В октябре Гарри назначил Денни хранителем королевского стула и главой личных покоев.
– Говорят, продвижение Денни означает, что ты поддерживаешь его друга Хартфорда, – сидя на табуретке и щелкая орехи, сообщил королю Уилл.
– Пусть себе болтают! – Гарри фыркнул и положил ногу на подставку. – Но я не допущу, чтобы люди считали, будто какая-то партия для меня предпочтительнее остальных. Мне нужно сделать что-нибудь и для консерваторов.
Он до смерти устал от фракционной возни. Однако ситуация выходила из-под контроля: в ноябре Гардинер категорически отказался уступить вполне обоснованной просьбе Гарри обменять некоторые церковные земли на королевские владения. Когда епископ в следующий раз пожелал войти в личные покои короля, его не пустили. Гардинер явно запаниковал и отправил записку сэру Уильяму Паджету с просьбой замолвить за него словечко, но Гарри отказался дать Паджету аудиенцию. Пусть епископ поймет, что попал в немилость. Он сам в этом виноват, черт побери!
В середине ноября Гарри перебрался в Уайтхолл, чтобы, как обычно в это время года, принимать там лечебные ванны, которые всегда оказывали на него благотворное воздействие. Когда король лежал в мраморной ванне, утопленной в пол и наполненной ароматной водой, слуга сообщил ему о приходе Гардинера, который просил аудиенции.
– Нет, – сказал Гарри. – Помогите мне встать.
Уилл передал ему, что епископ все время толчется в наружных покоях дворца, надеясь увидеть короля, но Гарри не смягчился.
– Я не стану встречаться с ним, – заявил он.
– Он теперь старается, чтобы его видели в компании с вашими любимыми советниками, пусть-де никто не подумает, будто он попал в немилость, – донес королю Уилл несколько дней спустя.
В начале декабря секретарь подал Гарри письмо Гардинера, который опять просил об аудиенции и запоздало соглашался на обмен церковных земель.
– Скажите ему, что я не вижу причин, почему он должен и дальше досаждать мне! – прорычал король. – Пусть организует передачу собственности через моих служителей в обычном порядке.
Больше король не собирался поддерживать консерваторов никоим образом.
Стояла середина зимы. Гарри отправился в Отлендс, где чувствовал себя достаточно хорошо и даже снова совершал прогулки верхом. Он уже начал испытывать осторожный оптимизм и получать некоторое удовольствие от жизни, когда его снова зазнобило, а это, как правило, предвещало очередной приступ лихорадки.
Неужели опять, Господи! Только не это! Однако вскоре король понял, что не ошибся.
Тридцать часов, как Гарри узнал позже, врачи боролись за его жизнь, а он ушел от них так далеко, что даже не догадывался об этом. И все же, ко всеобщему изумлению, включая и его самого, король снова одолел болезнь, по крайней мере заверил себя в этом. И хотя Гарри вставал с постели и одевался, он был очень слаб.
– При возникновении малейших слухов, говорящих об обратном, – сказал король Совету, – мои послы за границей должны сообщать, что моя лихорадка была следствием небольшой проблемы с ногой. Они должны подчеркивать, что теперь, хвала Господу, я избавился от болезни и проживу в здравии еще долго.
Он молился, чтобы так и было.
К королю явились Хартфорд и Лайл. Лица у обоих были мрачные.
– Ваша милость, у нас плохие новости, – начал Хартфорд. – Сэр Ричард Саутвелл, который близок с милордом Сурреем, решил, что обязан представить Совету свидетельство о поступках милорда, которые касаются его верности вашей милости.
– Какое свидетельство? – резко спросил Гарри, настороженно искавший повсюду признаки измены.
– Очевидно, предательское намерение Суррея стать королем.
– Что? У него нет прав на престол!
– Никаких, это верно. Но его сестра, герцогиня Ричмонд, на допросе сообщила: он говорил, что Сеймуры и прочие новые люди не любят аристократов и, если Господь призовет к себе вашу милость, они должны за это поплатиться. Затем она показала, что Суррей заменил корону на своем гербе короной с инициалами «Н» и «R» по бокам.
Henricus Rex. Генрих Король – этот титул принадлежал Гарри, и только ему.
– Клянусь Богом! – Гарри почти потерял дар речи.
Подумать только, он пригрел на груди такого гада, любил его, вразумлял как мог…
– Мы послали людей обыскать дом Суррея, – продолжил Лайл. – И они нашли гербовое стекло, картины и посуду с гербами Эдуарда Исповедника, который, как утверждает Суррей, является его предком, хотя герольдмейстер ордена Подвязки определил, что король Эдуард не связан с ним никакими родственными узами. В результате, сир, мы были вынуждены заключить, что Суррей замыслил убить нас всех, сместить с трона вашу милость и завладеть королевством.
– Это еще не все, – встрял Хартфорд, как будто сказанного ими не хватало, чтобы подвергнуть Суррея вечному проклятию. – Не так давно, когда обсуждался брак герцогини Ричмонд с сэром Томасом Сеймуром и Суррей опасался, что ваша милость прикажет заключить этот союз, невзирая на его возражения, он решил использовать это с выгодой для своей семьи. По словам герцогини, он говорил ей, что, когда ваша милость пошлет за ней, чтобы поздравить с помолвкой, она должна – простите меня – очаровать вас, стать вашей любовницей и оказывать на вас такое же влияние, как мадам д’Этамп на французского короля. Герцогиня страшно возмутилась и заявила брату, что скорее перережет себе горло, чем согласится на такое паскудство. Из-за этого они поссорились, и я полагаю, злость толкнула ее на то, чтобы обличить Суррея.
Гарри пришел в ярость:
– Как смел этот негодяй рассчитывать, что сможет манипулировать мной! Скажите мне, Норфолк причастен к этой измене?
– Мы полагаем, что да, сир. – Хартфорд и Лайл приняли скорбный вид.
Если бы не обнаруженные доказательства, Гарри мог заподозрить, что они выдумали все это, чтобы повергнуть Говардов и расчистить себе путь к регентству. Но доказательства были убийственные. В предательство Норфолка Гарри верилось с трудом, однако едва ли Суррей мог покуситься на трон без содействия отца. Гарри задрожал при мысли, что едва не попал в сети этих коварных изменников, и вознес горячую благодарность Господу за то, что Тот избавил его от злого умысла предателей. Затем, решительно отказавшись вспоминать о том, как Норфолк верой и правдой служил ему на протяжении всего правления, он ожесточил свое сердце и приказал:
– Арестуйте их обоих и отправьте в Тауэр.
Суррей не протестовал, но Хартфорд показал Гарри письмо, отправленное Норфолком в Совет из тюрьмы.
Я всегда был верен своему государю, и, думаю, наверняка нашелся какой-то лживый человек, который немало постарался, чтобы возвести на меня напраслину, иначе я не оказался бы здесь. Мои враги обладают большим влиянием.
Читая это, Гарри заколебался, понимая, что последние слова герцога – истинная правда. Но его так потрясла измена Говардов, что он не имел желания прислушиваться к мольбам Норфолка.
С окончательным уходом со сцены консерваторов не осталось никаких сомнений в том, что, когда придет время, регентство окажется в руках реформистов.
На Рождество Гарри, совершая короткие переезды, отправился в Уайтхолл. К моменту прибытия туда он почувствовал себя скверно, приказал закрыть двор и отправил Кейт со своими дочерьми на йолетиды в Гринвич.
– Я хочу, чтобы вы повеселились, – наказал им король. – Не тревожьтесь обо мне.
Целуя Кейт на прощание, Гарри думал, увидит ли еще раз ее милое лицо? А когда давал благословение Марии и Елизавете, заметил, что в глазах у всех трех покидавших его женщин стояли слезы.
Сезон праздников король провел в уединении. Приближенные к нему советники и служители старались не подпускать близко никого, особенно – и Гарри ясно понимал это – тех, кто мог оказать на него нежелательное влияние, и по требованию самого короля постарались сделать так, чтобы в мир проникало как можно меньше информации о состоянии его здоровья.
Перед отъездом в Булонь в 1544 году Гарри составил завещание. Оно согласовывалось с установлениями Акта о престолонаследии, только в своей последней воле король выражал желание, чтобы в случае смерти Эдуарда, Марии и Елизаветы без наследников корона перешла к дочерям его любимой сестры Марии.
Вечером Дня святого Стефана Гарри вызвал в свои покои Хартфорда, Паджета, Лайла и Денни и попросил, чтобы ему прочли завещание. Затем он приподнялся выше на подушках и составил список из шестнадцати советников из числа реформаторов, которые войдут в Совет регентства. Таким образом он рассчитывал объединять их вокруг общей цели, чтобы они служили интересам его сына, а не своим собственным.
– Следите за тем, чтобы это было сообщество равных, – строго наказал король, глядя в глаза Хартфорду и зная о том, как далеко простираются его амбиции. – Ни один человек не должен обладать единоличной властью. Гардинер не включен в состав Совета, он своеволен и не подходит для того, чтобы находиться рядом с моим сыном.
Хартфорд склонил голову.
Лорды ушли, и Гарри снова лег, размышляя, правильно ли он поступил? Сколько избранных им советников не просто стремятся к реформам, но являются тайными протестантами? Расчистил ли он путь к созданию протестантского правительства?
Он считал, что нет. Все его избранники были верными сынами Церкви Англии и сторонниками проводимых им реформ. И они искренне преданы этому делу, чего не скажешь о некоторых консерваторах! У него действительно нет других вариантов.
Гарри понимал, что его распоряжения относительно регентства шли вразрез с ожиданиями Хартфорда. Он приказал Паджету скрепить завещание штампом с его подписью и хранить в безопасном месте. Паджет проследит, чтобы пожелания государя были исполнены.
Гарри скрежетал зубами, чтобы удержаться от крика. Наступил Новый год, а его опять трясла лихорадка. Нога пылала от жгучей боли, и врачи прижигали язву. Король стоически вынес мучительную процедуру, но это была настоящая пытка.