Не многие члены семьи Говард избежали королевского гнева. Целая группа их находилась в Тауэре, всех ждало обвинение в умысле на измену за сокрытие проступков королевы; наказанием за такой проступок служило тюремное заключение и конфискация всей собственности. Они были рады, что сохранили голову!
Реформаторы торжествовали. Уход в тень консерваторов оставил личные покои короля под контролем партии реформистов во главе с Хартфордом и Денни, которые, без сомнения, поздравляли друг друга и предвкушали, что их фракция теперь будет верховодить при дворе. Но Гарри не собирался допускать этого. Он планировал потомить Говардов в Тауэре несколько месяцев, может, год, чтобы преподать им урок, а потом выпустить.
Норфолк и Гардинер остались на свободе, хотя Гарри подозревал, что они постарались больше других для того, чтобы его брак с Кэтрин состоялся, и Норфолк, по крайней мере, знал о ее прошлом. Герцог покинул двор и затаился, несомненно понимая, что никогда больше не будет пользоваться милостями короля. Гарри получил покаянное письмо из Кеннингхолла, в котором Норфолк порицал дурное поведение своей племянницы и других родственников, а также молил о каком-нибудь знаке, что король не отвернулся от него окончательно.
В дверь кабинета Гарри постучал сэр Уильям Паджет:
– Ваша милость, боюсь, постоянные допросы оказались для леди Рочфорд слишком тяжелым испытанием, и она повредилась рассудком.
Гарри приподнял брови:
– Неужели?
– Да, из-за этого приступа сумасшествия ее по закону нельзя подвергать суду.
– Но это необходимо! – упрямо заявил Гарри, ужасаясь тому, что лишится возможности отомстить. – Нельзя допустить, чтобы она избежала правосудия. Пусть мои врачи займутся ею и докладывают мне, как идут дела. Скажите им, что нужно определить, действительно она сошла с ума или нет.
Первого декабря в Гилдхолле Дерема с Калпепером лишили прав и состояния и приговорили к смерти за государственную измену. Гарри так и не смог приучить себя к мысли, что ему предстоит обречь Кэтрин на ту же участь. Он и теперь еще фантазировал о возможном примирении, а потому заменил Калпеперу казнь через повешение, потрошение и четвертование на отсечение головы. Обоих негодяев казнили девять дней спустя, а их головы, насаженные на пики, выставили на Лондонском мосту в назидание другим, кто задумает совершить измену.
В продолжение этих ужасных недель Гарри не терпел рядом с собой никого, кроме Уилла и своих музыкантов. Он отказывался встречаться с советниками и требовал, чтобы они обращались к нему письменно. Он избывал печаль и стыд в длительных, доставлявших ему немало тягот выездах на охоту и не мог оставаться долго ни в одном доме, а без конца переезжал из одного в другой. Рождество в Гринвиче прошло печально, в окружении совсем небольшого общества. Гарри заставил себя появиться на публике, но во время застолья был задумчив и меланхоличен.
В первый день Нового года Гарри мельком увидел себя в зеркале, когда Пенни брил его, и ужаснулся: как же он состарился и поседел! Это Кэтрин виновата – Кэтрин, которая так ненадолго вернула ему ощущение молодости. Гнев снова закипел в нем.
Гарри вздохнул, отпустил Пенни и взял в руки Библию. Она раскрылась на том месте в Книге притчей, где он отметил слова: «И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?»[28] Слезы Гарри упали на страницу. Таким он стал – то пылал яростью, то плакал.
Король стал искать утешения в пище и вине: понимал, что толстеет с каждым днем, и не мог удержаться. Должны же у него быть хоть какие-то радости в жизни.
– Ты жиреешь, Хэл, – с укором произнес Уилл, тряхнув шутовской погремушкой перед носом короля. – Я ответственно заявляю: в твой дублет влезут три мужика.
Гарри ткнул его кулаком и выставил за дверь. Шутка слишком сильно задела за живое. Но нужно сделать над собой усилие. Он же король. Нельзя же ему вечно прятаться от подданных.
Выйдя из своих покоев, Гарри вновь взял в руки бразды правления. Было нелегко, но это помогло ему двинуться дальше. В тот день, когда парламент принял акт о лишении Кэтрин прав и состояния, король развлекал себя тем, что пригласил на ужин шестьдесят дам, веселил их как мог и оказывал особое внимание Анне Бассет, миловидной молоденькой фрейлине, на которую он заглядывался перед тем, как его глаз, к несчастью, упал на Кэтрин. Он позволил Анне остаться при дворе, что дало почву для сплетен, разумеется, но ему было все равно, и Анне, казалось, тоже, как и ее почтенной матушке леди Лайл. Их устремления были очевидны, но только Гарри знал, что надеются они напрасно. Ему нравилось флиртовать с Анной, проводить время в ее обществе, но он не хотел влюбляться ни в одну женщину. Его сердце по-прежнему принадлежало Кэтрин, что было ужасно глупо. При этом ущемленное самолюбие короля тешилось сознанием, что люди видят: он все еще привлекателен для милой молодой женщины.
В феврале акт о лишении Кэтрин прав и состояния получил силу закона, и это обрекало ее на расставание с жизнью и всей собственностью. Советники изготовили специальный штамп с подписью короля и сказали ему приглушенными голосами, что используют его для подтверждения акта, дабы избавить своего государя от мучительной необходимости подписывать этот документ собственноручно.
Гарри остановил их. Желая, чтобы Кэтрин получила шанс высказаться в свою защиту, он отправил в Сионское аббатство депутацию лордов, которые должны были предложить ей возможность явиться в парламент и опровергнуть обвинения. Он ждал в лихорадочном нетерпении, молился, чтобы Кэтрин сделала это, тогда он мог бы отменить акт и взять ее назад. Неужели она не ухватится за последний шанс спасти себя?
Советники стояли перед ним с мрачными лицами.
– Ваша милость, леди Кэтрин отказалась прийти в парламент. Она призналась нам, что заслужила смерть, и не просила ни о какой милости, только о том, чтобы казнь совершили тайно, а не на глазах у всего мира.
Гарри уткнулся лицом в ладони.
– Почему она не воспользовалась этой последней возможностью оправдаться? – простонал он. – Как я могу спасти ее, если она открыто признает себя виновной?
– Сир, в таком случае будет неблагоразумно проявлять снисхождение, – мягко сказал Хартфорд.
– Я король, источник справедливости и милосердия, – возразил Гарри, свирепо глядя на него. – И намерен оставить ее в тюрьме на всю жизнь.
Лорды, все до одного реформисты, встревожились.
– Это недостаточно суровое наказание за столь злостные преступления, – осмелился сказать Денни.
Остальные одобрительно забормотали.
– Неужели ваша милость проявит такое благоволение к ней, когда из-за нее умерли двое мужчин? – спросил Хартфорд.
Гарри заколебался. Если он сохранит жизнь Кэтрин, это будет выглядеть слабостью. Но как он мог послать глупую девчонку, которой всего-то двадцать один год, на жестокую смерть? Как мог расчленить молодое тело, которым обладал, которому поклонялся? Никогда еще за все те годы, что он пробыл королем, ему не приходилось принимать такое тяжелое, такое жестокое решение.
Гарри набрал в грудь воздуха, вспомнил, как Кэтрин обманула его, наставила ему рога, – растравлял себе душу, пока гнев не обуял его.
– Отвезите ее в Тауэр! – приказал он. – На закрытой барке, чтобы люди не видели. Она умрет в понедельник.
Советники ушли, и Гарри заплакал, представляя, что почувствует Кэтрин, увидев в Сионском аббатстве лордов. Дальше он думать не мог.
На следующий день, в субботу, он дал согласие на подписание смертного приговора. В воскресенье приказал, чтобы к Кэтрин отправили духовника, который подготовит ее душу к встрече с Создателем.
Ночью ему не давали уснуть мысли о том, как она справляется со своими чувствами, зная, что смерть неминуема. Рано утром король поднялся с постели, встал на колени в своей молельне и молился за Кэтрин до тех пор, пока не уверился, что время, назначенное для казни, давно прошло. После этого, готовясь пережить новый приступ душевной боли, стал ждать прихода лордов, которые должны были засвидетельствовать факт исполнения приговора и доложить, как все прошло.
– Леди Кэтрин очень испугалась, когда мы явились за ней. В Сионском аббатстве нам пришлось силой затаскивать ее на барку, – рассказывал Саффолк. – Однако, прибыв в Тауэр, она успокоилась. Вчера попросила, чтобы в ее комнату принесли деревянную колоду и она могла потренироваться, как достойно принимать смерть. Когда она вышла сегодня утром, то от страха едва держалась на ногах, но храбро произнесла речь, признав, что согрешила против Божьего Закона самым гнусным образом. Конец настал быстро, она не страдала.
Но Боже мой, как она, должно быть, страдала перед казнью! Гарри сглотнул, делая над собой огромное усилие, чтобы не выдать своих чувств.
– А что с леди Рочфорд?
Не видя улучшений в ее истерическом состоянии, король потребовал, чтобы парламент издал акт, который разрешал ему казнить умалишенного человека, совершившего измену.
– Она была спокойна и собранна, когда взошла на эшафот. Признала свою вину, как любой человек в здравом рассудке, и вовсе не казалась безумной.
Гарри кивнул. Он все время так и думал: она прикидывалась сумасшедшей, чтобы спасти свою шею.
– Констебль похоронит тела в церкви Святого Петра в Оковах, – сказал Хартфорд.
Кэтрин вечно будет лежать рядом с Анной Болейн, которая тоже предала своего мужа и короля.
Гарри перекрестился:
– Да смилостивится Господь над их душами!
Он встал, махнул рукой, отпуская советников, и удалился в свои тайные покои, чувствуя себя самым одиноким, самым несчастным человеком на свете.
Часть четвертаяЗима
Adieu, Мadame et ma maitresse.
Adieu, non solas et mon joie.
Adieu, iusque vous rovoie,