— Извините, Бога ради… — растерялась я, с тоской оглядываясь на царящий вокруг бедлам, — конечно, приезжайте… хоть сейчас.
— Прямо сейчас невозможно у нас встреча в Союзе писателей. Может быть, вы тоже заглянете, а потом мы вместе поедем к вам, о’кэй?
Через двадцать минут мы были на улице Воинова.
— Вы к кому? — остановил нас дежурный у входа. (В Доме писателей имени Маяковского, как на военном заводе, есть проходная.)
— У нас тут свидание с…
— Никаких свиданий сегодня нет, — строго оборвал дежурный. — Сейчас встреча с американским писателем, и все заняты.
— Мы как раз к нему…
Дежурный подозрительно оглядел нас и буркнул:
— В Красной гостиной.
На лестнице нас остановил администратор.
— Товарищи, сегодня закрытое мероприятие. В гостях — американский писатель.
— А мы именно к нему.
— От какой организации?
— Ни от какой.
— Вас кто-нибудь уполномочил?
— Никто… Так сказать, частные лица.
— Вы есть в списке?
На свет появился список, наших фамилий в нем, разумеется, не было.
— Нас пригласил Деннис Смит.
Брови администратора поползли вверх.
— А кто вы ему? Родственники?
— Да нет… скорее, знакомые.
— Я не имею права пропустить вас… Нет оснований.
— Хорошо, мы уйдем. Но, может быть, вы передадите ему записку?
После мучительных раздумий администратор согласился. Мы написали свой адрес, извинились за опоздание и просили приехать в любое время. Затем мой муж помчался в гастроном, а я ринулась домой — пылесосить.
Жили мы в переулке Пирогова. Это бывший «Достоевский» Петербург. В доме нашем находятся знаменитые Фонарные бани, и это придает ему особый колорит. На углу незыблемой твердыней голубеет пивной ларек, рядом с подъездом торгуют квасом из бочки. В открытые окна доносился галдёж и вопли, свидетельствующие, что квас на исходе. Некто отчетливо матерился, требуя справедливости, а именно — отдавать предпочтение тем, кто хочет только кружку, а не трехлитровый бидон. И вдруг воцарилась тишина. Я выглянула в окно и обмерла.
У подъезда остановился черный кадиллак с темнозелеными светозащитными стеклами. На радиаторе трепетал американский флажок. Машина, казалось, заняла полквартала. Народ забыл о квасе и, бряцая бидонами, сгрудился вокруг.
— Думаешь, нам сойдет это с рук? — меланхолично спросила дочь Катя, направляясь открывать дверь.
Двое мужчин вышли из машины и, протиснувшись сквозь толпу, скрылись в подъезде. Я представила себе, через сколько бутылок и «отдыхающих» после бани тел они перешагнут, прежде чем доберутся до нашей квартиры.
…Мы пили водку, ели винегрет и рассказывали Деннису о нашей жизни. И было, что рассказать. Катю на торжественном собрании выгнали из комсомола, нас с мужем уволили с работы, и документы наши уже покоились в сейфах ОВИР’а. Деннис недоверчиво качал головой, повторяя: «Is that true?» и закапывал лекарство в свои чудесные глаза, постоянно ноющие от ядовитого дыма пожаров. А атташе Дональд, стреляный воробей, не на шутку всполошился:
— Зря мы, наверно, приехали, — у вас могут быть неприятности.
— Форгет ит, — пренебрежительно сказал мой муж Витя. — Ни о чем не беспокойтесь и давайте выпьем… (За год до отъезда в нашей семье проснулось человеческое достоинство).
Водка, как говорится, «себя оказывает»: культурный атташе схватил со стены гитару и в порыве патриотизма исполнил «This land is my land, this land is your land…» — этакая «Широка страна моя родная» в американском варианте. Мы не остались в долгу и грянули Высоцкого. Терпеливо выслушав на незнакомом языке призыв растопить баньку по-белому, Деннис вытащил из кармана penny whistle и затянул нечто ирландское и бесконечно-печальное. Мы тоже подвывали, как умели. Потом Денис преподнес нам свою книгу и поклялся, что пока он в Ленинграде, мы не расстанемся ни на минуту. Вечер, безусловно, удался.
— Между прочим, — отозвала меня в сторону Катя, — кого-то из нас караулят серые «Жигули». Они подъехали одновременно и до сих пор тут.
Я подошла к окну. Напротив дома, прислонившись к машине и скрестив на груди руки, стоял парень в джинсах и клетчатой рубахе и не сводил глаз с наших окон.
В час ночи мы вывалились из дома, уселись в кадиллак и поехали смотреть, как разводят мосты. «Жигули» неотступно следовали за нами. На следующий день они сопровождали нас в Павловск, дежурили на пляже в Лахте, у Эрмитажа и Никольского собора. И в последний вечер, когда мы устроили Деннису прощальный ужин, они снова стояли напротив наших окон.
Уезжая, Деннис сказал:
— Мне очень жаль с вами расставаться… Но мы еще увидимся, — я уверен. Я покажу вам Нью-Йорк, самый отвратительный и самый прекрасный город в мире. Я знаю… вы полюбите его.
…Утром мы вернулись к обычной жизни. Катя ушла в школу, мы с мужем разбежались по делам. Я пришла домой первая, около часу дня.
На лестнице в нос ударил удушливый запах. Дверь нашей квартиры обгорела. Свисали клочья почерневшего гранитоля, отовсюду торчал обуглившийся войлок. На площадке стояли лужи, валялись полусгоревшие обрывки писем и газет. Я забарабанила к соседям:
— Вы не знаете, что тут случилось?
— Пожар, чего же еще, — флегматично объяснил Жора Чуватов, слесарь фабрики «Большевичка». — Хорошо еще, — я сегодня во вторую смену, а то б наши хаты тю-тю… Час назад такая вонища поднялась… выскочил на площадку, аж в нос шибает. У тебя под дверью кто-то костер развел. Газеты и письма скрутили вроде как в жгут и подпалили. Дверь и занялась. Хотел пожарников вызывать, да думаю, — ну их к ляху, только квартиру взломают и все кислотой перегадят, сам справился.
— Что же делать? В милицию бежать, что ли?
— А чего тебе милиция скажет? — Жора подмигнул. — Это, думать надо, вам кое-кто предупреждение сделал, чтоб с иностранцами не путались, поняла?
Как не понять! Я сама обожаю розыгрыши и вполне оценила остроумие и эффектность «ихнего предупреждения». Даже адепты черного юмора были бы довольны. Как говорится, посеешь ветер — пожнешь бурю. Подружишься с американским пожарным — схлопочешь пожар.
…Обгорелая дверь квартиры… Последнее, на что я оглянулась, навсегда покидая свой дом.
…Деннису мы позвонили, как только прилетели в Нью-Йорк.
— I can’t believe it! Where are you?
— Пока что в отеле «Greystone».
— Я еду! — и он бросил трубку.
И вот мы у него в гостях на Парк авеню. Внизу в холле — ковры, хрустальные люстры, швейцар в белых перчатках. Просторная элегантная квартира, на стенах прекрасная живопись и коллекция старинных ирландских волынок. В кабинете на письменном столе только что вышедший новый роман «The Final Fire» и первый номер основанного Деннисом журнала «Firehouse».
— Да ты, оказывается, богатый человек, Деннис!
— Похоже, что так… — Деннис, улыбаясь, смешивает коктейли.
— И продолжаешь работать пожарным? Почему?
— Well… Если бы вам приходилось вынести из огня ребенка и передать его в протянутые материнские руки… Если бы вам приходилось видеть выражение материнских глаз… — Деннис смутился от собственного красноречия. — Наверно, потому… Ну, да хватит говорить обо мне… Это же чудесно, черт возьми, что вы, наконец, здесь!
Деннис звонко смеется, срывает с гвоздя и нахлобучивает мне на лоб пожарную каску.
По знакомству
Моя специальность — геолог-лёссовик, а живу я в Новой Англии. По ценности и широте применения в этих краях моя профессия может сравниться только со специальностью энтомолога — знатока насекомых Новой Гвинеи. За три года жизни здесь я не видела ни одного объединения, приглашающего меня на работу… И все- таки я работаю. Как же это случилось?
…Проходя по улице мимо магазина сумок и чемоданов, я заметила в витрине лаконичный призыв «Help wanted» и толкнулась в стеклянную дверь. Мелодично прозвенел колокольчик, и я боязливо вступила на пушистый изумрудный ковер. Изогнутые лампы с опаловыми абажурами бросали холодноватый свет на дорогие кофры, замшевые сумки, чемоданы из крокодиловой кожи, изящные портмоне. Мне навстречу поднялся статный седой господин с лицом и манерами западного премьер-министра и учтиво осведомился, не может ли он быть мне полезен.
— Вот… объявление в окне, — пролепетала я, тыча пальцем в витрину.
— Меня зовут Фред Саймон, — представился хозяин. Я тоже назвалась.
— Большой ли у вас опыт продажи чемоданов?
— Не уверена… нет… не думаю, — выдавила я, создав подобие улыбки.
— А когда вы в последний раз продали чемодан? — более осторожно поставил вопрос мистер Саймон.
Внутренне корчась от своего косноязычия, но пытаясь сохранить достоинство, я объяснила, что не только не торговала чемоданами, но вообще не продала в жизни ни одного предмета.
Премьер-министр обворожительно просиял, развел руками и сказал «Sorry». Я тоже пробормотала «сорри» и, втянув голову в плечи, направилась к выходу.
— Подождите, а что вы вообще умеете делать? — остановил меня хозяин.
Я потупилась и объяснила. Величие слетело с его лица, он с размаху стукнул себя по коленке и взревел: «Really? Isn’t that amazing?» Оказалось, что его сын, малыш Дэвид, тоже геолог и профессор знаменитого Массачусеттского Технологического Института. Бурно переживая удивительное совпадение, Саймон-старший ринулся к телефону, и уже через час я постучалась в кабинет профессора.
Дэвид Саймон сидел, развалившись в глубоком кресле. Он был одет в заплатанные шорты и красную в подтеках майку, надпись на которой призывала беречь китов. Волосатые ноги в стоптанных кедах покоились на столе на кипе студенческих работ. Рыжая всклокоченная борода, сливаясь с нечесанными лохмами, придавала профессору сходство с запущенным скочтерьером. Я присела на краешек стула и без запинки ответила на: «Where are you from?» and «How do you like America?» Дэйв предложил мне кофе и с гордостью показал фотографии жены, трех дочек, пуделя и двух сиамских кошек. Разумеется, я шумно повосхищалась. Затем мы перешли к делу.