Нюра умерла от голода в сорок втором, упала прямо на тротуаре. А Фаина Израилевна войну пережила. Искореженная полиартритом, с двумя пустыми бутылками из-под кефира, — такой мы встретили ее на улице Рубинштейна спустя лет пять после войны. Она сразу узнала отца, страшно обрадовалась и заплакала. Мы стали навещать ее, приносили продукты. Она жила в крошечной комнатенке за кухней, затравленная «гегемонами», освобождению которых посвятила свои юные годы.
— Па, ну, а может быть, что «стукнула» Фаина? — сотни раз повторяла я.
— Исключено, — упрямо тряс головой отец.
— Значит, Нюра?
— Это невозможно, — отец снимал очки и сильно тер ладонью глаза. — Я помню ее девчонкой.
— Но все-таки, папа, это был кто-то из них двоих!
— Наверно… — нехотя отвечал отец, — но я предпочитаю умереть в неведении.
За стеной, как оглашенный, заверещал будильник, раздались бодрые звуки радиозарядки.
— Нина, ты собираешься сегодня на работу? — этим риторическим вопросом мама будила меня каждое утро. Я открыла форточку, — острая, холодная струя ворвалась в комнату. А за окном было по-прежнему темно, и ничто, казалось, не предвещало рассвета.
Глава X. Обыск
Славки не было на кафедре еще два дня. Наконец, он явился, заглянул в электронку и молча поманил меня пальцем. Мы вышли в заснеженный университетский двор.
— Поздравь, вчера у меня был обыск, — то ли радостно, то ли хвастливо сказал он.
В восемь утра, когда Слава с Ириной пили кофе, раздался звонок. Ирина пошла открывать, крича по дороге: «Кто там в такую рань?»
— Телеграмма, — раздался за дверью женский голос.
Ирина открыла, и немедленно в щель просунулась нога в синих галифе и черном сапоге, как бы предотвращая возможное Ирино сопротивление. Оттесняя ее к стене, в квартиру ввалилось пять дюжих мужчин и две тетки из жилконторы, изображающие понятых.
Когда Славка, услышав странный топот, выскочил из кухни, — в малогабаритной их передней стояло семь посторонних человек и прижатая к стене Ира, онемевшая от неожиданности и страха.
— Капитан Ремитько, — представился один из них, помахав перед Славой красным удостоверением. Затем он сунул ему в нос ордер на обыск и, обернувшись к соратникам, велел приступать.
— Вы с супругой должны оставаться здесь и присутствовать, — сказал он.
В это время, разбуженный шумом, Андрюша позвал: «Ма-ма, кто пришел?»
Ира стояла не шевелясь, крик усиливался: «Ну, ма-ма же!»
Ремитько поморщился.
— Вы что, оглохли, гражданка! Успокойте ребенка.
— Это вы мне советуете? — вскинулась Ира, оставаясь в передней.
Андрюша громко заплакал. Ира все же не выдержала, скрылась в комнате, но через секунду появилась снова.
— Мне с мальчиком в поликлинику надо, — сказала она, снимая с вешалки пальто.
— Не положено, — отрезал Ремитько. — Повторяю, — до конца обыска все должны оставаться на месте.
Ирина бросила пальто и подошла к телефону.
— Куда собрались звонить? — капитан был начеку.
— Матери своей. Скажу, что у нас обыск, пусть сходит с внуком к врачу.
— Вы что, — сегодня родились? — взорвался Ремитько. — Во время обыска звонить не положено.
— А что положено во время обыска? Разъясните, пожалуйста, — едва сдерживаясь, спросил Слава. — У нас опыта маловато.
— Оно и видно, — вдруг добродушно усмехнулся Ремитько, — хотя с вашей биографией могли бы и знать. Ну, ничего, — придет с годами.
Двое гебистов обрабатывали книжный стеллаж в передней. Они брали книги одну за другой, быстро, но очень внимательно пролистывали каждую страницу, потом, растопырив обложку, трясли книгу над полом. Из некоторых выпадали старые программы концертов, наспех записанные Ирой рецепты ватрушек и пирожков. Каждая бумажка просматривалась и откладывалась в сторону. Стопки книг росли на полу.
— Обратно сами поставите или мне потом убирать? — ядовито спросила Ира.
— Не лезьте на рожон, Белоусова, — огрызнулся Ремитько.
Двое других молодцов орудовали в комнате, которая служила одновременно гостиной, столовой и Славкиным кабинетом.
— Советую вам присутствовать при обыске стола, Белоусов, — капитан почему-то кивнул головой в сторону разоряемого буфета. — Чтобы потом не было лишних разговорчиков и нас не обвинили…
— В чем же это я могу вас обвинить? — поинтересовался Слава.
— А чтоб не жаловались, что мы чего-нибудь вам подбросили, — разъяснил капитан. — Имеете законное право.
— Вы все равно подбросите, если вам это зачем-нибудь нужно. А имею я право работать во время обыска?
— Сколько угодно, — любезно осклабился Ремитько.
Славка сел за письменный стол и застучал на машинке. Закончив переднюю, двое перешли в спальню, где был Андрюша.
— Мальчика уведите на кухню, — приказал гуманный капитан.
В кухне, подперев головы руками и избегая Ирининого взгляда, сидели тетки из жилконторы и с жаром обсуждали преимущество финских яиц перед отечественными.
— Не пойму, — размышляла одна. — Почему у них чистые, а у нас загаженные?
— А возьми кур, — горячилась другая. — Ихние как ощипаны! И каждые потроха в целлофане!
Покончив с гостиной, оперативная группа № 1 перешла в кухню. Андрюшу увели обратно в спальню. Едва поворачиваясь между плитой, холодильником и стиральной машиной, доблестные чекисты выгребли из шкафчиков кастрюли, банки с крупой, мясорубку, сковородки… тщательно обследовали духовку, бросая на Иру осуждающие взгляды — мол, вот неряха, вся плита жирная… в нашем доме, к примеру, все блестит.
Долгое время копались в стенных шкафах, — повытаскивали чемоданы со всяким хламом, лыжи, расстелили на полу туристскую палатку, заглянули и вытрясли каждую кеду.
— Ну, не томи, скажи, — нашли хоть что-нибудь? — перебила я Славу.
— Ни хрена. Пустяки какие-то… письмо Белинкова Союзу писателей и несколько стихотворений Мандельштама из Воронежской тетради. Ремитько был очень разочарован — денек оказался пропащий.
Обыск длился шесть часов, после чего капитан дал Славе подписать бумажку об изъятии этих нескольких криминальных листочков.
— По-моему, они собирались еще вытряхнуть во дворе одеяла и вымыть полы, — улыбнулся Слава. — Я только убиваюсь, что мой старик домой отчалил и не был при этом. Дорого бы я дал, чтобы посмотреть эту встречу на Эльбе.
Еще недели две мы ждали карательных событий, — вызова Славки в Большой дом, беседы, угроз, но ничего не последовало.
Времена, действительно, изменились.
Глава XI. Научные будни
— Господи, Боже мой! — вправе воскликнуть читатель. — Да когда же они работают, в самом деле? Что делают из года в год и где их результаты?
Первое научное событие произошло в конце марта. Петр Григорьевич Миронов закончил докторскую диссертацию.
Весенним утром он приволок на кафедру два необъятных тома, предложил сотрудникам ознакомиться и назначить заседание кафедры для предварительной защиты.
— Здесь мой двадцатилетний труд, — повторял он, любовно поглаживая темнозеленый коленкор обложки.
Тома своей величиной напоминали камуфляж, заполняющий кабинет Идальго в 1-м акте балета «Дон Кихот» и, разумеется, никому не пришло в голову к ним прикоснуться. Никому, кроме профессора Леонова. С помощью двух студентов шеф дотащил мироновское произведение до стоянки такси и на неделю окопался дома, погрузившись в проблемы вечной мерзлоты.
Наконец он появился, по обыкновению плотно закрыл за собой дверь и торжественно произнес:
— Ну, Ниночка Яковлевна, доложу я вам… Это полный маразм. Из какой только норы этот Миронов вылез?
— Что за риторический вопрос, Алексей Николаевич, вы же знаете, что он всю жизнь провел в этих стенах.
— Тем хуже для стен, — тряхнул головой Леонов, — В доктора я его не пущу, — мы не богадельня.
— Неужели в работе нет ничего ценного?
Мой невинный вопрос повлек за собой извержение грязевого вулкана.
— Ценного? — с расстановкой переспросил шеф и сардонически хохотнул. — Это жалкий студенческий лепет, а не докторская. Нудная каша из общеизвестных фактов.
— А экспериментальная часть?
— Задворки и зады, все методы и приборы доисторические.
(Ох, злопамятный черт, не забыл установку «Урана»).
— Алексей Николаевич, ну не все же так безнадежно. Подскажите ему, как исправить работу, ваши советы могут оказаться просто бесценными… (И что это я распелась, как соловей?)
Движением руки шеф остановил поток изящной лести.
— Конечно, подскажу. Не зря же я потратил на эту муру целую неделю! — шеф помахал перед носом листочками, исписанными мелким угловатым почерком. — Вот список замечаний, пусть размышляет, если может… Кстати, здесь он сейчас?
Я ринулась искать Петра Григорьевича. Он сидел в мерзлотке в окружении тоскующей Оли, Эдика и Славы и рассказывал, как его внучка Тюпа ненавидит рыбий жир.
— Это ужас какой-то! — с неподдельным волнением говорил Миронов. — Нипочем не заставить, ни кнутом, ни пряником. Поехали мы вчера с супругой на рынок, а Тюпочка в это время вылила рыбий жир в кактусы. Кот наш Мурзик учуял запах, да и раскурочил горшок с землей. Ну, что ты будешь с ней делать! — он обвел сотрудников восхищенным взглядом.
— Петр Григорьевич! — громко позвала я. — Вас шеф хочет видеть.
Миронов неохотно поднялся.
— Наверно, насчет диссертации? Прочел он, Нина Яковлевна?
— Понятия не имею, — пожала я плечами, — начальство со мной не делится.
Миронов вышел.
— Хана ему, ребята, — может даже не рыпаться.
— Ой, не скажи, — протянул Белоусов. — С Петрушей не так просто совладать. Он тихий, но настырный. И очень хочет в доктора.
— Но пасаран!
— Давай, заложимся на полбанки, что защитится.
Слава протянул мне руку, и Эдик разбил наши ладони, объявив, что они с Ольгой держат нейтралитет, но выпьют с любым из нас, одержавшим победу.
Мы заварили чай и как раз доигрывали третью партию в скрэбл, как в мерзлотку ворвался Миронов. Его поджатые губы и решительный вид явно показывали, что он не собирается посвящать нас в свои дела. Однако, его тут же прорвало.