— Эвона, — горько сказал он, обращаясь ко мне, и помахал Леоновскими бумажками, — ваш начальничек сорок семь замечаний сделал… Конечно, он и в вечной мерзлоте лучше всех разбирается, я, видишь, на уровне сороковых годов тащусь в обозе, я «математицким» аппаратом не владею, — Миронов довольно удачно передразнил шефа.
— Может, замечания-то пустяковые, не расстраивайтесь так, — вставила сердобольная Оля.
Миронов пыхтел, с отвращением перебирая листочки. В мерзлотку заглянул Леонов.
— Петр Григорьевич, дорогой, — голос шефа вибрировал от глубокой задушевности, — еще два слова… Вы не обязаны со мной соглашаться, можете представлять работу к защите хоть завтра, но поверьте, — он прижал руки к груди, — я вам только добра желаю, в таком виде она не пройдет. Не тянет она на докторскую, никак не тянет.
Унизив таким образом Миронова в глазах его сотрудников, шеф сочувственно вздохнул и выкатился из лаборатории.
Месяца два о Миронове не было ни слуху, ни духу. Петр Григорьевич взял отпуск и увез свой монументальный труд в санаторий.
Наконец темнозеленые тома снова возникли в Леоновском кабинете.
— Ни черта не переделал, ни черта… — упоенно мурлыкал шеф, шныряя глазами по разделам, параграфам и главам.
— Что, подать сюда Миронова? — с готовностью спросила я.
— Самое время, — ухмыльнулся Леонов.
Сперва разговор ученых был тихим, — доносилось бормотанье Петра Григорьевича и ворчанье Алексея Николаевича. Вдруг Миронов рявкнул:
— Вздор собачий! Я двадцать лет сижу на этом…
— Хоть сто! — парировал шеф. — Ни одной свежей идеи!..
— А где ваши свежие идеи? — завизжал Петр Григорьевич. — Где вообще ваша диссертация? Кто ее видел?
— Кому надо, тот видел, — разъярился Алексей Николаевич. — А ваше… — он подыскивал нужное слово, — …исследование я постеснялся бы вообще назвать диссертацией.
— Карьерист! — взвыл Миронов. — Проныра!
И тут шеф повел себя, как английский лорд.
— Считайте, что я не слышал ваших слов, — ледяным тоном сказал он, — но пока я возглавляю эту кафедру, доктором вам не бывать.
В кабинете воцарилась тишина. Притаившись за дверью, я с ужасом зажмурилась, боясь услышать звук падающего тела. Однако вместо этого снова раздался Леоновский голос, на этот раз теплый и вкрадчивый.
— Впрочем, дорогой Петр Григорьевич, ведь на нас свет клином не сошелся, не правда ли? Попытайте счастья в Новосибирске или в Москве, ну, скажем, у академика Кудряшова. Может быть, кому-нибудь ваша диссертация и впрямь покажется интересной. Ну, а дальше, — как ВАК решит…
Стоп! Всем ли известно, что такое ВАК? Конечно, посвятившие себя науке это слишком хорошо знают. А кто избежал научного поприща? Жокеи, матросы, свинарки, артисты, пастухи, токари-инструментальщики?.. Может, они никогда и не слышали о ВАК’е. Но подрастают их дети, возможно, они захотят защищать диссертации.
Поэтому я позволю себе отвлечься от Мироновской драмы и рассказать непосвященным, что такое…
Глава XII. ВАК
ВАК[4] (почему-то мужского рода) расположен в Москве на улице Жданова в невзрачном и обшарпанном домишке по соседству с Архитектурным институтом. Существует он, чтобы утверждать защищенные диссертации. Известные профессора приезжают туда раз в неделю и решают — быть или не быть.
Конечно, в ВАК’е никогда не сводятся счеты, и принципиальные ученые не отыгрываются на учениках своих врагов, конечно, родственные связи, дружбы и романы не играют никакой роли — ВАК беспристрастен, неподкупен и справедлив.
Со всех концов страны прибывают сюда каждый день 2Ц0-250 диссертаций, и усталые секретарши возят на тачках по темным коридорам огромные разноцветные кирпичи. Но в каждом таком кирпиче — пятидесятилетний труд, надежда на повышение зарплаты, на дополнительную жилплощадь, на более высокую ступень социальной лестницы. Это — путь наверх.
В благополучном и «легком» варианте диссертация, провалявшись полгода на пыльных полках, утверждается членами ВАК’а. Но, если что не так… Ах, даже думать об этом страшно, — ее отдают на рецензию Черному оппоненту.
«Черный оппонент»! — хорошее название для фильма ужасов. Он представляется мне длинным, цепким, извивающимся, как водоросль, в ку-клукс-клановском балахоне, — только глаза мерцают зловещим блеском сквозь узкие прорези капюшона. Раскачиваясь и бормоча заклинания, он мохнатыми паучьими щупальцами листает диссертацию, погружает ее в кипящее озеро серной кислоты, с упоением следя, как желтеют и сворачиваются страницы, затем бросает их в ядовитый зеленый огонь, рвет на мелкие куски и раздувает по ветру, хохоча и приплясывая на голой зубчатой скале.
И если после всего этого диссертация уцелеет, — Черный оппонент признает ее кондиционной.
Обычно после защиты диссертант месяцев шесть-семь ждет из ВАК’а решения своей судьбы. Но если и дальше ВАК молчит, как могила, — это значит только одно: работа у Черного оппонента. Кто он, однако? Друг или враг? Зарежет или спасет? Как его имя? Как к нему подступиться?
Мне хочется рассказать две правдивейшие истории про Черных оппонентов. Одна из них трагическая, другая — повеселее.
История № 1 — трагическая
Молодой человек (назовем его условно — Петя) защитил диссертацию в далеком Магадане. Прошло полтора года, но из ВАК’а ни слуху, ни духу. Петя похудел, не расставался с седуксеном, беспричинно кричал на жену, стал рассеян на работе, начал прикладываться к бутылке… И начальство его пожалело: — Дам-ка я тебе в Москву командировку — сказал директор Петиного института, — свекр моей дочери член ВАК’а, по другой, правда, специальности, но это пустяки. Позвонишь ему домой, скажешь, что, мол, Иван Пантелеймонович копченой рыбки и воблы прислал, можно ли занести пакетик. А там… слово за слово, объяснишь свою ситуацию. Может, он что тебе и разузнает.
Сказано — сделано. Свекр оказался участливым и добрым, специалистом по беспозвоночным. Он потолковал с «девочками» в ВАК’е и выяснилось, что диссертация нашего Пети и впрямь у Черного оппонента, фамилия его Дукадзе, и он профессор Тбилисского Политехникума.
На следующий день Петя вылетел в Тбилиси. Он бродил по широким пространствам института в поисках расписания занятий. План его был незатейлив: узнать, где и когда читает лекции Дукадзе и присмотреться со стороны. Если Дукадзе на вид окажется не звероподобным…
Заметь, читатель, — не имеет права Петя взять Дукадзе за пуговицу и спросить: «Какого черта кота за хвост тянешь? Что с моей диссертацией?» Он даже не имеет права знать, что его судьба в руках ученого грузина.
Протолкался Петя по коридорам до позднего вечера, ни в одном расписании фамилии Дукадзе не встретил. Переночевал на вокзале, наутро выяснил в справочном бюро домашний адрес и телефон. Звонил — не отвечают, сел в такси, приехал в Цитрусовый тупик и устроил в кустах рододендрона напротив прелестного светлозеленого особнячка с серебристой табличкой «Т. Н. Дукадзе» свой наблюдательный пункт. Просидел без еды и питья девять часов, — никто не вошел, никто не вышел. Отправился Петя с горя в ресторан гостиницы «Иберия» и просадил там последнюю двадцатку. Переночевал, как водится, на вокзале, а на третье утро сделал жест, полный отчаяния и отваги. Он просто пришел в деканат.
— Простите, пожалуйста, — учтиво сказал Петя, — по каким дням бывает профессор Дукадзе?
В деканате воцарилась тишина. Две секретарши, замдекана и трое студентов, оживленно обсуждавших вчерашний матч «Динамо» (Тбилиси) — СКА (Ростов), с выражением нечеловеческого ужаса уставились на него.
— Господи, — прошептала секретарша, бледнея, — кто вы, зачем он вам?
Чувствуя, что происходит нечто непоправимое, Петя заблеял:
— Из Магадана я… на консультацию приехал…
— Нет нашего Теймураза Нестеровича, — хрипло выдавила секретарша.
Замдекана подошел к Пете и положил руку ему на плечо.
— Мужайтесь, молодой человек… Умер Теймураз Нестерович восемь месяцев назад. Умер совсем.
— А жена? — одеревеневшими губами зачем-то спросил Петя.
— Жена как раз жива, — повеселели в деканате. — Разделалась с его архивом, продала дом. Что ей одной-то здесь делать? Переехала к сыну в Душанбе… внуков нянчить.
История Ns 2 — повеселее
Другой человек (скажем, Боря из Ташкента) маялся после защиты, ожидая утверждения из ВАК’а около двух лет. И так же, отчаявшись, двинулся в Москву, раскинул сети шпионажа и разузнал, где его диссертация. Боря был гораздо удачливее — его Черный оппонент оказался вполне живым профессором Московского Университета и, по агентурным данным, невредным и милым старичком.
Достав его домашний адрес, Боря пошел ва-банк и приехал воскресным утром в Неопалимовский переулок. Открыла ему седая дама в шелковом халате. Толстый слой крема почти скрывал когда-то прекрасные черты лица. Она смутилась, но через секунду улыбнулась, пригласила Борю войти и мелодично пропела:
— Ну-усик, к тебе.
Послышалось сопенье, шарканье шлепанцев, и из тьмы коридоров появился крошечный человечек в пижаме с длинными моржовыми усами.
— Чем могу служить, молодой человек? — ласково спросил Черный оппонент.
Пугаясь собственной отваги, уверенный, что его прервут и выставят за дверь, Боря скороговоркой изложил суть дела и даже шумно сморкнулся в платок, что могло быть расценено, как рыдание.
Профессор сокрушенно качал головой:
— Ужасно, ужасно… Но я решительно не видел вашей диссертации. Вы уверены, что ее дали на рецензию именно мне?
Боря поклялся.
— Чудеса! — сказал Черный оппонент, пожимая плечами, — или я совсем рехнулся?..
— Ну-сик! Что за выражение! — проворковала супруга.
— Пойдемте в кабинет, голубчик, посмотрим вместе, — тряхнул усами профессор. — Но я решительно не припоминаю даже вашей фамилии.
Они вместе перерыли письменный стол, книжные шкафы и полки, Боря палкой пошарил под диваном. Постепенно в поиски включилась вся родня. Супруга Нусика вытряхнула бельевую корзину, перевернула кверху дном спальню, заглянула в рояль. Нусикин сын — бородатый длинноволосый человек в рваных джинсах — влез на антресоли.