— Ни хрена… — раздался его хриплый голос.
— Ба, увеличитель нашелся, — ликовал внук Котик, вытаскивая из груды хлама пыльную конструкцию.
Нусикина невестка, изящная блондинка в пеньюаре, обследовала кухню и кладовку. Трехчасовая работа сблизила Борю с профессорской семьей.
— Звони на дачу, дед, — командовал Котик, — пусть Фрося там пошурует.
Через час Фрося телефонировала, что «обыскалась, но ничего такого нет». Боря пригорюнился.
— Вот что, голубчик, не расстраивайтесь, — сказал профессор Нусик и огорченно пожевал усы. — Я завтра специально поеду в ВАК, выясню, у кого же все-таки диссертация.
— Чего ты удивляешься, па? ВАК такая же хамская шарага, как и наш худфонд, — проворчал сын. — Человек пол жизни штаны протирал и концов не найти.
Нусик заморгал, жена укоризненно покачала головой.
— Давайте-ка чай пить, — разрядила обстановку блондинка.
Борю усадили за стол, поставили варенье, бублики и сыр, и начали расспрашивать о семье, работе и ценах на Ташкентском базаре. В кухне засвистел чайник, и все члены семьи стали учтиво бороться за право сбегать за ним. Победила невестка. Она внесла сопящий никелированный чайник и, поискав глазами подставку, улыбнулась нашему герою.
— Вы ближе, Боречка, — пододвиньте-ка эту штуку…
Боря взялся за «штуку» и… взвыл, — это была его диссертация, целая и невредимая, если не считать обгоревшего круга, образовавшегося на обложке в результате бесчисленных чаепитий.
Я сторонница счастливых концов. И, надеюсь, что рано или поздно Петя, Боря и тысячи других, рвущихся в науку, — станут кандидатами, докторами, членами ВАК’а.
Но пока что в ВАК’е заседал наш шеф профессор Леонов. Бывал он нередко и Черным оппонентом. Но, как известно, времени сосредоточиться у него не было. Потому я частенько находила на своем столе чью-нибудь диссертацию с вложенной от него запиской: «Н. Я! Я совершенно замотался! Не в службу, а в дружбу, — прочтите и подготовьте мое мнение».
Глава XIII. Конец мироновской драмы
А что же поделывает Петр Грогорьевич, где же наш бедолага Миронов? Не внял упрямый черт предупреждению шефа: «Защищайтесь… а там, как ВАК решит». Другой на его месте после этих грозных слов засел бы за переделки на целый год. А Миронов двинул в Москву к академику Кудряшову. Неизвестно, чем обворожил он старца, но его работу приняли к защите. Шеф с чувством пожал Мироновскую руку.
Зимой Петр Григорьевич защитился. Вся мерзлотная группа специально получила командировки в Москву для моральной поддержки своего босса.
Поездка была урожайной. Оля накупила в магазине «Ванда» кучу косметики, Эдик продал за сотню «Иисус Христос, Суперстар», а Слава Белоусов тиснул в журнале «Крокодил» свою первую публикацию — юмористический рассказ о том, как не чинили фановые трубы.
Петр Григорьевич вернулся на кафедру победителем. Банкет он устраивал в Москве, поэтому мы ограничились пятью бутылками шампанского и килограммом «Кара-Кума». Все выпили, приятно захмелели и целовали Миронова в пышные щеки. Чокаясь с шефом, Петр Григорьевич фамильярно похлопал его по плечу.
— Недооцениваете вы своих коллег, дорогой Алексей Николаевич, не верите в их успех, — вот в чем ваша ошибка.
Леоновские глазки спрятались в чарующей улыбке.
— Счастлив, что ошибся и от души поздравляю, дорогой Петр Григорьевич. Сердечно за вас рад. А вот праздновать рекомендую все же после утверждения ВАК’а, надежней оно как-то… — и шеф отодвинул от себя лабораторный бокал с шампанским.
Тень набежала на сияющее Мироновское лицо, недоброе предчувствие, словно клешнями, стиснуло его сердце. И не зря…
Восемнадцать месяцев ВАК молчал, набрав в рот воды, а Леонов на все наши вопросы только пожимал плечами: «Вы же знаете, что я отстранился».
У Петра Григорьевича обострилась язва желудка, и Ольга Коровкина, прибегнув к отцовскому блату, раздобыла ему путевку в Ессентуки.
Наконец, Леонов сжалился и обещал «против всяких правил, рискуя своей репутацией» разузнать — что и как. Из Москвы он вернулся скорбный.
— К сожалению, к великому сожалению, диссертация ваша не утверждена. Отзыв Черного оппонента самый что ни на есть отрицательный.
— А кто Черный оппонент? — глухо спросил Миронов.
— Увольте от ответа, — развел руками шеф. — Я и так сделал невозможное.
Вскоре пришел официальный ответ из ВАК’а и разгромный отзыв Черного оппонента. Им оказался свердловский профессор Кузин, близкий друг и однокашник нашего шефа. Чисто сработано, нечего сказать…
На Мироновскую беду в Университете началась новая кампания по омоложению кадров: не защитивших докторскую ученых, которым стукнуло шестьдесят, — отправлять на пенсию.
Весной мы провожали Миронова на вполне заслуженный отдых. Шеф произвел фурор, выдав на подарок десять рублей. Профессор Бузенко на радостях расстался с трешкой, остальные сотрудники также внесли посильную лепту. Мы купили спиннинг последней конструкции, а Оля, повалявшись в ногах председателя месткома, принесла в зубах деньги на транзисторный приемник.
Петр Григорьевич сидел во главе стола на прощальном банкете. Его лиловые щеки повисли, мясистый нос отяжелел. Шеф с выражением прочел приветственный адрес в пурпурной с золотыми виньетками папке. Михаил Степанович впервые за двадцать семь лет пожал Мироновскую руку и, будучи мал ростом, клюнул его в воротничок, символизируя поцелуй.
Мерз лотка осталась без руководителя.
Глава XIV. Начало марафона
— Кто же будет возглавлять мерзлотку? — спросила я месяц спустя. Вакантное место не давало покоя, дразнило и манило, хотя без ученой степени получить доцентскую ставку совершенно немыслимо.
Профессор Леонов взглянул на меня с пониманием, надул щеки и издал задумчивый звук «пум-пум».
— Пока не решено. Теоретицки, между нами, самая подходящая фигура — Белоусов. Давно кандидат и дело свое знает. Но практицки это исключено. Он все себе напортил дурацкой писаниной, о продвижении ему мечтать теперь не приходится.
— Значит, опять варяга звать? — вырвалось у меня. Это было неосторожно. Варяг Леонов нахмурился, но удачная операция с Мироновым тотчас вернула ему благодушное настроение.
— Посмотрим — разберемся, — загадочно сказал он и, пронзив меня буравчиками, добавил. — А вам, дорогая, следует живей закругляться с диссертацией.
Я затаила дыхание, — неужели и впрямь? Но по инерции угрюмо буркнула:
— Я и так работаю день и ночь.
— Сколько написано страниц? — деловито и быстро спросил шеф.
— Мм… около ста, — соврала я с перепугу.
— Ну, что ж, неплохо. Принесите завтра две-три главы, начну читать.
— Да что вы! Это только «рыба», самый первый вариант. А вообще, у меня и конца не видно.
— Когда же вы увидите конец? — прищурился шеф.
— Ну, может быть, через год.
— И не выдумывайте, — замахал руками Леонов, — некогда нам рассусоливать. Если мы не займем мироновскую ставку, — она быстро уплывет, охотников на факультете хватает. Так что, сроки у вас сжатые, дорогая, — он полистал записную книжку, — даю вам на все три месяца.
В голове фейерверком взорвались и рассыпались миллионы сверкающих огней, но я автоматически катилась по рельсам нытья и занудства.
— Не успеть мне, точно — не успеть. Ну, с электронной частью я, благодаря вам, еще справлюсь, а почвенные свойства? У меня ни одного результата нет.
— Не велика беда. Используйте кафедральные отчеты, вы вовсе не обязаны все делать сами.
С невидимых хоров невидимый оркестр грянул музыку из «Спящей», и, Леонов, грациозно взмахнув авторучкой, — превратился в Фею Сирени.
— Поймите о том, дорогая, — прошелестела Фея, — что, если я, как руководитель даю добро, вы можете не дергаться.
— Да… вот Миронов, как уж был в себе уверен, а что вышло? — не удержалась я от провокации.
— Миронов потерял фиаско исключительно по своей глупости, — Фея постукала себя костяшками пальцев по лысому черепу и затем по столу.
— Думаете, — успею? — проскулила я, а в душе уже поднималось и росло ликование, восторг, ожидание великих перемен.
— Ольга Андреевна! — внезапно заорал Леонов не своим голосом, — товарищ Коровкина!
От неожиданности я вскочила со стула.
— Зовите сюда профорга, — повелительно сказал шеф. — Мы включим вашу защиту в социалистическое обязательство кафедры на третий квартал.
Через десять минут новость горячо обсуждалась всеми сотрудниками.
— Ты, Нинка, — его главная ставка, — сказал Белоусов, — ему, видишь, позарез нужно в противовес покойному, прости Господи, Миронову пустить в ход своих соискателей и аспирантов. У профессора должны быть ученики. И ты будешь его первым показательным выступлением.
— Да, — глубокомысленно сказал Алеша, — ты — пешка в грязной политической игре. Но хотел бы я быть этой пешкой!
Вера Городецкая выслушала новость без всякого энтузиазма.
— И охота тебе, Нинок, энергию на это тратить, ты же всю эту науку в гробу видала.
— Верка, что за демагогия? Кандидатство — это свобода, деньги. Можно сказать, — мечта на глазах воплощается в жизнь.
— И что это у тебя мечта такая куцая, — усмехнулась Вера.
— Ладно, киса, не будем ссориться, — миролюбиво сказала я, но в душе насторожилась: неужели так открыто и откровенно завидует? Честно говоря, это было совсем непохоже на Веру.
На другой день шеф собрал нашу группу и сказал, что моя защита — дело чести всей кафедры, и он просит Веру и Алешу оказывать мне всемерную помощь. Бондарчук с готовностью согласился, — какая разница, на что убивать рабочее время? А Вера меня опять ошеломила:
— Не сердись, Нинок! Неохота мне до смерти играть в эти игры.
— Да что с тобой, Вера! Давай, поднажмем вместе, защищусь, встану на ноги, тебе же легче карабкаться будет. Я кончу — ты начнешь.
Городецкая покачала головой.
— Кончай, Нинуля, сама, если так приспичило. А я уж ничего начинать не буду. Избавь меня от этого балагана, дорогая!