После этого Анна вдруг резко переменилась, они прижались друг к другу, и уста их слились. Как Гарри сдержал себя, он не знал. Всегда было одно и то же: ссоры неизбежно заканчивались страстным примирением.
Глава 21
Анна по-прежнему жадно поглощала запрещенные книги, постоянно ища в них доводы в пользу Великого дела короля. Одну она показала Гарри. Ее написал законник Саймон Фиш, сбежавший из страны после ссоры с Уолси. Фиш отстаивал мнение, что Писание следует перевести на английский язык, чтобы его могли читать все. Книга заставила Гарри задуматься, но он не исключил ее из списка запрещенных, несмотря на просьбы Анны.
Она тоже страстно поддерживала идею, что Библию людям следует читать на родном языке. Гарри в принципе не возражал против перевода священной книги на английский, но не одобрял распространение ее реформистских версий, убежденный, что они поощряют к ереси. В любом случае толковать Писание для мирян – дело священнослужителей и королей, обладающих мудростью, в которой отказано простым смертным.
Критики Анны не понимали, что она была ортодоксальна в соблюдении обрядов своей веры. Ей нравились образы и ритуалы Церкви. В отличие от лютеран, она полагала, что достигнет Небес и добрыми делами, и верой; молитвенниками пользовалась обычными. Гарри улыбался, вспоминая любовный стишок, написанный ею для него в Часослове: «Каждый день вы найдете во мне любовь и доброту вполне».
Увлеченность Анны делом реформ привела к углублению раскола между существовавшими при дворе фракциями. Сторонники Кейт отстаивали ценности традиционной религии, тогда как к Анне примыкали ярые реформисты. В такой обстановке Гарри в ноябре созвал парламент.
Болейны теперь вознеслись над всеми. В декабре Гарри сделал Рочфорда графом Уилтширом и Ормондом, а дочь новоиспеченного графа стала леди Анной. По просьбе последней ее брат Джордж Болейн, ставший лордом Рочфордом, был принят на службу в личные покои короля. На пышном праздничном банкете, который Гарри устроил, дабы отметить возведение Уилтшира в ранг пэра, Анна сидела рядом с ним в кресле Кейт, получив преимущество над сестрой Гарри Марией. «Королева Франции» с трудом сдерживала ярость.
Однако на Рождество Кейт опять вместе с Гарри возглавляла праздничные торжества в Гринвиче. Отсутствие Анны было замечено всеми. Воспользовавшись этим, Гарри в знак доброжелательства послал Уолси инталию со своим портретом, надеясь, что Анна никогда об этом не узнает. После праздников он отправил Кейт в Ричмонд и взял Анну в Йорк-Плейс – посмотреть планы улучшений, которые он наметил произвести, чтобы порадовать ее.
Через двенадцать дней Уилтшир был назначен лордом – хранителем Малой печати и введен в Тайный совет. Гарри понимал: он возвысил Болейнов и их союзников настолько, что они теперь доминируют при дворе и в правительстве, но его это не смущало. Так и должно быть. Это лишь показывало Анне, сколько он готов сделать для нее самой и ее родных.
В январе доктор Кранмер закончил свой трактат, и Гарри разослал его во все университеты христианского мира, прося высказать мнение по затронутым там вопросам.
Благодаря Анне он многое узнал о Кранмере, в основном что тот, как и она, был ярым сторонником реформ.
– Я подозреваю, что он склоняется к лютеранству, – доверительно сообщила она королю, – но это неточно.
Гарри было все равно. Кранмер оказался слишком полезным для него человеком. Тем не менее король нахмурился, когда Анна сказала, что Кранмера выгнали из Кембриджа за женитьбу после принятия духовного сана. Гарри строго относился к целибату священников.
– Его женой стала девушка из пивной по имени Черная Джоан, – рассказывала Анна, кутаясь в меха у камина. – Она умерла при родах, после этого Кранмер на время уехал в Германию. Он намекнул, что женился вновь, но не выдал подробностей, сколько я ни настаивала.
– Пока он будет держать это в тайне, я сделаю вид, что ничего не знаю, – сказал Гарри.
В глубине души он чувствовал, что взгляды Кранмера более радикальны, чем ему сперва показалось. Но, не зная ничего наверняка, какие можно было предъявлять претензии?
Освободилось место в Тайном совете. Гарри, подыскивая кандидата на это место, беседовал с человеком, который в свое время служил у Уолси и о котором кардинал прекрасно отзывался. Перед королем стоял Томас Кромвель. Ему было сорок пять лет, крепко сложенный, дородный мужчина с толстыми щеками, маленьким строгим ртом и поросячьими глазками. Его внешнюю непривлекательность компенсировали искренность и остроумие. В процессе разговора сдержанность Кромвеля сменилась игривостью и оживлением; он производил впечатление человека неунывающего, обходительного в речах и щедрого в поступках.
Гарри не сомневался в его знаниях и способностях. Уолси не взял бы на службу невежду.
– Расскажите о вашем происхождении, – попросил король.
– Я человек простой, сир, как и мой бывший господин, – без тени смущения ответил Кромвель. – Мой отец был кузнецом в Патни. В юности я совершил путешествие в Италию и многое узнал о банках, а также читал труды Макиавелли. Ваша милость знакомы с ними?
– Конечно, – подтвердил Гарри, довольный тем, что у Кромвеля такой богатый жизненный опыт.
– Боюсь, в юности я наделал дел, – добавил тот с горестной улыбкой, которая говорила Гарри, что на самом деле этот человек ни о чем не жалеет. – Но, вернувшись домой, я остепенился. Работал адвокатом, торговал, ссужал деньги в долг, а в тысяча пятьсот четырнадцатом году поступил на службу к кардиналу.
– Он говорил, что вы расторопны и сообразительны, – припомнил Гарри и заметил, как по мясистому лицу Кромвеля пробежала тень.
Было хорошо известно, что он остался верен Уолси, после того как тот попал в опалу, и заканчивал его дела. Это произвело впечатление на Гарри.
– Расскажите мне, чего вы добились, – продолжил он расспросы.
– Я помогал кардиналу с закрытием нескольких малозначительных монастырей. Это делалось с целью собрать средства на его колледж в Оксфорде, но по большей части мои обязанности были связаны с административной работой и финансами.
– Да, я слышал, вы гений в этих сферах. – Гарри знал, что Кромвель прячет свой светильник под спудом.
Уолси как-то отозвался о нем как о человеке грозном – прагматичном, знающем, упорном и при необходимости безжалостном. Но главное, Кромвель был трудолюбив и прекрасно умел управляться с делами – завершал все без спешки и суеты. Гарри сразу решил, что никто лучше его не заполнит оставшуюся после кардинала пустоту. Он назначил Кромвеля в Тайный совет и вскоре уже имел основания радоваться своему выбору. Раз за разом Кромвель доказывал, что он человек стóящий, и Гарри оказывал ему все больше милостей. Кромвель оказался всюду на месте. Он говорил на латыни, французском, итальянском и даже немного по-гречески, мог держаться на равных с гуманистами вроде Николаса Кратцера и доктора Баттса, которые часто появлялись у него за столом.
Кромвель славился гостеприимством. Его жена и дочери умерли от чумы, он никогда не говорил об этой трагедии и больше в брак не вступал, жил холостяком со своим подающим надежды сыном Грегори и часто принимал у себя гостей.
Анна и ее родные, не теряя времени, постарались сблизиться с Кромвелем. Она одобряла его реформистские взгляды и позаботилась о том, чтобы замечательные способности и растущая власть нового выдвиженца короля пошли ей во благо. Как и Гарри, Анна была убеждена, что этот умнейший человек сработается с Кранмером и сможет привести Великое дело к счастливому завершению.
Прошло уже три года, три изматывающих года ожиданий, надежд и тревог по поводу престолонаследия. Иногда Гарри казалось, что это не закончится никогда. Желание обладать Анной мучило его. Все это время у него не было женщины, а время летело, ему уже скоро сорок. Он злился на Кейт и постоянно следил за всеми, кто имел безрассудную смелость поддерживать ее, становился все более подозрительным и все меньше доверял людям.
Сознание правильности выбранного пути не покидало Гарри. Он пришел в ярость, когда ему передали слова Лютера, сказавшего, что английский король хочет быть Богом и поступать как вздумается. Так и придушил бы этого наглеца, жаль, до него никак не добраться! Вызывала досаду ограниченность многих людей – они не могли уяснить, что ставки очень высоки. Прежде Гарри открыто защищал папство от нападок, а теперь жалел об этом. К чему вступаться за институт, разрешивший брак, которого вообще нельзя было дозволять, или за погрязшую в коррупции Церковь? Анна и реформаторы верно все говорят!
Что ж, он больше не будет таким мягким. Если для получения результата потребуется проявить жестокость, он это сделает. Решившись один раз, он пройдет весь путь до конца.
Иногда, взяв в руки книгу или услышав знакомую мелодию, Гарри с сожалением вспоминал о том юном идеалисте с гуманистическими взглядами и либеральными представлениями о королевской власти, каким он был двадцать лет назад. Он и теперь мог быть таким, общительным и доступным – даже Шапюи приветствовал, дружески обнимая за плечи, – чувство юмора тоже не умерло в нем, хотя он стал немного обидчив. Но в целом Гарри предпочитал выставлять себя исключительным образцом самовластного правителя и желал, чтобы его величественный вид внушал уважение и страх. Это было нетрудно, поскольку все чаще Гарри давал волю своему гневу, будучи не в силах подавить его. Король всегда был готов взорваться. А кто довел его до такого состояния? Кейт, Климент и император. Слезы то и дело наворачивались у Гарри на глаза. Он не справлялся с чувствами, ему не удавалось их скрывать. Анна сетовала, что он вечно вздыхает и слишком бурно реагирует на любую мелочь.
Кроме того, Гарри стал замечать, что его все больше тянет к уединению. Находиться на людях ему было нетрудно – привычное дело, но все чего-то хотели от него, и иногда ему просто необходимо было укрыться где-нибудь от шума и суеты. Работая за сценой, сохраняя дистанцию, он мог действовать эффективнее и вести более скрытное существование, так чтобы мир не знал о его поступках и не делал из них скандала.