— Вот как! А что вам больше нравится, — картирование или поиски и разведка полезных ископа…
— Один черт, — перебил Бродский, — лишь бы вон отсюда!
— Может, гамма-каротаж? — не сдавался начальник.
— Хоть — гамма, хоть — дельта, — не имеет значения, — парировал Бродский.
Богун поджал губы.
— И все-таки, какая область геологической деятельности вас интересует?
— Геологической? — переспросил Иосиф и хохотнул.
Богун опустил очки на кончик носа и поверх них пристально взглянул на поэта. Под его взглядом Бродский совершенно сконфузился, зарделся и заерзал в кресле.
— Позвольте спросить, — ледяным тоном произнес Иван Егорыч. — А что-нибудь вас вообще интересует?
— Разумеется, — оживился Иосиф. — Еще как! Больше всего меня интересуют проблемы духа… как бы объяснить вам попроще… Точнее, сейчас меня занимает метафизическая сущность поэзии…
Наконец-то предмет беседы заинтересовал Бродского. Он уселся поудобнее и собрался было развить свою мысль, но ошеломленный Богун пробормотал: «Минуточку», привстал с места и поманил меня рукой.
— Пожалуйста, будьте добры, проводите вашего знакомого до лифта.
— Выходя вслед за Иосифом из кабинета, я обернулась. Иван Егорыч глядел на меня безумным взором и энергично крутил пальцем у виска.
Would You Believe It?
Однажды в супермаркете, в отделе деликатесов образовалась очередь. Она возникла не из-за медлительности продавца, — он был расторопен, и не из-за появления необыкновенного деликатеса. А выросла эта очередь благодаря маленькой старушонке, делающей свои покупки с невероятной тщательностью и определенно получающей от этого великий «фан».
— Can I help you? — любезно спросил продавец. Старушка просияла, несколько раз прошлась вдоль прилавка, разглядывая яства, и, наконец, решилась:
— Скажите, детка, что вы думаете об этом копченом языке?
— Я думаю, что он великолепен.
— Правда? Вы уверены? А то я пригласила на ланч мою приятельницу Мериам, вы представить себе не можете, какая она разборчивая…
— Ваша подруга Мериам будет довольна, — твердо обещал продавец.
— Ну, ладно, на вашу ответственность… четверть фунта.
— Что-нибудь еще, мэм?
— Погодите, не так быстро… да, вот что… лососина. Это просто позор, как дорого вы дерете. Но… придется купить… В прошлый вторник у Гофманов было полно лососины.
— Сколько вы желаете, мэм?
— That is a good question… Что вы скажете о четверти фунта?
— Прекрасная мысль! — обрадовался продавец. — Итак, четверть фунта.
— Wait a minute… Лососину покупает каждый, у кого нет воображения. А что, если взять «шримпы»?
Сзади невозмутимо дожидались 9 человек. Меня разобрало любопытство, когда же они начнут роптать и когда разъярится продавец. Я засекла время. Между тем наша героиня в розовых брюках и фисташковой блузе сконцентрировала свое внимание на ветчине.
— Вот тут у вас шесть сортов ветчины, а по мне они все на один вкус. Почему?
— Не знаю, мэм, я не ем ветчины.
— О, извините, ради Бога, я не хотела вас обидеть. А как насчет рубленой селедки?
Она постучала ручонкой по прилавку, — зазвенели браслеты и в глаза мне ударили лучи как бы бриллиантовых колец.
— Многие люди любят рубленую селедку, — в голосе продавца прозвучала первая тоскливая нота.
— Неужели? Очень странно. Я ее в рот не беру. Я как раз подумываю о маслинах. Как вы считаете, какие лучше: зеленые или черные?
Я сделала рейд вдоль прилавка, вглядываясь в лица: они улыбались.
— Теперь самый важный момент — сыр. Вы убеждены, что «бри» первоклассный?
— Могу поклясться, — пробормотал продавец.
— А почему же он на «сейле»? Это меня настораживает. Ну, да ладно… полфунта… нет, лучше четверть.
— Что-нибудь еще, мэм?
— Не знаю, прямо… Может быть паштету… совсем чуть-чуть.
Продавец ринулся к паштету, но был остановлен.
— Да нет, не беспокойтесь, я раздумала. — Она уставилась на халву.
Продавец прикрыл веки, как засыпающий воробей. Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок. Очередь добродушно улыбалась.
Халва старушку не пленила, и она переключилась на творог.
— Я раньше у вас «фарм-чиз» покупала, а теперь моя соседка миссис Кэмбл показала мне одну итальянскую лавку: там потрясающая рикотта! Так что творога я брать не буду.
— Что-нибудь еще, мэм?
— Well… Не знаю… Дайте мне подумать… Я сейчас вернусь.
Я посмотрела на часы. Старушка развлекалась 17 минут и удалилась в розовом блеске своих панталон. А что продавец? Запустил в нее колбасорезкой? Ничего подобного. Он только обвел смирную очередь беспомощным взглядом и тихо пробормотал: «Would you believe it?»
Вот уже сколько месяцев, следя за событиями в Иране, я вспоминаю эту нелепую житейскую сценку. И странные возникают у меня ассоциации… Когда вижу по телевизору оголтелые толпы с портретами полубезумного айятоллы, терпеливых американцев и кроткого президента, мне кажется, что Джимми Картер вот-вот обведет растерянным взглядом нашу планету и с тихим отчаянием спросит: «Would you believe it?»
Доживут ли Соединенные Штаты до 1992 года?
Как видно невооруженным глазом, — название это полемическое. И по любимому выражению советских журналистов «где-то перекликается» с названием известной книжки Амальрика.
Но почему, спросите вы, до 1992? А потому, что наща бывшая родина любит предпринимать оккупационные эскапады каждые 12 лет. Посудите сами:
1956 г. — Подавление Венгерского восстания,
1968 г. — Оккупация Чехословакии,
1980 г. — Вторжение в Афганистан.
Конечно, соблазнительно ускорить события и, не дожидаясь следующей даты, захватить Иран, Китай и Египет с Израилем. Но… чревато. Эти страны могут воспротивиться. Возьмите тот же Иран. Весь мир во главе с США трепещет перед военной мощью иранских студентов во главе с престарелым айятоллой.
А Америка — страна миролюбивая с пацифистским уклоном. Вполне может дать себя завоевать. Ну, посердится немного, ну, играть не захочет в Олимпийские игры, а потом отойдет.
— Come on, — возразят мне, — на Американскую землю не вступит вражеская нога! Не забывайте, наконец, об океане, даже о двух океанах!
А как насчет: «Нам нет преград на море и на суше Нам не страшны ни льды, ни облака».
Так что, доживут ли США до 1992 года, — вопрос не такой уж праздный.
Брандспойт и перо
Интригующее заглавие, не правда ли? К сожалению, не я его придумала. Так назывался хвалебный подвал, появившийся летом 1975 года в газете «Ленинградская правда». Панегерик был посвящен американцу по имени Деннис Смит и приурочен к его визиту в СССР.
Кто же этот человек? Ему за тридцать, он русоволосый, с застенчивой улыбкой и кроткими, очень печальными серыми глазами. Любит играть на пастушеской дудочке и готов ночь напролет читать наизусть своего любимого поэта Йейтса. Деннис — ирландец, католик, сын кровельщика. По профессии — пожарный. Семнадцать лет работает в пожарной команде в Южном Бронксе, где количество убийц, наркоманов, поджигателей и проституток на квадратную милю больше, чем в любом месте Соединенных Штатов Америки. Его пожарная команда — самая загруженная в Нью-Йорке: она выезжает по тревоге 700 раз в месяц. Однажды он написал о себе: «Мы отличаемся от остальных людей, работающих в этом городе: банкиров, официантов, продавцов… Для них само собой разумеется, что вечером они вернутся с работы живыми и невредимыми, какими покинули свой дом утром. Пожарники в этом не уверены… Ни один пожар не похож на другой и каждый — смертельный риск».
Несколько лет назад Деннис был свидетелем чудовищного пожара, в котором погибло двадцать пять человек.
— Что мне оставалось делать, — вспоминает он, — разве что написать об этом.
— И Деннис Смит написал роман «Report from Engine Со 82».
Он рассказал о потомственных безработных, озлобленных и готовых спалить весь мир, о полупомешанных наркоманах, поджигающих свои жилища, о ложных вызовах, сделанных от скуки, и людях, помощь к которым поэтому опоздала. О погибших пожарных, успевших спасти человеческие жизни голыми обугленными руками… Миллионам американцев он рассказал страшную правду о Южном Бронксе. Вот почему его роман стал национальным бестселлером, был переведен на восемь языков и принес его автору мировую славу.
Докатилась она и до Москвы.
Простой парень, выходец из рабочей семьи. Прославился, критикуя Америку! Не писатель, а сокровище! И Союз советских писателей получил указание пригласить Денниса Смита в СССР.
Принимали его по-царски: в образцовых детских садах поили шампанским, в образцовых пожарных командах — коньяком. Банкеты сменялись балетами и снова плавно переходили в приемы. В вихре карнавала Деннис подружился с одним советским поэтом и, притомившись от пышных празднеств и пиров, поделился с ним тайной мечтой:
— Хотелось бы посмотреть, как люди живут… встретиться с кем-нибудь неофициально. Это возможно?
— В Москве, старик, едва ли, — честно ответил поэт, — очень уж ты на виду. Вот поедешь в Ленинград, там потише. Позвони моим друзьям, они с удовольствием покажут тебе жизнь изнутри.
И поэт дал Деннису наш телефон, да в суматохе забыл предупредить об этом нас.
…И вот, в один прекрасный день раздался телефонный звонок:
— Hello, my name is Dennis Smith, I’m an American writer from New York.
Согласитесь, что даже здесь вам не каждый день звонят американские писатели, а уж в Ленинграде… Не иначе, как дурацкий розыгрыш.
— Кто это? Женька? Брось валять дурака.
— Excuse me? — удивился голос.
— Перестань трепаться! — я в сердцах бросила трубку.
Звонок, однако, повторился.
— Г т not sure if you understand me. A friend of mine gave me this number and…
— А ну тебя к чертям, — я собралась было снова хлопнуть трубкой, но кто-то торопливо заговорил по-русски.
— О, пожалуйста, послушайте… С вами говорил писатель Деннис Смит. А я Дональд О’Шиена — американский культурный атташе в Ленинграде. Ваш телефон нам дал Д. Н. и просил, если можно, позвать Денниса в гости. Это удобно?