Через неделю он зашёл к начальнику строительства и сказал, что главным инженером быть ему уже поздно.
– Думаешь, мне начальником быть не поздно? – спросил его Солонецкий. – Сам знаешь, не железный, а вот сижу, руковожу…
– Не лукавь, – устало произнёс Туров. – Ты привык уже на этом месте. А я там, в своём управлении. Я там все задворки знаю, мне двух часов в день хватало, чтобы всё крутилось. Приходил по вечерам, внуков тискал. А сейчас валюсь замертво…
– Привыкнешь, – неуверенно пообещал Солонецкий.
Туров покачал головой.
– Кузьмина я не заменю. Не получится, Юра, при всём желании.
Солонецкий вздохнул.
– Некому, кроме тебя, – честно сказал он. – Некому, Сергей, а потому – тяни.
– Но надолго меня не хватит. – Туров покрутил в руках авторучку. – Ищи замену, Юрий Иванович, ищи, пока всё не завалил.
И, словно кто подслушал их разговор, на следующий день пришло толстое, отпечатанное на машинке письмо Ладова.
Он писал, что дела его идут неплохо, что по вечерам он сидит на работе, просчитывает стройку и уже нашёл веские доводы за продолжение строительства, против которых никто не устоит, а значит, и консервации не будет.
Какие именно доводы, он не уточнял, и, читая это место, Солонецкий усмехнулся.
Ещё Ладов писал, что засиделся в главке, хочет живой интересной работы, затосковал по Северу, по коллегам-гидростроителям. Одним словом, совсем не против приехать на стройку работать. И в главке в принципе не возражают, а начальник главка намекнул, что всё дело теперь за Солонецким.
«Мы с тобой друг друга давно знаем, – писал Ладов. – И то, что случилось – такая нелепица, которой и объяснения-то не найдёшь. Я нисколько не выгораживаю себя, вёл себя отвратительно, но в своих подозрениях насчёт Ирины ты не прав. И вообще, надо сказать, что ты плохо знаешь свою жену и своих друзей…»
В конце Ладов писал о слухах, которые якобы расползлись уже по всему главку о его связи с Ольгой Павловной. По-дружески пожурил и в то же время похвалил, лестно отозвавшись об этой «умной и красивой» женщине. Писал, что лично его это не касается, но он решил поставить в известность, ибо слухи есть и не каждый воспримет их так, как подобает.
Письмо было витиеватое, большое, с отступлениями и ответвлениями, с намёками и недомолвками. И только в конце Ладов несколько приоткрыл карты, словно бы вскользь обмолвившись о том, что вопрос о его переводе в Снежный фактически решён.
Солонецкий показал письмо Турову, и тот искренне обрадовался:
– Слава богу. Так-то оно лучше. Вернусь в своё управление и заберу к себе Божко главным инженером. На пенсию пойду – вот и замена.
– Это мы ещё посмотрим… Божко и сейчас на своём месте, а потом – не считай, что твоё управление слишком уж заманчивая для него перспектива.
– Тогда к себе замом бери, – серьёзно посоветовал Туров. – На место Костюкова. Не прогадаешь.
– А это уж я сам как-нибудь, – сердито сказал Солонецкий. – Советы ты мастер давать, а сам в кусты.
Туров не обиделся:
– Всё равно послушаешься. Глаз у тебя хороший…
– Только вот в отношении тебя промахнулся.
– Бывает и на старуху проруха.
– Мне твоё настроение не нравится, – сказал Солонецкий. – Мы с тобой друг друга уже, наверное, четверть века знаем, так что давай без выкрутасов…
– И мы с тобой вроде всегда говорили друг другу всё честно, так?
– Так, – растерянно согласился Солонецкий, не понимая, к чему тот клонит.
– А теперь я не хочу, чтобы говорили, дескать, Солонецкий друзей пристраивает. Больше того, я дружбы нашей терять не хочу…
– Ну, это ты слишком.
– Да нет, Юра, в самую точку. Уважение – оно ведь на деле строится. А человек редко объективен бывает, оценивая близких или друзей. Начнутся разговоры, пересуды… Не подумай только, что боюсь. – Туров усмехнулся. – Просто силён был Кузьмин. После него я как пигмей после великана…
– Не прибедняйся.
– Говорю так, потому что знаю, на что способен. Такого начальника на основные сооружения, как я, тебе долго искать придётся в случае чего… И вот что я тебе ещё посоветовал бы, – после паузы негромко добавил Туров. – Кузьмина надо возвращать…
– Как? Упасть на колени, умолять?
– Зачем же. Ты прекрасно знаешь, как это сделать. Я уверен, он уже жалеет, что погорячился. И потом, ведь вы с ним ни разу по-человечески не поговорили. Ты обвиняешь Кузьмина в бездушии, в том, что железки и дело для него превыше всего, что он за ними людей не видит. А сам-то знаешь, что у него на душе, чем живёт?.. Нет. Ведь ни разу не поговорили, чтоб не о делах. Водки вместе не выпили.
– Он не пьёт, – буркнул Солонецкий. – Да и нельзя нынче. С пьянством боремся.
– Ты же понимаешь, о чём я…
– Ладно, давай закроем эту тему. Ну а насчёт тебя я подумаю.
– Вот и думай. – Туров встал. – Засиделись мы с тобой.
Солонецкий взглянул на часы:
– Действительно.
– Одевайся, я тебя подожду.
…В холодном воздухе необычно ярко горели фонари. Торопливо пробегали прохожие.
– Морозец, – крякнул Туров, поднимая воротник. – Когда к нам вдвоём заглянете?
Солонецкий не сразу понял, кого он имеет в виду, а когда понял, неожидано огорчился. Втайне он побаивался встречи с Полиной Львовной – он был уверен, что она выразит ему своё презрение, может быть, даже не захочет разговаривать. Но оказывается, Туровы ждут не только его.
– Может быть, и заглянем, – неуверенно пообещал он. – А вообще, Серёга, если по-мужски…
Недоговорил, сдержал себя на полуслове, испугавшись, что сейчас скажет что-нибудь обидное и глупое об Ольге Павловне. Скажет то, что потом себе никогда не простит.
– Не до этого сейчас, – выкрутился он.
– Ну смотри, как будет время… Полина познакомиться хотела.
– Угу, – промычал Солонецкий.
Попрощавшись, он прошёл ещё несколько шагов и вдруг повернул в сторону от дома. Там его ждали теперь и беспокоились, но почему-то вернулось забытое нежелание возвращаться домой.
Он шёл по кромке укатанной дороги, отступая в сторону, когда мимо проносились тяжёлые КрАЗы, и думал о Кузьмине. Было непонятно и странно, что Кузьмин – не как специалист, а как человек, которого он не принимал, которого, если честно говорить, даже опасался – вдруг оказался ему необходим. Вернее, он был необходим производству, стройке. Но ведь Кузьмин человек, а не машина, и его нужность Солонецкому и в целом обществу предполагала не только исправное служение делу, но и образ мышления, его отношение к жизни…
И в этом они не были похожи.
Солонецкого, как он сам считал, можно было отнести к идеалистам.
Кузьмин же был технократ.
«Похоже, их время пришло», – подумал он.
И мысль эта испугала.
Кто они, фанатично преданные делу и видящие в людях лишь исполнителей? Жёсткие прагматики, для которых главное – дело?.. Куда они поведут общество?
К бездушию?..
Но он вспоминал вечные пробивания, проталкивания, уговаривания и стал убеждать себя, что приход нового поколения, людей, похожих на Кузьмина, обществу необходим. Дальше всё так, как шло, идти уже не может. На примере своей, уже четвёртой, стройки он видел, что экономика трещит по швам. Масса сил тратилась и тратится на заведение отношений, приятельств и знакомств. А дело помимо воли катится на старых, невесть когда нажитых методах управления. Сколько раз он сам удивлялся абсурдности приказов и решений, приходящих сверху. Сколько раз скрипел зубами, но – исправно впрягался в лямку заведомо бесперспективной идеи.
Но не пересилит ли рациональное бездушие Кузьмина те человеческие отношения, на которых всё держится в этом мире? И не отринет ли он и ему подобные то, что делали до них, то как жили до них….
Страшно узнать вдруг, что всю жизнь ты жил не так. И думал не так. И делал не то. И в результате не способствовал, а тормозил естественный ход истории…
Обойдя посёлок, Солонецкий вновь вернулся к дому. К его удивлению, в окнах было темно.
Открыв дверь своим ключом и не зажигая свет, он снял шубу и унты. В темноте на ощупь нашёл на плите тёплую кастрюлю, съел пару ложек борща и прошёл в спальню.
Он раздевался не видя, но ощущая притихшую Ольгу Павловну, боясь, что она сейчас что-нибудь скажет, спросит о чём-то – может быть, о самом главном. И он солжёт.
Но Ольга Павловна молчала.
Осторожно прилёг на краешек постели.
Ольга Павловна спала.
Она лежала, свернувшись клубочком поверх одеяла, укутавшись в покрывало, ровно дыша, ему показалось, что он даже разглядел на её губах улыбку.
Он наклонился к ней, погладил по голове – легонько, чтобы не разбудить, потом обнял и стал засыпать, забывая свои нерадостные мысли и тоску…
Глава 23
Две недели Солонецкий пытался разобраться в бумагах Кузьмина. Он решил сделать это сам, не обращаясь ни к кому за помощью, и долго не хотел признаться, что в инженерных вопросах знает гораздо меньше своего бывшего главного инженера. А ведь было время, и не так уж давно, когда он мог поставить на место любого специалиста. Когда ни в одном вопросе никто не мог его провести. Да и сейчас не было на стройке человека, который мог бы сказать, что начальник строительства чего-то не знает.
Но расчёты и обоснования Кузьмина он до конца не понимал.
Он попросил Веру Сергеевну принести из библиотеки книги, список которых получился довольно длинным, ещё три дня не выходил из кабинета. И чем больше вникал в проекты Кузьмина, которые в своё время, пролистав, отложил в сторону, тем больше сознавал, как далеко вперёд заглядывал их автор. Его замыслы одновременно захватывали и пугали. Они требовали огромной энергии, которой Солонецкий в себе не чувствовал.
Он разозлился, забросил папку в ящик стола и несколько дней подряд не вылезал из котлована, машинного зала будущей станции, побывал на ЛЭП. Сгоряча отчитал Божко, хотя видел, что после Сорокина многое в управлении механизации изменилось в лучшую сторону. По заслугам и не выбирая выражений разнёс Гриневского, исправно гнавшего метры и как всегда перевыполнявшего план, – за