«Отбыть туда в самой скорости и приставить к одному медведю караул, дабы никто ни днем ни ночью, ни явно ни тайно то золото не мог исхититъ…»
После второй задержки рейса по метеоусловиям появилось продолжение:
Рапорт. «Докладую, что золото оного медведя оказалось „лягушачьим“ золотом, иначе именуемом слудой флогопитовой…»
А еще через час, когда надежд на вылет почти не осталось, начертал он по диагонали начальственной рукой резолюцию:
«Случай сей считать по воле божьей решенным, а дело сдать в архив курьезов геологических…»
Все это отобразило не только скуку ожидания, но и почти уверенность в том, что бесславно завершится эта операция и никому дневник не будет нужен.
Утром, наедине, Борис снова повторил опыт с тяжелой жидкостью, отделил и долго разглядывал в лупу три крупинки, благородство которых сомнения не вызывало.
Он достал дневник и, зачеркнув первую страницу, написал: «Зачеркнутому — не верить!» и уже всерьез отобразил все, что узнал.
У Степанковых за чаем он сказал Андрею:
— Теперь сам понимаешь, как важно дочиста обобрать медведя.
— Не оплошаем, — заверил Андрей. — Мы с тобой и с Андрюшей пойдем к медведю напрямик, а…
— Ну, мам!.. — заныл вдруг Витянька.
— Еще чего! — отрезала она.
— Василий, тоже наш охотник, поедет на подводе, — продолжал Андрей, — и будет нас ждать в устье Ряженки — дальше не проехать.
— А без подводы мы что, золото не дотащим? — улыбнулся Борис.
— Медведь тоже ценность — собакам на корм, его все едино сюда тащить надо. И обобрать все, что на нем налипло, можно, только когда он в тепле полежит, оттает. А чтобы крупинки эти не растерять на пути, мы его в брезентовый мешок затарим.
На том и порешили. Когда завтрак, похожий на обед, подошел к концу, Борис достал карту, попросил Андрея нанести на нее путь, которым они пойдут, и внимательно следил за движением карандаша, стараясь все запомнить.
Пришел Андрюша, уже готовый в путь.
— Ну, мам!.. — опять заныл Витянька.
— Завел пластинку! — рассердилась она.
Борис начал одеваться и тут Витянькино «Ну, мам!..» зазвучало снова и снова, словно пластинку заело. Он не отрываясь смотрел на мать, а жался к деду.
Тот вдруг сказал, ни к кому не обращаясь:
— Такой случай, память, можно сказать, на всю жизнь!
И Андрей, натягивая сапог, добавил:
— За один-то день много в науке он не потеряет…
Все смотрели на Зину, а она на сына, хмуря брови… И вдруг улыбнулась:
— Но смотри, если будет хоть одна тройка…
Договорить она не успела, Витька подпрыгнул, чмокнул ее в щеку, а затем деда в седую бороду и выскочил за дверь. Вернулся он поразительно быстро, в сапогах, беличьей ушанке, полушубочке, опоясанном патронташем, а на плече, дулом вниз, ружьецо.
— Игрушечное? — спросил Борис.
Андрюша захохотал, а Витя надул губы, нахмурился.
— Он в каникулы этим ружьецом сколько белок взял! — пояснила Зина с уважением.
— Стреляет надежно, — подтвердил отец, надевая куртку.
— Это я по неопытности, не в насмешку, — оправдался Борис и тоже стал собираться.
Не только Витя и Галуня — все взрослые с интересом разглядывали его доспехи: на груди бинокль (ремешок вокруг шеи), ниже, на поясе куртки, в футлярах шагомер и компас, по бокам фотоаппарат и полевая сумка, за плечами рюкзак и в руке молоток на длинной рукоятке.
Как положено перед дорогой, все присели, помолчали. Дедушка перекрестился (двумя перстами, как заметил Борис) и сказал:
— В час добрый!
У крыльца их уже ждали повизгивая Чула и Чарли.
Было сумрачно, лишь за рекой, над кряжем Угрюмый, чуть розовели облака. Они прошли огородом к оврагу, перебрались через ручей по заледенелому бревну и по узкой тропке начали подъем на кряж Кедровый. Андрей шагал первым, и Борис еле за ним поспевал. Скользила под ногами прошлогодняя трава. Пришлось расстегнуть воротник и следить за дыханием. Три шага — вдох, один — выдох.
На первую гряду поднялись всего за полчаса. Борис так устал, что даже часам не поверил.
Отсюда хорошо было видно во все стороны. Внизу — серые крыши, стога сена и огороды Молокановки вдоль левого берега реки Шатровой. По ней одиноко плыла запоздалая льдина. За рекой, над кряжем Угрюмым, облака уже сверкали золотом и пурпуром. Хотелось постоять, подождать, когда произойдет великое чудо — появится солнце, но Андрей поторопил:
— Путь долгий, а оно еще полчаса карабкаться будет! — Он показал Борису: — Там вон, за седловиной, гора Белая, правее — Острая, а в-о-о-н там — Билимбей, его обогнем и — привет топтыгину!
Только в бинокль был отчетливо виден этот Билимбей — плешивая каменная голова, чуть приподнятая над тайгой.
Осмотревшись, Борис понял, что, как зайдут они в тайгу, затеряются эти ориентиры. Поэтому следовало сразу же начать съемку — привязать к карте свой путь, определяя направление компасом, а расстояние — шагомером. Но с этой нудной, трудной работой едва ли к вечеру доберешься до места. Поэтому Борис легко убедил себя в том, что охотники верно определили место на карте, а проверить их он сможет позднее, если медведь окажется по-настоящему «золотоносным».
Шли то по тропкам, то виляя между могучими кедрами и скалистыми выступами, обходя овраги, забирая все выше и выше. Усталость как-то незаметно прошла, Борис дышал легко. Пахло сосной, прелью, а в низинах тающим снегом. Поглядывая больше по сторонам, а не на геологическую карту, он невольно ожидал какой-нибудь встречи и у каждого скалистого выступа отбивал образцы в надежде увидеть что-нибудь интересное.
Уже взошло над Угрюмым солнце, и тайга повеселела, стала прозрачной. Ни одной живой души не попадалось, и только стук молотка нарушал тишину. И на всех скалах было обнажено одно и то же: мелкозернистые слюдистые сланцы. Поэтому к концу второго часа Борис охотно уступил молоток Вите. Тот вместе с собаками мелькал то здесь то там и отовсюду приносил камни. Глаза его сияли, и Борис о каждом говорил: «Это интересно!» — хотя попадались все те же унылые сланцы. Каждый раз Витя смотрел на шагомер и радостно объявлял, сколько осталось позади. Он успевал на ходу обеспечивать всех брусникой и кедровыми шишками, смолистыми, с удивительно вкусными, крупными орешками.
— Коль сохранились до весны такие самопады, значит, не опустели еще беличьи кладовые, — пояснил горожанину Андрей и на ходу добавил с какой-то грустью: — Прошлое лето было урожайное, а он откормиться не смог, отощал до времени…
— Старость — не радость! — заключил Андрюша.
И дальше молча шагали, след в след, вроде и не быстро, но к концу третьего часа, уже на Билимбеевском склоне, когда показал шагомер пятнадцать тысяч, Борис начал спотыкаться от усталости и запросил передышки.
Бессильно повалился он на мох, повыше поднял ноги, уперся ими в сосну и жадно съел горсть брусники. Стало легче.
У СНЕЖНОЙ МОГИЛЫ
С Билимбеевского перевала Андрей повел их напрямик, сквозь густой еловый подлесок, и через полтора километра спустились они в овраг, как раз там, где у одинокой сосны сугроб был аккуратно прикрыт еловыми ветками.
«Как по пеленгу шел! Никогда мне так не суметь!» — с уважением и даже завистью подумал Борис.
— Все в порядке, — определил Андрей, убедившись, что свежих следов на снегу нет.
Чула и Чарли уткнулись носами в сугроб, начали разгребать снег лапами, но, подчинившись команде Андрея, сразу же отошли.
Отбросили ветки, обнажили из-под снега край брезента и, ухватившись за него, сдернули в сторону сугроб.
Зарычали, свирепо скалясь, собаки.
Не было для Бориса неожиданности в том, что предстояло увидеть, и все же он вздрогнул. Показалось, что это человек в меховой шубе лежит лицом вниз, опираясь на руки и силясь подняться. Поза его была так динамична, что не выглядел он мертвым.
Сходство с человеком и то, что в смертный свой час медведь не сдавался, так растрогало Бориса, что он задумался и стоял, как на похоронах, позабыв о своих делах.
К реальности его вернул Андрей.
— Смотри, — сказал он, опустившись на колени, и, осторожно смахнув с медвежьей спины снег, начал перебирать, разглаживать клочковатую рыже-бурую шерсть.
Борис присел на корточки рядом. Витянька и Андрюша наклонились над ним, а Чарли протиснулся у него между ног.
Андрей, примяв шерсть, обнажил на загривке медведя участок с ладонь, весь будто усыпанный желтыми «блохами».
— И сюда смотри! — он переместил руки на левый бок медведя, и там тоже заблестели желтые «блохи».
— Ворочался он… то на спину, то на бок! — определил Андрюша.
Борис достал лупу, разглядел те же минералы, что и в пробе, изученной вчера. В лупу кое-где были заметны и натеки льда, — это они так прочно закрепили «блох». Перебирая жесткую шерсть — пальцы ощутили мертвенный холод медвежьего тела, — Борис обнаружил еще несколько скоплений. И отдельных «блох» попадалось много.
— Теперь смотри сюда!
По значительности тона Борис понял, что самое главное Андрей отложил напоследок. Он с силой повернул голову медведя и, ухватившись одной рукой за нос, другой за нижнюю челюсть, оттянул ее.
На верхних и нижних зубах сверкал желтый металл.
— Ну и ну! — пробормотал Борис.
Лицо его с широко раскрытыми глазами и ртом выглядело таким изумленным, что Андрей захохотал и разжал руки.
Пасть медведя сомкнулась, и голова, медленно описав полукруг, заняла прежнее место — медведь уткнулся носом в землю.
— Убедился, что я шум не напрасно поднял? — спросил Андрей, не скрывая ликования.
— Что тут и говорить! — Борис в подтверждение так энергично махнул рукой, что рукавица далеко отлетела в сторону. Ее на лету подхватил проворный Чарли.
Борис приготовил фотоаппарат и сказал Андрею:
— Первым делом я должен тебя рядом с ним увековечить! Присядь и раскрой ему пасть.