В июне Гарри отмечал свой двадцать пятый день рождения. Он смотрел на себя в зеркало не без удовлетворения. Недаром его описывали как самого красивого монарха в мире, и ему нравилось думать, что это не пустая лесть. Кожа у него была белая и свежая, в рыжих волосах ни одного седого, а черты лица, как ему говорили, столь прекрасны, что могли бы подойти миловидной женщине, хотя ни одна женщина не имела такого выразительного римского носа и такой бычьей шеи. Плечи у него были широкие, талия тонкая. Он выглядел королем до кончиков ногтей.
Тем летом Гарри почтил своим присутствием церемонию передачи мощей святого Томаса Бекета в новое святилище, ее проводили в Кентерберийском соборе: король стоял на коленях перед всей паствой и изумлялся, сколько пришло народу. Снаружи шла бойкая торговля сувенирами для паломников – грубой работы значками с изображением святого. Гарри задумался: правильно ли, что люди зарабатывают деньги таким образом? Но если это побуждало других людей к вере, значит, рассудил он, не стоит порицать такой промысел.
Они с Кейт отправились в летнюю поездку по стране, посетили Винчестер, а затем Вайн, где останавливались в доме гостеприимного сэра Уильяма Сэндиса, одного из рыцарей тела короля. Сэндис принимал их со всей возможной роскошью, даже купил для государя большую кровать с занавесками из зеленого бархата. Гарри восторгался впечатляющей длинной галереей, отделанной резными панелями с декором в виде складчатой ткани и королевских гербов, а также прекраснейшей церковью, свет в которую падал сквозь витражные окна. На них были изображены сам король, Кейт и его сестра Маргарита, все они стояли на коленях в молитве вместе со своими святыми покровителями.
Вечером после ужина Гарри вызвал музыкантов, чтобы те играли для всей компании. Брат Дионисио Меммо прежде служил органистом в базилике Святого Марка в Венеции. Прослышав о его искусстве, Гарри пригласил музыканта в Англию и принял в свои личные покои. Стоило только Меммо открыть инструмент и заиграть на нем, как король разинул рот от восхищения и тут же назначил его главным музыкантом, понимая, что никогда не устанет слушать этого великолепного мастера. Сейчас Меммо исполнял новую песню собственного сочинения, которая вызвала всеобщий смех – в ее тексте содержался прозрачный намек на то, что он высоко оценил бы прибавку к жалованью.
Гарри надрывался от хохота:
– Хорошо, брат! Я понял намек. Вы получите за свои старания какой-нибудь доходный бенефиций!
Рождество проходило в Гринвиче среди обычных пышных торжеств в присутствии трех королев. Уолси шепнул Гарри, что к нему приходила Маргарита со стыдливым признанием в отсутствии средств на покупку новогодних подарков.
– Не утруждайте себя, сир, я дал ей денег заплатить за них.
– Я очень вам признателен, – рассеянно ответил Гарри.
Даже Уолси не знал, что Кейт недавно потеряла ребенка на пятом месяце беременности, и он вновь начинал испытывать опасения, что Господь никогда не пошлет ему сына.
– Вам нужно съездить к Богоматери Уолсингемской, – побуждал он жену, когда они лежали с ней в постели однажды ночью в начале января. – Возьмите богатые дары, и заступница наверняка услышит ваши молитвы.
– Я так и поступлю, мой Генрих, – согласилась Кейт, но ее голос звучал уныло. – Я только и делаю, что молюсь, – шепотом добавила она, и Генрих понял: королева плачет.
– Знаю, – произнес он.
С каждым годом Кейт становилась все более набожной, с каждым потерянным ребенком росло ее отчаяние, и она обращалась к вере за утешением. Королева уже не участвовала с такой охотой в придворных развлечениях, вместо этого она часто рано уходила в свои покои. И хотя она всегда держалась превосходно во время государственных мероприятий, Гарри не мог не замечать, что его супруга стареет и грузнеет.
– Я поеду в Уолсингем, когда погода станет лучше, – пообещала Кейт. – Весной.
– Хорошо. А пока Господь дал нам надежный способ обрести сыновей. Нет, Кейт, не плачьте. Идите ко мне. – Гарри привлек ее к себе, печалясь, что от огня, который когда-то пылал между ними, ничего не осталось.
В Майский день Гарри со свитой придворных поехал верхом в Кенсингтонский лес встречать май. В разгар веселья они вдруг увидели Уолси, подъезжавшего к ним на своем муле с очень хмурым видом.
– Ваша милость… – задыхаясь от волнения, начал кардинал, – в Сити мятеж. Подмастерья бунтуют против иностранцев.
Гарри взъярился:
– Да как они смеют?! Я годами поощрял иностранных купцов, чтобы они торговали в Лондоне, и следил, чтобы их здесь привечали.
– Да, сир, и они процветали.
– И Англия тоже, – сказал Гарри. – Как смеют эти негодяи нападать на тех, кого я взял под свою особую защиту! Я сейчас же еду в Сити. Пошлите вперед мою стражу и скажите им, пусть усмирят бунтовщиков как можно скорее.
Уолси поспешно удалился, а Гарри срочно вернулся во дворец вместе с Кейт и придворными, после чего в ярости помчался в Лондон.
Гарри восседал на троне на верху лестницы в дальнем конце Вестминстер-холла. Рядом с ним сидела Кейт, позади стояли Уолси и лорды из Совета. Четыреста подмастерьев преклонили колени перед королем, у каждого на шее была веревка с петлей висельника. На другом краю зала толпились родные и завывающие матери бунтарей, которые страшились, как бы их сыновей не постигла та же участь, что и зачинщиков бунта, которых повесили.
Гарри был целиком за то, чтобы вздернуть на виселице мятежников, дабы показать гостям своего королевства, что он решительно намерен защищать их интересы. Но Уолси возразил:
– Большинство из них просто мальчишки. Вероятно, их сбили с толку горячие головы. Прошу вас, сир, не казните их. Думаю, ваша слава увеличится, если вы простите этих глупых юнцов.
– Хм… – Гнев Гарри слегка поостыл за три недели, пока он вершил суд и расправу. – Но как это будет выглядеть для мира в целом?
– Все будут аплодировать вам. Сир, позвольте нам с королевой публично молить вас о спасении жизни этих несчастных. После этого вы сможете проявить милосердие без всякого ущерба для своего авторитета.
Гарри согласился. Он встал и обратился к трясущимся от страха подмастерьям.
– Вы опозорили наше королевство! – строго произнес он. – Беспорядки и нападения на иностранцев – это неподходящий способ для решения проблем. Вы должны учиться торговать в послушании своим наставникам, чтобы в один прекрасный день достичь процветания. Но вы решили рискнуть всем. – (Из глубины зала послышались истерические всхлипывания. Некоторые бунтовщики тоже плакали.) – Вы заслужили смерть, – продолжил Гарри, – и я должен применить к вам такое наказание. – Он обернулся к Кейт, и они обменялись взглядами.
– Сир! – воскликнула королева, падая перед ним на колени. – Ради нашего Господа Иисуса Христа и Его Святой Матери, которая на себе испытала, что значит потерять сына, я молю вас простить этих мальчиков! Они понимают, что поступили плохо, и, я уверена, усвоили этот урок. Умоляю вас, отпустите их, пусть вернутся к своим любящим родным.
Королева воздела руки в мольбе, и тут к ней присоединился Уолси. Он тоже преклонил колени и сказал:
– Ваша милость, вы всегда отличались милосердием. Я тоже прошу вас сохранить жизнь этим юношам, которые уже достаточно много претерпели, чтобы загладить свои проступки.
Гарри сурово посмотрел на королеву и кардинала сверху вниз, затем пробежался взглядом по залу, увидел просительно обращенные к нему лица и улыбнулся:
– Как я могу отказать таким чистосердечным мольбам? Я милостиво даю вам прощение. Можете идти.
Послышались громкие крики радости, подмастерья стали бросать в воздух шапки, а их матери проталкивались сквозь толпу, чтобы обнять сыновей, посылая благословения королю.
Радость по поводу быстрого разрешения конфликта длилась недолго, так как в Англии снова появилась страшная болезнь, известная как потливая лихорадка. В Лондоне уже умерли несколько человек. Гарри был храбрецом во многом, но ужасно боялся болезней, особенно чумы, которая почти каждое лето, в жару, вспыхивала в перенаселенной, грязной столице его королевства. Но потница, как еще прозвали эту напасть, могла убить быстрее чумы.
Доктор Чамбер описал королю болезнь:
– У человека слегка болит голова и сердце, но вдруг он весь покрывается потом, и тут никакой врач ему уже не поможет. Можно кутаться в одеяла или нет – все равно через четыре часа, а иногда через два или три он уже отправится в мир иной без долгих мучений.
Гарри пожалел, что попросил доктора рассказать в подробностях, лучше бы он ничего этого не знал.
– Большинство людей умирают в первый же день, – продолжил Чамбер, не замечая страха в глазах короля. – Человек может быть весел за обедом и мертв к ужину. Но по прошествии двадцати четырех часов опасность остается позади. Разумеется, число смертельных случаев всегда преувеличивается. Стоит пойти слуху о появлении болезни, и один он вызовет тысячу смертей, потому как люди страдают от страха больше, чем от самой потливой лихорадки.
И все-таки, думал Гарри, от этой напасти гибло очень много людей. Ходили разговоры, что это, мол, кара Господня. Впервые потливая лихорадка появилась в Англии в год восшествия на престол его отца, а потом еще раз, когда Гарри, в то время принцу, исполнилось пятнадцать, хотя та вспышка была несильная. Но почему Господь наслал это несчастье на Англию сейчас?
Страна вроде бы не заражена ересью, как Германия, где монах Мартин Лютер прибил гвоздями к воротам церкви в Виттенберге список из девяноста пяти тезисов с нападками на злоупотребления в Церкви. Гарри понимал, что Церковь нуждается в реформировании. Слишком многие священники вели безнравственную жизнь, погрязли в стяжательстве. Чего стоила одна только продажа индульгенций, которые давали отпущение грехов. В Ватикане царили продажность и разврат, все это знали. Но отрицать авторитет папы, как делал Лютер, а вместе с ним паломничества, святые реликвии, покаяния и безбрачие священников – это уж слишком.