– С этой женщиной, несомненно, обошлись чересчур жестоко. Сэр Эдмунд, не бойтесь. Я прощаю вам невыполнение приказа. Возвращайтесь в Тауэр и позаботьтесь о заключенной.
Гарри понимал, что Анну Эскью ему не спасти. Эта женщина была убежденной еретичкой. Но когда он узнал, что Ризли и Гардинер взяли под арест одного из его любимых джентльменов, сэра Джорджа Благге, и осудили на сожжение за ересь, король пришел в ужас, так как был сильно привязан к этому юному дурачку. Он даже назвал его Свином, так как стал неприязненно относиться к Ризли и больше не обращался к нему с этим ласковым прозвищем.
– О, мой Свин, мой бедный Свин! Скоты! Я знал, что они доберутся до него, – причитал Гарри, оставшись в одиночестве.
Новость эта стала известна и другим людям. Полчаса спустя королю доложили о приходе сэра Джона Рассела, лорда – хранителя Малой печати.
– Ваше величество, – торопливо начал тот, – от лица многих членов вашего Тайного совета я пришел просить вас о снисхождении к мистеру Благге.
– Я должен проявить милость к еретику? – прохрипел Гарри.
– Он не больший еретик, чем я, сир, и многие другие при дворе, – ответил сэр Джон. – Его слова были намеренно истолкованы превратно теми, кто думает только о своих притязаниях. Ваша милость лишь добавите себе веса и улучшите репутацию, если воспользуетесь своим правом на помилование.
Гарри кивнул. Ему подсказали, как нужно действовать.
– Хорошо, что вы пришли ко мне, – сказал он. – Я прощу его. И, Рассел, спасибо вам.
Сэр Джон встал, поклонился и быстро вышел.
Гарри вызвал Ризли.
– Как вы посмели арестовать джентльмена моих личных покоев? – накинулся он на лорд-канцлера. – Вы составите документ о помиловании здесь и сейчас, в моем присутствии. Я подпишу его, и вы лично пойдете к Благге, освободите его и пришлете ко мне. Вы меня слышали?
Ризли кивнул, дрожа, как испуганный кролик.
После полудня Благге уже вернулся ко двору. Вид у него был такой, будто он получил в подарок небо.
– Ах, мой Свин! – воскликнул Гарри. – Вы снова в безопасности?
– Да, сир, – ответил Благге. – И если бы ваша милость были не лучше своих епископов, вашего Свина уже поджарили бы!
В июле Анну Эскью отправили на костер, но то был последний успех консерваторов. Вскоре Хартфорд вернулся с войны и сформировал мощный союз с лордом Лайлом, вместе они превозмогли влияние своих противников. Гарри был не дурак. Он понимал, что реформисты стремятся обеспечить себе контроль над правительством после его смерти. Хартфорд, как дядя будущего короля, разумеется, находился в сильной позиции.
Видя, что создалась столь грозная коалиция, Норфолк, понимавший, что его влияние убывает, поступился гордостью и совершил попытку войти в союз с фракцией Сеймуров. Гарри не без удовольствия дал согласие на брак дочери герцога Мэри, вдовы Ричмонда, и сэра Томаса Сеймура. Король не забыл, что Сеймур когда-то ухаживал за Кейт, и хотя она никогда не давала супругу поводов подозревать ее в каких-либо тайных чувствах к этому негодяю, Гарри все равно невольно смотрел на Сеймура как на соперника. Брак с Мэри Говард положит конец всем его переживаниям.
Однако Суррей вдруг яростно воспротивился этому союзу, не соглашался граф и на брак своей дочери с сыном Хартфорда. Сама Мэри Говард тоже не стремилась выйти за Сеймура. Можно поклясться святым Георгием, от этих Говардов одни проблемы!
Глава 38
В те дни из-за неуклонно ухудшавшегося здоровья Гарри много времени проводил в своих тайных комнатах и редко выходил оттуда, разве что прогуляться по личному саду. Но даже это не доставляло ему такого удовольствия, как прежде, потому что ноги у него сильно болели. Он потерял аппетит и стал резко худеть. Теперь не было нужды соблюдать диету: роскошные платья висели на нем мешком.
Гарри не хотел, чтобы мир или придворные, ожидавшие его появления в зале для приемов, считали его потерявшим силу и видели, какой тенью себя прежнего он стал. Помимо джентльменов и слуг, единственными людьми, присутствие которых король мог терпеть, были Кейт, несколько доверенных советников и от случая к случаю – послы, но только по его специальному распоряжению.
От Уилла Гарри знал, что разговоров о его здоровье идет множество и доктора тревожатся. Он не дерзал заглядывать далеко в будущее, так как временами, особенно долгими бессонными ночами, не видел впереди ничего. Тем не менее Гарри не сдавался. Он не желал слушать никаких упоминаний о смерти и вел себя так, будто у него еще много времени, пренебрегал болью в ногах и через силу старался жить нормальной жизнью, насколько это было возможно.
Если бы он мог ходить, это облегчило бы задачу, но передвигаться самостоятельно ему становилось все труднее. Для больного короля изготовили два кресла с прикрепленными к подлокотникам шестами, чтобы его можно было носить по галереям и покоям. Одно обтянули рыже-коричневым бархатом на стеганой подкладке, другое – золотистым бархатом и шелком; оба снабдили подставками для ног. Эти переносные сиденья хранили вместе с картами и картинами короля в его кабинете, который стали называть домом кресел. Так как Гарри больше не мог преодолевать лестницы, для него соорудили подъемники с блоками.
Король не сомневался, что вне его тайных покоев развернулась яростная борьба за власть при регентстве. Создавались альянсы, о каких раньше нельзя было и помыслить, люди объединялись из личного интереса или из страха. Сеймуры сошлись с членами семьи Дадли и легко стали доминирующей группировкой при дворе. Гарри был этим доволен: кто лучше подходил для руководства принцем, чем его дядя Хартфорд? Однако было ясно, что консерваторы не сдадутся без боя.
У Суррея, похоже, имелась своя повестка дня, он как будто вовсе утратил связь с реальностью: ссорился с лордами и придворными на обеих сторонах раскола.
– Он хочет получить контроль над принцем, – предупредил Гарри Хартфорд, который как-то раз тем летом пришел к нему с докладом о текущих событиях. – Или, скорее, считает, что это должен сделать его отец.
– Я бы скорее заколол Суррея кинжалом, чем допустил, чтобы правление оказалось в руках Говардов, – заметил Благге, дежуривший в тот момент при короле, и неудивительно, ведь Суррей много раз оскорблял его.
Гарри понимал: Хартфорда беспокоит вероятное возвышение противников и он старается сделать так, чтобы при короле постоянно находились его сторонники и люди, которым он покровительствовал. Сам Хартфорд испортил отношения со всеми, кроме Лайла и Паджета, особенно сильно он враждовал с Ризли, который переметнулся на другую сторону, как только понял, что консерваторы теряют свои позиции. Все были на ножах. Во время одного особенно горячего спора в Совете Лайл даже ударил Гардинера. Гарри был вынужден запретить Лайлу появляться при дворе, но тот вскоре вернулся, ничуть не раскаявшись, и после этого, как сообщил Гарри Уилл, вместе с Хартфордом вновь вступил в жаркую словесную перепалку с Гардинером и Ризли. Находясь в уединении своих тайных покоев, Гарри старался сохранить контроль над враждующими партиями, но его истощали затрачиваемые на это усилия.
В августе, после того как император, охладев к Англии, заключил мир с французами, Гарри заставил себя подняться с постели ради того, чтобы принять адмирала Франции, который прибыл в его королевство для ратификации договора. Однако встретить его лично Гарри не мог, и приветствовать адмирала в Хаунслоу отправился принц Эдуард в сопровождении эскорта из восьмидесяти одетых в золотую парчу джентльменов и восьмидесяти йоменов гвардии. Гарри наблюдал за их отъездом из окна, его впечатлило и порадовало умение мальчика управлять лошадью. Принцу было около девяти лет, и он уже держался с королевским достоинством.
Проводив французского адмирала в Хэмптон-Корт, Эдуард представлял короля на нескольких мероприятиях в течение десяти дней, пока в честь французского посланника устраивали приемы, банкеты, представления масок, танцы и выезды на охоту. Гарри с гордостью слушал доклады о том, что принц великолепно проявил свое знание латыни и умение играть на лютне. Досадно, что сам король на торжествах не присутствовал и не принимал участия в развлечениях, которые раньше так любил, но сейчас он просто был к этому не готов. Адмирала Гарри принял у себя в приемной, после чего короля доставили в кресле на мессу в Королевскую часовню, которую он слушал вместе со своим почетным гостем. А потом, чувствуя себя достаточно хорошо, он был хозяином на приеме, устроенном под открытым небом, и даже смог немного постоять в большом шелковом павильоне, однако после этого был вынужден опереться на плечи адмирала и Кранмера.
Когда празднования завершились и французы уехали, Эдуард вернулся в Хансдон-Хаус. Гарри крепко обнял его на прощание, страшась, что, может быть, больше не увидит своего любимого мальчика, а затем вместе с Кейт отправился в традиционный охотничий тур, но не уезжал за пределы долины Темзы, а для остановок пользовался домами, находившимися в отдалении от населенных мест, чтобы не попадаться на глаза людям. Не так давно он наслаждался любовью простого народа и с удовольствием показывался публике. Ему хотелось плакать при мысли, в какую развалину он превратился.
В Отлендсе Гарри стрелял с деревянной площадки по оленям, которых гнали мимо него, в Чертси он ощутил такой прилив сил, что, сев на коня, с собаками преследовал лань. Целыми днями король с упоением гонялся за дичью и начал уже думать, что вовсе не так одряхлел, как ему казалось. Но в сентябре эти надежды были перечеркнуты: по дороге в Гилдфорд Гарри почувствовал, что переусердствовал и не может продолжать путь верхом. Ему помогли сесть в закрытую карету, в которой он вернулся в Виндзор. На этом охотничий тур завершился.
Вновь прикованный к постели, трясущийся в лихорадке и мучимый болью, король приказал сообщить своему окружению, что у него простуда. На самом деле, судя по обеспокоенным лицам врачей, ему угрожала бóльшая опасность, и он боялся, что надежды на выздоровление нет. Однако каким-то чудом Гарри вновь поправился. Вскоре он уже охотился верхом и с соколами и держал в руках бразды правления, как прежде.