Сам Гарри испытывал смешанные чувства по отношению к Уолси. Он скучал без него, но при этом наслаждался обретенным самовластием, забрал себе Йорк-Плейс и еще три самых вожделенных дома Уолси вместе со всем их бесценным содержимым. Велел продолжить строительные работы там, где они уже велись, и заменить гербы Уолси на свои. Однако в начале ноября, когда они с Анной и ее матерью отправились осматривать Йорк-Плейс, Гарри охватило чувство вины и утраты: кардинал мерещился ему повсюду, во всех с юности знакомых местах. Глядя, как Анна просматривает список оставленных Уолси вещей, окидывает нетерпеливым взором горы золотой посуды, составленной на раскладных столах в зале для приемов и роскошные гобелены в длинной галерее, король не мог удержаться от предательского возмущения ею, впрочем быстро подавленного.
– Мне нравится этот дом, – заявила Анна, взяла Гарри за руки и закружила его вокруг себя на глазах у изумленных и даже немного напуганных слуг. – Здесь нет апартаментов королевы, я могу делить его только с вами. И тут много места для моей семьи. – Планы роились у нее в голове.
Гарри жил в страхе, что его дело о разводе будет тянуться вечно. Он вернулся в Гринвич подавленным и совсем не обрадовался, узнав, что из Рима вернулись и просят аудиенции его секретарь, недавно назначенный на эту должность доктор Стивен Гардинер, и олмонер Эдвард Фокс.
Новости будут плохие. Это ясно. Гарри надеялся, что смуглый, высокомерный и вспыльчивый Гардинер, способный ученый из Кембриджа, который служил Уолси и держался консервативных взглядов, добьется какого-нибудь прогресса с Климентом, так как верил в абсолютную власть короля и был враждебно настроен к Кейт, которая бросала этому вызов. Таких качеств было достаточно, чтобы снискать расположение Гарри, но сегодня он был не в настроении выдерживать строгий догматизм Гардинера или испытать очередное разочарование, однако устало согласился принять его и Фокса. Они удивили короля, так как привели с собой низенького, с круглым, как луна, лицом церковника, которого тот никогда прежде не видел. Гарри вскинул брови, и Гардинер представил ему незнакомца:
– Ваша милость, это доктор Томас Кранмер, мы оба знали его в Кембридже и случайно встретили по пути из Рима. Нам показалось, что вам будет интересно услышать его мнение по поводу вашего Великого дела, учитывая, что его святейшество не собирается ничего для вас делать.
Слова Гардинера обрадовали Гарри. Он уже ничего не ждал от Климента, и у него вдруг стало легче на душе, он был готов последовать любому совету, который мог привести затянувшееся дело к быстрому и удовлетворительному разрешению, а потому сказал:
– Да, доктор Кранмер, мы слушаем.
Кранмер заметно нервничал, но, откашлявшись, начал:
– Ваша милость, я долго изучал это дело и пришел к заключению, что вопрос перед нами теологический, его нельзя рассматривать с точки зрения канонического права. Я почтительно предлагаю вам опросить университеты Европы, где можно найти величайших знатоков теологии, и собрать их мнения. Это придаст веса вашему иску.
Слова Кранмера зажгли огнем сердце короля. Гарри засиял:
– Клянусь святым Георгием, этот человек зрит в корень!
Они долго беседовали, и в конце концов Гарри спросил доктора Кранмера, не напишет ли тот трактат с объяснением своих взглядов, тогда этот трактат можно будет разослать в университеты. Затем он позвал Рочфорда, который хотел увидеть свою дочь королевой, а потому с готовностью согласился принять Кранмера у себя в качестве капеллана, пока тот будет писать трактат. Гарри с нетерпением ждал окончания работы. Он возлагал на этот труд большие надежды, рассчитывая, что решение его проблемы наконец будет найдено.
В Хэмптон-Корте король начал строительство башни Бейн с новыми апартаментами для себя. Она получила такое название, потому что в ней должна была разместиться королевская ванная, а на время проведения работ Гарри поселился в старых покоях Уолси, снова ощутив уколы вины и сожаления. Он перетерпел их и занялся разработкой программы улучшений во дворце, чтобы сделать его удобным для Анны, когда та станет королевой. В его намерения входило перестроить часовню, создать королевские апартаменты в новом стиле и заново отделать просторный главный зал.
Отныне Гарри решил заниматься своими делами самостоятельно, не полагаясь ни на кого, но очень скоро устал от этого. Королевские обязанности оказались весьма обременительными, он такого и представить себе не мог. Сперва Гарри пенял на Уолси, полагая, что тот оставил все в абсолютно хаотическом состоянии и ему, Гарри, приходится трудиться день и ночь, чтобы навести порядок. Однако очень быстро королю стало ясно, сколько тяжелых государственных дел нес на своих плечах кардинал, и вот Гарри уже срывался на своих советников, даже кричал, что Уолси лучше всех справлялся со всеми проблемами, и, топоча ногами, уходил из зала Совета, раздосадованный нерадивостью лордов.
И тем не менее король постепенно обретал уверенность в своих силах, начинал все больше полагаться на собственное суждение и политическое чутье. Он стал реже выезжать на охоту и уделял много времени работе с бумагами: лично правил составленные секретарями письма и набрасывал несколько вариантов, прежде чем какой-нибудь наконец удовлетворял его. Великое дело короля оставалось жгучим вопросом дня, и Гарри более, чем когда-либо, был уверен в своей правоте.
Он возвысил Норфолка и Саффолка, сделав обоих председателями Совета. Но кто станет вместо Уолси лорд-канцлером? Гарри предполагал поставить на это место Саффолка и поинтересовался мнением Норфолка на этот счет.
– У него достаточно власти, – ревниво ответил герцог. – Как насчет Томаса Мора?
Продвигать друзей, имея в виду собственные интересы, – обычная тактика Норфолка, но Гарри ухватился за эту идею. Мор был человеком принципиальным и славился неподкупной честностью во всем христианском мире. Если бы Гарри удалось убедить Мора занять этот пост, а также привлечь его для поддержки Великого дела, то многие колеблющиеся могли бы вслед за Мором принять точку зрения Гарри.
Довольно странно, но Мор держался в стороне от дебатов по этому вопросу и, когда Гарри предложил ему занять пост лорд-канцлера, как будто был ошеломлен и собрался рассыпаться в благодарностях.
Они прогуливались по саду у дома Мора в Челси. Из открытых окон доносились смех и соблазнительный запах жареного мяса – семья готовилась к обеду.
– Я надеялся на более позитивный ответ, – немного обидевшись, сказал Гарри.
На подвижном лице Мора изобразилось смятение.
– Увы, сир, мне хотелось бы принять эту великую честь, оказанную вами, но, боюсь, я не хочу оказаться вовлеченным в ваше Великое дело.
Гарри нахмурился:
– То есть вы не поддерживаете мой иск, Томас?
– Вовсе нет, сир, просто я предпочел бы не участвовать в этом. Дело весьма сложное, слишком запутанное, чтобы в нем могли разобраться такие бедные миряне, как я.
Гарри был разочарован, но не слишком, он не сомневался, что со временем убедит Мора изменить свое мнение.
– Я понимаю, друг мой. Оставьте нерешительность. Займите пост. Вам не нужно принимать участие в процессе об аннулировании брака. Уверяю вас, вы можете смотреть прежде на Господа, а уже потом на меня. Я знаю наверняка, что никогда не было и не будет такого честного и компетентного канцлера, каким станете вы.
Мор неохотно покорился желанию короля. Гарри страстно желал заручиться его поддержкой, но дал слово, что не будет давить на него. Кроме того, он хотел, чтобы Мор продемонстрировал сознание того, каким высоким статусом он теперь наделен. Однако тот ясно дал понять, что ему нет дела до помпезности и показной демонстрации своего высокого положения и ему не по душе носить золотую цепь – отличительный знак лорд-канцлера.
– Он одевается, как приходский священник! – сокрушался Норфолк.
Но Мора это не трогало. Его разум занимали более важные дела. Гарри знал, что Мор горячо ратовал за искоренение лютеранской ереси, которая быстро распространялась по Англии, и стремился к сохранению христианского единства Европы. Мор сопротивлялся любым попыткам реформировать Церковь и сурово обходился с еретиками, решительно намереваясь спасти их души.
Новый порядок вступил в силу, но превыше всех была Анна. Гарри постоянно держал ее рядом с собой. На пирах она сидела в кресле королевы и носила дорогие пурпурные платья, а этот цвет был зарезервирован для королевских особ. Гарри задаривал ее отрезами бархата, атласа и золотой парчи, мехами, тонким постельным бельем и драгоценностями, золотыми безделушками для украшения платьев, расшитой драгоценными камнями и жемчугом каймой, заколками в форме сердец, бриллиантами для украшения волос и даже преподнес ей золотую корону.
Кейт почти не покидала своих покоев. В редких случаях, когда Гарри приходил к ней, она вела себя дружелюбно и выказывала любовь к нему, но иногда не выдерживала. Однажды в конце ноября король обедал с супругой, самообладание покинуло ее, и она горько упрекнула его за то, что он пренебрегал ею. Гарри вынес это терпеливо, не желая вступать в очередную ссору, чтобы Кейт не вывела его из равновесия. Как только позволили приличия, он ушел и кинулся искать утешения у Анны, но та не желала слушать его жалобы.
– Я говорила, что вам не стоит спорить с королевой! Она уверена в своей правоте. Вообще не понимаю, зачем вы продолжаете ходить к ней. Она вам не жена, и это из-за ее упрямства папа откладывает решение по вашему делу. А я без конца жду и трачу бесцельно свою юность, когда могла бы заключить выгодный брак и уже была бы матерью! На самом деле у меня есть искушение попросить отца, пусть подыщет мне супруга, ведь вас мне, вероятно, придется ждать вечность!
Честное слово, она знала, как провернуть в ране нож! Ее слова напугали Гарри: вдруг она бросит его? А это для него было самое страшное. Он привлек Анну к себе и поцеловал в губы, хотя она и отворачивалась.
– Не говорите так! – взмолился Гарри. – Если бы вы знали, как ранят меня ваши слова, то не стали бы их произносить. Я бы отдал вам весь мир, если бы мог.