот тоже посмотрел на часы, в небо и снова на часы.
— До мотоцикла часа три, если где трусцой, где рысью, да там еще час… Трудно, но можно и успеть!
— Представляешь, что будет там, на дирекции!
— Все лишнее надо оставить!
Карабин, фонарик, планшетку, каски, еду, термос и котелок — все бросили они в берлогу. Борис еще раз в нее заглянул, потому что трудно было поверить, что все это не сон.
Из палок, закрывавших лаз, выбрали две, поудобнее, и, опираясь на них, где трусцой, где бегом, по очереди несли почти пустой и такой тяжелый рюкзак.
Борис и не пытался выбирать дорогу, старался только от Андрея не отставать, а он каким-то своим врожденным, как у птицы, инстинктом находил не задумываясь кратчайший путь. Скользили на осыпях, продирались сквозь чащобу, Борис расцарапал щеку в двух местах и комбинезон порвал, прыгая с камня на камень.
Перешли Шайтанку… И снова в гору и с горы. Так, мокрые от пота, добрались они до мотоцикла почти за три часа.
«Не заведется, по закону мирового свинства», — подумал Борис, без сил повалившись в коляску. Но «конек-горбунок» не подвел, чихнул два раза и затарахтел спокойно, размеренно.
Мелькали деревья, хлестали ветки. Собаки пытались угнаться, да где там!
Коляску швыряло. Борис держал рюкзак обеими руками, прижимая его к груди, и, не давая одолеть себя безмерной усталости, бормотал:
— Сбылось!.. Сколько гор мы излазили, сколько перерыли земли. И вот оно — золото! Мы не сдались — нашли!
Он посмотрел на Андрея. Его лицо и руки отображали такое напряжение и желание выполнить намеченное, что Борис даже почувствовал комок в горле.
Подъехали к берегу Ряженки. Мучительно хотелось пить, но Борис промолчал, поглядев на часы.
Андрей мчал на полной скорости. Времени оставалось в обрез.
«Хоть бы опоздал. Хоть бы опоздал!» — молил Борис, поглядывая в небо.
Когда выехали на первую гряду, высоко и далеко в голубом небе показалась серебристая птица.
Еще десять минут по кочковатой гряде, быстро, как только возможно, и Молокановка стала видна. Но уже догнала серебристая птица, легла ее тень на гряду и с победным рокотом пошла на посадку!
— Минут не хватило! — простонал Борис.
— Достань ракетницу, она под сиденьем! — крикнул Андрей, не отрывая глаз от дороги.
Борис запустил в небо одну за другой три красных. Они взлетели высоко, осыпались искрами.
— Неужели не заметят, не поймут!
Пересекли пойму. На крутом подъеме к Молокановке Борис всеми остатками своих сил помогал лошадиным силам мотора, а когда выехали, вскочил в коляску и встал во весь рост — увидел на зеленом поле серебристую птицу.
— Ждут! — выдохнул он и повалился на рюкзак.
Подкатили к самолету, скорости не сбавляя.
— Где больной? — стараясь перекричать моторы и самолета и мотоцикла, спросил Федя Молоканов-начальник.
— Какой больной? — Андрей заглушил мотоцикл.
— Ну и видик у тебя… — сказал Борису пилот.
— Так смешнее, — ответил Борис.
— Да как же вы посмели без уважительной причины задержать рейс! Я акт составлю на пережог горючего — это же подсудное дело!
— У нас груз особый! — сказал Борис.
— Скоропортящийся? — подмигнул пилот и засмеялся. — Давай, давай — мы дичинку любим!
Борис поставил на землю и приоткрыл рюкзак.
— Вот это да! — Молоканов-начальник снял фуражку и почесал затылок.
— По коням! — скомандовал пилот.
— Полетим вместе, а завтра вернемся! — предложил Борис, глядя в глаза Андрею.
— Сам управишься, а меня мои золотые дома заждались.
Они обнялись.
— Иди к нам в кабину, — пригласил первый пилот, когда взлетели.
— Потом покажу, расскажу, а сейчас сил нет! — взмолился Борис.
Он, не снимая с плеча рюкзак, чтобы разделить одну судьбу с грузом государственной важности, скорчился в кресле и мгновенно заснул так крепко, что и посадку бы проспал, если бы пилот не разбудил.