И если отстал от жизни Туров, то, значит, отстал и он, Солонецкий…
Вера Сергеевна принесла чай. Он попросил поставить две чашки. Спросил:
– Ну, как вы без меня?
– Соскучились, – ответила она, и Солонецкий смутился, пробубнил: – Ну-ну… – И добавил: – Идите-ка вы домой, Вера Сергеевна, уже поздно…
Только налил себе чаю, вошёл Туров.
– Вовремя, раздевайся.
Подвинул чашку. Стал рассказывать о снежном баране, пурге, куропатках и о том, как выхаживал его Аввакум.
Рассказ прервала уже одетая Вера Сергеевна.
– Юрий Иванович, главный инженер просит принять его.
– Просит? – Солонецкий откинулся в кресле. – А что же он не входит… – Потянулся к пачке за рафинадом. – Пусть войдёт.
Кузьмин остановился перед Солонецким.
– Садись, Геннадий Макарович, – кивнул, ослабляя рукой высокий ворот свитера. – Вот, ёлки, щетина как колется, побриться не успел…
Кузьмин помедлил, отодвинул стул, сел.
– Давай сегодня в баньку сходим, – прервал паузу Туров. – У меня венички остались, попаримся…
– Дело, – согласился Солонецкий. – Баня – это рай, да ещё если с веничком… Жаль только, пивка нет. Пиво на материке.
– На материке, – в тон ему отозвался Туров, отпивая чаю.
– Пиво у меня есть, – вдруг сказал Кузьмин. – Японское, в банках, с водителем передам.
– О! – удивился Солонецкий. – Я думал, у меня главный инженер непьющий, а он втихаря пиво цедит…
– Я не пью, – не поддержал шутливый тон Кузьмин. – Это подарок.
Снова зависла пауза.
Солонецкий отодвинул чашку, уже серьёзно продолжил:
– Ну так что, Геннадий Макарович… Получилось, как считаешь?
Он смотрел Кузьмину в глаза, и тот не отводил взгляда. В глазах главного инженера была непоколебимая решительность. И Солонецкий не выдержал, первым отвёл свои.
– Рановато… – произнёс наконец Кузьмин.
– Ну вот, – с облегчением сказал Солонецкий. – Слава богу, наконец-то ты понял, что рановато… Нужно сначала людей, людей настроить, а потом уже техника, технологии…
– Рановато вы приехали, – перебил его Кузьмин.
– Да-а?.. – Солонецкий растерялся. Поднял чайник. – А может, вы с нами, Геннадий Макарович, чайку?
– Спасибо, не хочу.
– Ну что ж, неволить не стану. – Переводя взгляд с Кузьмина на Турова продолжил: – Гонора-то не поубавилось… Н-да… – И уже глядя только на Кузьмина. – Вы толковый инженер, Геннадий Макарович, но чтобы работать вместе, мы должны понимать друг друга. Я попытался вас понять… Вы считаете, что вам времени не хватило… наломать дров. А я – что его было чересчур много. И теперь ошибки, которые вы наделали, будем исправлять вместе…
Кузьмин медленно поднялся, достал из кармана пиджака сложенный листок, вырванный из школьной тетради, положил перед Солонецким и молча вышел.
– У него дети есть? – прервал тягостную паузу Туров, разглядывая разлинованный в клеточку лист.
– Нет вроде… Жена в столице осталась. Серёжа, первый раз у меня такой инженер… был.
– Задержи.
– Пишет: по семейным обстоятельствам… Недопонял я чего-то в нём, недопонял…
– Главк не отпустит.
– Он своего добьётся.
Солонецкий замолчал.
Опять защемило сердце, но трудно было понять: это физическая боль изношенной мышцы или нечто другое, чему нет названия в медицинских справочниках.
Он допил остывший чай.
– Ничего, Серёжа, мы-то с тобой ещё здесь, мы-то вместе…
Он хотел произнести эти слова тоном бодрячка, но получилось грустно.
Туров принёс из приёмной шубу Солонецкого.
– Пошли, дружище, за вениками – и в баньку. К народу. К крепкому голому люду, – говорил он, помогая Солонецкому одеться. – Попаримся, мужиков послушаем. Чайку попьём с моими внуками, а то они по тебе соскучились.
У выхода они столкнулись с шофёром Кузьмина. Тот протянул четыре банки пива.
– Геннадий Макарович передал.
– Спасибо, – растерянно поблагодарил Солонецкий, забирая холодные яркие жестянки. – Спасибо, обязательно передай…
Он посмотрел на Турова.
Тот кивнул головой, и Солонецкий кивнул, словно соглашаясь, что, дескать, мужик-то Кузьмин ничего, да вот пойми его попробуй, и они вышли на улицу.
Глава 20
За всю дорогу от аэродрома до посёлка Солонецкий не проронил ни слова. Разговорившийся было Расторгуев скоро обиженно замолчал и перестал поглядывать в зеркальце. А Солонецкий, откинувшись на заднем сиденье и даже не расстегнув шубы, хотя в машине было тепло, вновь и вновь возвращался к тому, что произошло за прошедшую неделю.
…Он знал, что рано или поздно его вызовут в главк. И даже догадывался, как именно будут обосновывать необходимость консервации стройки. Какие варианты предложат, чтобы смягчить удар для тех, кто пришёл на эти неуютные берега, пережил первую зиму в палатках, построил первый дом. И всё-таки, какие б варианты не были предложены, консервация – это тысячи разочарованных людей. Это нереализованные надежды. И именно ему, а не начальнику главка придётся выслушивать всё, что захотят высказать эти люди. Именно он должен будет обосновывать целесообразность консервации.
Но сейчас он возвращался с маленькой надеждой, которая пришла с совершенно неожиданной стороны…
На этот раз Солонецкий жил в гостинице. Пару раз позвонил домой. Оба раза брала трубку дочь, и он знал от неё, что у них всё в порядке. Дочь не удивилась, что он предпочёл гостиницу дому, наверное, они с матерью обсудили это. С Ириной он говорить не стал, а с Татьяной, хотя и собирался, встретиться не получилось: то она была занята, то он. Ему осталось только по телефонным разговорам представить, какой она стала повзрослевшей и немножко чужой.
Несколько раз в коридорах главка и потом, на совещании, он сталкивался с Ладовым. Тот пытался заговорить, но Солонецкий, делая вид, что не замечает его, проходил мимо. А после выступления Ладова на совещании, вывод которого о нецелесообразности продолжения строительства стал для Солонецкого полной неожиданностью, он перестал считать того другом. И только докладная записка Кузьмина о состоянии и перспективах стройки, которую тот оставил перед отъездом на новое место работы, приостановила решение о консервации…
В последний вечер его вызвал начальник главка. Долго не начинал разговор, который тоже, как догадывался Солонецкий, должен был состояться обязательно, ибо здесь, в длинных коридорах набитого людьми учреждения, он столкнулся и с Сорокиным – было похоже, что тот не так уж плохо устроился и, совсем не жалел, что пусть не по доброй воле, но наконец-то перебрался на материк.
– Сплетен терпеть не могу, – помолчав и выкурив наполовину сигарету, заметил начальник главка. – Но одно дело сплетни, а другое – сигналы. Так вот, Юрий Иванович, не нам с тобой в кошки-мышки играть, а знать правду я должен.
Он говорил это в своей обычной манере, грубовато, не церемонясь, без дальних подступов. И хотя начало разговора и эта табачная пауза свидетельствовали, что начальник главка расположен к неспешной беседе, Солонецкий не стал тянуть, вложив в несколько фраз ответы на все, как ему казалось, интересующие Киреева вопросы.
– С женой не разошёлся, но не живём. Любовниц нет, старею. Пить сердце не позволяет…
Помолчали.
Киреев достал бутылку боржоми, два стакана.
Налил.
– Что у вас там с Кузьминым произошло?
– Сам до конца не понял. – Солонецкий повертел в руках стакан с пузырящейся водой. – Пожалуй, я виноват…
– А как тебе нынешние требования к руководителям?
Вопрос был не случаен.
– Надеюсь, справлюсь, – сказал он. – Если почувствую, что не тяну, сам скажу.
– Я тебе, Юрий Иванович, тёплого места подыскивать не стану, – подвёл итог Киреев. – Ну, если остановим строительство – тут уж никуда не деться, другой северной стройки пока не будет. А если всё же в министерстве решат продолжать строительство – не взыщи, тяни до конца.
– У каждого свой крест.
– Что-то не в твоём духе изречение.
– Знакомый у меня есть верующий, – не вдаваясь в подробности, сказал Солонецкий.
– Ну, крест так крест, пусть будет так… Не мне тебя учить, но разберись там со своими доброжелателями.
Солонецкий поднялся, начальник главка не стал его задерживать, только когда тот уже выходил, спросил:
– Ладова к себе главным возьмёшь?
– Нет.
– А Кузьмина обратно?
– Кузьмина взял бы. Но вряд ли он вернётся…
Многое, что произошло за эту неделю, уже забылось, но голос Танюшки, докладная записка Кузьмина и вот этот разговор не выходили из головы. И сейчас, сидя в машине, Солонецкий по очереди возвращался то к одному, то к другому, то к третьему.
Надо разобраться, подумал он. Надо во всём разобраться – и точка.
– Какие новости? – спросил наконец Расторгуева.
И тот, для порядка выдержав паузу, стал перечислять, что произошло за неделю отсутствия Солонецкого.
Смирнов, исполнявший обязанности начальника строительства, вёл себя хорошо. Расторгуев так и сказал: «Вёл себя хорошо». И Солонецкий усмехнулся – так не подходило это определение к Смирнову, у которого уже внуки в школу ходят… Расторгуев не стал расшифровывать, что это значило, а Солонецкий не стал расспрашивать, он слушал, не особо вникая в смысл.
Слушал о первой двойне, которая родилась на этой неделе.
О заезжем, редком и, как обычно, халтурном ансамбле.
Об открытии сезона подлёдного лова…
– Да, вот потеха, – хохотнул Расторгуев. – Тут в ресторане такая баталия приключилась, официантка одна, может, помните, такая худая, белокурая баба, Валентиной зовут, одного тракториста побила.
– Это как?
– Сначала кулаками, а потом подносом по голове – цирк…
– Приставал?
– Да в том то и дело, что нет. – Расторгуев оживился и, поглядывая в зеркальце, стал расписывать в красках, как всё происходило, и, при всём нежелании знать эти подробности, Солонецкий вынужден был следить за его рассказом. В конце Расторгуев, выдержав паузу, выдал: – Оказывается, он ей сказал, что, мол, одним дураком на стройке меньше стало. Это он о Геннадии Макаровиче так…