Глава IV. Создание научной группы
В первые месяцы своего царствования Леонову было не до науки. Поглощенный ремонтом, покупкой приборов, реконструкцией уборной, он носился по факультету, наводя мосты и укрепляя связи. Наконец, наши пути пересеклись. Леонов вызвал меня в кабинет, плотно закрыл дверь и деловито спросил:
— Сколько лет вы тут околачиваетесь, Нина Борисовна?
— Нина Яковлевна, — поправила я. — В апреле будет шесть.
— А каковы результаты? Имеете в виду защищать диссертацию?
— Хотелось бы, но я не собрала достаточно материала.
— И не соберете. А что вас, собственно, привлекает?
— Не… знаю… Минералогия глин и…
— Бред все это, — решительно перебил меня шеф. — Я начинаю новую тему. Тонкие структуры. Сейчас очень модно. Во всем мире, во всех науках. И я хочу привлечь вас. И еще двоих-троих. Молодых, головастых. Найдите людей, а ставки я выбью.
— Нам сидеть будет негде. На кафедре нет лишнего стола.
— А это не стол? — Леонов королевским жестом обвел свой кабинет.
Я недоверчиво оглядела каземат с единственным письменным столом.
— Да, да, будете сидеть здесь. — Шеф внезапно сорвался с места и исчез. Через минуту я услышала его вдохновенный голос в коридоре:
— Мы с Тамарой Яковлевной разворачиваем новую тему. Берем сотрудников. Сидеть будут в моем кабинете.
— Как можно? Что вы? — подобострастно загалдели вокруг. — У заведующего кафедрой должен быть отдельный кабинет.
— Ученый — не чиновник. Место его — в лаборатории, за экспериментом, — наставительно сказал Алексей Николаевич, и все пристыженно замолкли.
Я нашла людей для научной группы и тщетно пыталась познакомить их с шефом. Только через неделю мне удалось настигнуть Леонова. Он стремглав летел по университетскому двору и, остановленный мной, несколько секунд ошалело соображал, кто я и какое имею к нему отношение. Представленные мною сотрудники не вызвали в нем ни малейшего интереса. Это были моя приятельница Вера Городецкая, болтавшаяся больше года без работы после рождения второго сына, и лаборант Алёша Бондарчук, добродушный малый с русыми лохмами и неисчерпаемым запасом армейских анекдотов. Я деликатно напомнила шефу об идее создания научной группы. Леонов сориентировался мгновенно.
— Товарищи меня простят, надеюсь, — сладчайше улыбнулся он, пожимая им руки, — сейчас ни секунды. Назначаю наше первое заседание на завтра в девять утра. Обсудим, так сказать, проблему в целом. И договоримся сразу, Ирина Яковлевна, — не опаздывать. Ничто так не требует точности, как наука.
— А техника? — не удержался Алёша.
— И техника, — согласился шеф и растаял в недрах деканата.
Наутро ровно в 9 часов мы явились на кафедру и расселись вокруг стола в ожидании шефа. В полдень Алексей Николаевич позвонил из дома и сообщил, что, кажется, немного задерживается. Около четырех он, как самум, ворвался в кабинет и, буркнув: «Здрасьте!», не раздеваясь, начал рыться в своем столе.
— Где эта бумажка, черт побери? — Леонов раздраженно вытряхнул на пол содержимое ящиков. Мы бросились на колени подбирать листочки.
— Розовая, розовая такая, — приговаривал Леонов, ползая вместе с нами на четвереньках. Наконец заветный листок был найден. Алексей Николаевич, тяжело дыша, поднялся на ноги и разразился таинственной речью:
— Вы представляете, Мария Яковлевна, анонс мне прислали только вчера, а срок подачи докладов, оказывается, был месяц назад. Так мне пришлось все утро строчить свой доклад. Кончил полчаса назад. Счастье, что у меня там связи. — Леонов поднял палец, и мы с почтением уставились в потолок. — Ну, я помчался в иностранный отдел, — спохватился он и ринулся из кабинета. Рабочий день подходил к концу. Новые сотрудники толпились вокруг, с тоской поглядывая на дверь. Кафедра опустела. Только в соседней лаборатории Рива Соломоновна с Сусанной Ивановной обсуждали последнюю сенсацию: студентка четвертого курса филфака родила коричневого сына.
Время от времени наша дверь слегка приоткрывалась, и в щель просовывалась птичья голова профессора Бузенко.
— Алексея Николаевича еще нет, ждем с минуты на минуту, — любезно привставал со стула Алеша Бондарчук.
Михаил Степанович недоверчиво осматривал стены, бросал быстрый взгляд под стол и беззвучно исчезал. Так он проделал пять раз кряду.
Наконец, весело напевая, появился Алексей Николаевич. Наверно, существование новой научной группы опять вылетело у него из головы, потому что он с недоумением воззрился на нас. Я деликатно напомнила, что мы в девять часов собрались на первое заседание. Реакция шефа была молниеносной.
— Вот и прекрасно, работа прежде всего, — воскликнул он, плюхаясь за стол в пальто и шапке. Снежинки, тая, струйками текли по его лицу. — У всех есть бумага? Записывайте.
Мы схватились за авторучки.
— Дорогие товарищи, — с привычным пафосом начал Леонов. — Усвойте главное — материалы, записки, отчеты не оставлять на столе после работы. Из кабинета не отлучаться никогда, обедать по очереди, стол должен запираться, ключи уносить с собой. На вопрос: «Чем занимаетесь?» — ничего не отвечать.
— Это от кого ж такие тайны? — спросил лаборант Алёша.
— Здесь воруют все, — твердо ответил шеф, — а в особенности Бузенко.
— Профессор Бузенко? Михаил Степанович? — изумился Алёша.
— Профессор, профессор, — раздраженно передразнил его Леонов. — Таких профессоров сейчас, как собак нерезаных… он двух слов связать не может.
— А последняя монография? Она же премию Обручева получила!
— Грош цена этой монографии вместе с этой премией! — И по тому, как в недобром прищуре спрятались леоновские глазки, мы поняли, что он не на шутку разозлился. — А если вам, Бондарчук, так нравится профессор Бузенко, — скатертью дорога…
— Что вы, Алексей Николаевич, — перепугался Алёша. — Да он мне на дух не нужен. И книжку его я не читал даже.
— И правильно сделали, — смягчился шеф. — Нечего голову всякой чепухой забивать. Голова одна, а монографии пишут все, кому не лень.
Внезапно дверь тихо приоткрылась и на пороге, как тать в ночи, возник профессор Бузенко.
— Михаил Степанович! Легок на помине, — просиял Леонов. — Мы только что о вас говорили. — Шеф выскочил из-за стола, протягивая руки. — Заходите, дорогой, присаживайтесь. Мы тут обсуждали одну научную проблемку. И я говорю товарищам, — нам без консультации Михал Степаныча решительно не обойтись.
— Во дает! — выдохнул за моей спиной лаборант Алёша.
Однако Бузенко даже не улыбнулся.
— У меня срочное дело, — угрюмо буркнул он. — И конфиденциальное.
Лицо шефа изобразило глубокое сожаление по поводу нерешенной проблемки.
— Что ж, товарищи, — вздохнул он. — Погуляйте, попейте чайку. А то заработались, поесть некогда. Как бы в профсоюз на меня не пожаловались, — игриво потрепал он меня по плечу.
Возвращаясь из буфета, мы встретили наших профессоров. Ожесточенно размахивая руками, они рысью бежали по университетскому двору, оба без пальто, но в одинаковых каракулевых шапках с козырьком, — Бузенко в черной, Леонов в серой, — и по этому цветовому различию ясно было, кто из них настоящий начальник. Они трусили в сторону ректората, бодая друг друга шапками, и что-то беспрерывно бубня, скрылись в морозной пыли. Глядя им вслед, мы поняли, что наш творческий поиск откладывается.
На кафедре нас встретили возбужденные Рива и Сузи.
— Наш с вашим вдребезги переругались, даже разлаялись и помчались жаловаться друг на друга в ректорат. Ваш скрыл приглашение на конгресс. А Бузенко говорит, обязан был повесить на стенку. А Леонов говорит, что пригласили персонально его. А Мишка (Михаил Степанович) пристал, как банный лист: «Покажите мне анонс». А ваш прячет, не показывает. Чуть не подрались.
— А конгресс-то какой? — спросили мы хором.
— Какой-какой! Всемирный! По эрозии почв. В Монреале!
Глава V. Икарийские игры
Прошла зима. Океанские волны, поднятые профессором Леоновым, улеглись. Алексей Николаевич так и не нашел времени для научной проблемы. Он появлялся на кафедре три раза в неделю после обеда. Один раз, надо отдать ему должное, — читал лекцию, два других раза — заседал в верхах. Состоя членом двенадцати комиссий, пять из которых находились в Москве, он, по его словам, «разрывался на куски». Поэтому тонкие структуры оставались загадочным словосочетанием, а новые приборы все не оживали, а лишь беззвучно и таинственно мерцали в сумраке лабораторий.
Моя диссертация по-прежнему не двигалась, но я не огорчалась. Университетская синекура давно растлила мою душу. Я только старалась не раздражать шефа и появлялась на кафедре в те же часы, что и он.
Юный, но практичный Бондарчук решил, что если есть свободное время, — должны быть свободные деньги. Он устроился в ночную охрану на обувную фабрику, а придя на кафедру, залезал в спальный мешок и заваливался спать в морозильной камере мерз лотки. И только Вера Городецкая, осколок народоволок, искренне недоумевала:
— Я ведь зарплату получаю, надо же все-таки работать.
— Ты называешь это зарплатой? — высокомерно спрашивал Эдик Куров. — Нам с котом этой зарплаты на три вечера хватает. Вот и приходится ноги бить, по книгам ударять. Правда, Никсон?
Кот жмурился, прикрывая дивные синие глаза.
— Как ты не понимаешь, Эдька, — настаивала Вера. — Я еду с Гражданки час туда, час обратно и не получаю никакого морального удовлетворения.
— Потому что не там его ищешь. Тоже мне — чеховская героиня. Не майся, старуха, воспитывай сына, может, хоть в следующем поколении человек вырастет.
Но однажды грянул гром. Шеф впервые появился на кафедре в десять часов утра. В этот день он доставал медицинские справки, все для того же Монреальского конгресса, и сдавал анализы, что, как известно, полагается делать утром натощак. Потолкавшись в очередях, голодный и злой, Алексей Николаевич вдруг вспомнил о научной проблеме. В этот ранний час он заста