верных частях королевства Гарри не бывал ни разу и оставался для тамошних жителей всего лишь именем, а потому хотел продемонстрировать величие и могущество, которые приведут в благоговейный трепет всех настроенных против него подданных. Для этого он взял с собой роскошнейшие наряды, самые дорогие гобелены и посуду из Уайтхолла. На случай, если этого окажется недостаточно для приведения к покорности жителей северных графств, его будет сопровождать сильное и хорошо вооруженное войско.
Раздраженный недавним восстанием и, как обычно, подозревающий, что вокруг замышляется измена, король вспомнил, что приговоренная к смерти графиня Солсбери до сих пор томится в Тауэре. Несмотря на преклонный возраст – ей было шестьдесят девять, – она, имевшая в своих жилах кровь Плантагенетов, все еще могла стать центром притяжения для мятежников, готовых покуситься на власть Тюдоров, пока король в отъезде.
Скрепя сердце Гарри, невзирая на отчаянные протесты Кэтрин, велел немедленно казнить леди Солсбери. После того как приговор был исполнен, король узнал, что палач оказался неумелым и нанес графине несколько ударов по голове и плечам, изрубив ее тело самым жутким образом. Люди были потрясены, особенно леди Мария, которая любила свою бывшую наставницу, но ничего не сказала Гарри. Он и сам расстроился, ему вовсе не хотелось, чтобы пожилая леди вынесла такие страдания.
Но теперь он мог спокойнее спать по ночам. Больше не осталось никого из старой королевской семьи, кроме малолетних сыновей Монтегю и Эксетера, которых содержали в Тауэре. Однако последние события потрясли Гарри, и он пребывал в дурном настроении, когда Кэтрин призналась ему, что у нее снова случился выкидыш. Король не мог скрыть недовольства и избегал общества супруги, чтобы не срывать на ней злость.
После встречи на Поле золотой парчи двадцать один год назад Гарри ни разу не собирал такую огромную свиту. Когда в конце июня он отправился на север, его сопровождали тысяча солдат и весь двор, для перевозки использовали пять тысяч лошадей, а для размещения тех, кому не хватит места в домах, где остановится король, с собой взяли двести палаток и шатров. Кэтрин, уже прощенная, и Мария ехали вместе с Гарри, а вот принца Эдуарда оставили дома, как и Елизавету. Кранмер, Хартфорд и лорд-канцлер Одли, твердые реформисты, находились в Лондоне и занимались делами государства.
Гарри двигался на север через Хатфилд, Данстейбл, Амптхилл и Графтон, по пути охотился с соколами и собаками. В каждом городе, большом и маленьком, который он посещал, улицы были ярко украшены, и люди стекались отовсюду поглазеть на короля, его приветствовали пышными речами, устраивали в его честь роскошные приемы и банкеты. Гарри завоевывал сердца, источая очарование, и не отказывал во встрече никому, кто искал справедливости. Ехали они медленно, путь затрудняла непогода. Дороги стали непроезжими, повозки с багажом вязли в грязи, и Кэтрин тошнило от тряски в конных носилках. До Графтона добирались почти три недели, но потом небо прояснилось, и до Нортгемптона огромная свита короля добралась уже быстрее.
В августе Гарри прибыл в Линкольн, одетый в костюм из ярко-зеленого сукна, перед ним маршировали лучники с натянутыми луками, йомены гвардии с пиками и топорами, трубачи и барабанщики. Удалившись в шатер, король и королева переоделись в ослепительные наряды из золотой и серебряной парчи, после чего в сопровождении процессии поехали верхом на холм, к собору, где Гарри официально даровал преклонившим колени горожанам прощение за ослушание во время Благодатного паломничества, и в ознаменование этого пропели «Те Deum».
Дальше король направился в Йорк. В середине сентября его встречали там архиепископ и триста представителей духовенства. На улице перед Гарри встали на колени двести мятежников, которых он простил, а они преподнесли ему кошельки с золотыми монетами.
В Йорке Гарри ждал приезда своего племянника Якова V Шотландского, который собирался встретиться с ним там. Ожидание затягивалось, король испытывал все большее нетерпение. К концу месяца Яков так и не появился, к вящей досаде Гарри. В результате, потеряв надежду на приезд Якова, король отправился на восток, в Халл, планировать защитные укрепления, затем, совершая по пути частые остановки, к концу октября вернулся на юг, в Хэмптон-Корт, где ему сообщили, что принц Эдуард болел лихорадкой, но теперь, к огромному облегчению, выздоровел. Это известие так напугало Гарри, что, желая сократить для сына до минимума риск заразиться чем-нибудь еще, он отправил Эдуарда в Эшридж, один из предназначенных для королевских детей дворцов за пределами Лондона.
Гарри безмерно благодарил Господа за то, что Тот спас его наследника и даровал ему такую прекрасную, верную жену, общество которой во время всего путешествия приносило ему удовольствие. В День Всех Святых по приказу короля по всей стране отслужили особые благодарственные молебны за прекрасную жизнь, которую он вел и надеялся вести дальше со своей супругой, сокровищем среди женщин, с его розой без шипов, как называл ее Гарри.
На следующий день Гарри, придя в Королевскую часовню на мессу, сел на свою скамью и обнаружил ожидавшее его там письмо с печатью Кранмера.
Недоумевая, с чего это Кранмер написал ему да еще оставил послание в таком странном месте, король взял письмо. Внизу у алтаря началась месса, и Гарри засунул его в рукав, чтобы прочесть позже, когда останется один.
Прочитанное потрясло Гарри до глубины души. Один придворный по имени Джон Ласселс попросил Кранмера о приватной беседе и сообщил: его сестра, прислуживавшая Кэтрин до свадьбы, рассказала ему, что, когда они жили с ней в одной комнате при дворе вдовствующей герцогини Норфолк, королева вела себя легкомысленно с неким Фрэнсисом Деремом, который теперь был ее секретарем. Гарри вспомнил, как Кэтрин взяла к себе этого Дерема, своего дальнего родственника, когда двор ехал на север.
Он читал письмо и все больше мрачнел. Невозможно было поверить в такое. Обвинения звучали как месть обиженной женщины, которой не нашлось места при дворе Кэтрин. Самого Ласселса Гарри знал как ярого реформиста; этот человек служил у Кромвеля и не мог испытывать любви к королеве, правоверной католичке. К тому же не было секретом желание Кромвеля лишить консерваторов власти. Нет, решил Гарри, он не станет верить этому и попросит Кранмера не беспокоить его ядовитыми сплетнями.
На следующее утро Гарри занял свое место в зале Совета, готовясь отчитать архиепископа и ясно выразить свое недовольство. Но когда он увидел Кранмера и других лордов, которые смотрели на него опасливо и почти с жалостью, его сердце дрогнуло. Гарри вспомнил, как сперва отмахнулся от обвинений Анны Болейн в неверности.
– Ваша милость, прочтите это, – тихо, едва ли не скорбно проговорил Кранмер и пододвинул к королю стопку бумаг.
Гарри неохотно взял их и прочел, у него перехватило горло. Это были показания придворных Кэтрин.
Похоже, она и Дерем хорошо знали друг друга, даже слишком хорошо. Судя по представленным свидетельствам, которые не противоречили словам сестры Ласселса, они прежде были любовниками. А он-то считал Кэтрин невинной!
Дерем, этот дерзкий ублюдок, похвалялся, что, если король умрет, Кэтрин наверняка выйдет за него замуж. Он открыто намекал на милости, которыми она его одаривала, и сбил с ног церемониймейстера, который сделал ему замечание, когда Дерем остался сидеть за столом, хотя все члены Совета королевы встали.
Как он не заметил ничего этого раньше? Предсказание смерти короля – это измена, а за драку в пределах двора полагалось суровое наказание. Дерему повезло, что никто не донес на него.
Но больше всего уязвила Гарри его небрежная похвальба, что он спал с Кэтрин.
– Есть какие-нибудь доказательства того, что они возобновили связь? – хриплым голосом спросил король; голова у него шла кругом.
– Никак нет, – ответил Хартфорд с еще более чопорным, чем обычно, видом. – Но он ясно дал понять, что намерен это сделать, а по закону такие слова – измена. Есть также предположения, что во время поездки по стране королева с помощью леди Рочфорд организовывала тайные свидания.
– Узнайте об этом больше! – рявкнул Гарри, вспомнив, что леди Рочфорд получила хорошее вознаграждение за дачу показаний против своего мужа Джорджа Болейна и его сестры.
Так-то она отплатила ему?!
Глаза короля остановились на Норфолке, тот явно готов был провалиться на месте, лишь бы не быть здесь.
– Вы сказали мне, что она целомудренна!
– Я так считал, сир, клянусь вам! – стал защищаться Норфолк.
– Значит, ваша мачеха не проявляла особой бдительности! – отрезал Гарри. – А что это за история с Мэноксом?
– Он был ее учителем музыки. – Норфолк сглотнул.
Гарри, читая свидетельство о том, что Мэнокс знал о существовании родинки на теле королевы в потайном месте, едва слышал ответ Норфолка. Об этой родинке Гарри тоже знал: она находилась в складке между бедром и лоном, ее мог увидеть либо муж, либо повитуха. Он благоговейно целовал эту родинку в одну из ночей любви. А Кэтрин – ему невыносимо было думать об этом – показывала ее проходимцу Мэноксу и Дерему тоже, если верить другому свидетельству. Она вовсе не была чистой юной девушкой, какой притворялась. Его жестоко обманули!
Гнев охватил короля.
– Клянусь Богом, она за это ответит! – взревел он. – Принесите мне меч, я сам убью ее!
Советники уставились на него, выпучив глаза и явно не зная, как им унять эту вспышку ярости, но Гарри было все равно – так сильно он расстроился. Печаль нахлынула на него; он понимал, что теряет женщину, которую ценил больше всех остальных, отраду его старости. Она завлекла его, как завлекала других, и обманула, а он, старый дурак, попался на крючок, будто рыба. Невероятно! Только не Кэтрин, милая Кэтрин, его дорогая… Горючие слезы полились по его щекам, когда на смену гневу пришло отчаяние.
– И за что мне выпало такое проклятье – иметь негодных жен?! – воскликнул Гарри. – И вы все замешаны в этом – вы, Норфолк, и вы, Гардинер, и вы, Ризли. Вы все советовали мне жениться на ней. Уверяли, что она чиста и непорочна! Вам следовало лучше думать! А теперь что мне с ней делать? – Голос его дрожал.