Сказать ей об этом в глаза или попрощаться с супругой лично Гарри не смог, это требовало слишком больших усилий над собой. В одну из пятниц в июне он просто уехал вместе с Анной из Виндзорского замка в Вудсток, оставив распоряжение, чтобы Кейт вместе со своим двором переехала в поместье Мор, одну из бывших резиденций Уолси, больше ему не писала и не виделась с Марией. Это, сказал себе Гарри, приведет ее в чувство!
Он позволил ей сохранить атрибуты королевского статуса и по-прежнему оплачивал расходы на содержание ее двора, но ясно дал понять, что не одобряет тех, кто тянется туда, а потому очень немногие ездили к королеве засвидетельствовать почтение.
Марию он отправил в Ричмондский дворец. Ей уже исполнилось пятнадцать, и она была очень хорошенькой, но постоянно чем-то болела. Разлад между отцом и матерью плохо сказался на Марии. Гарри понимал это, но подозревал, что, хотя дочь любила его и была послушна, втайне она поддерживала Кейт. Вот еще одна причина, почему он запретил им видеться. Не дай бог, мать и дочь еще начнут строить заговор против него!
Вскоре Гарри понял, что правильно сделал, когда отослал Кейт прочь от себя. Отъезд подорвал ее влияние и лишил сторонников. Баланс сил при дворе еще сильнее изменился. Доминирующее положение Болейнов и Кромвеля укрепилось, а позиции Норфолка и Саффолка ослабли. Двое герцогов теперь поняли: они повергли Уолси только для того, чтобы его место занял очередной выскочка из простонародья, а не они, и воспылали лютой ненавистью к Кромвелю. Они никогда не говорили ни одного дурного слова о нем, этого и не требовалось – презрение к новому сопернику ясно читалось на их лицах. Тем не менее обоим герцогам хватило мудрости установить хорошие рабочие отношения с Кромвелем.
А тот был не дурак.
– Милорд Норфолк лишил бы меня головы, если бы мог, – как-то раз сказал он Гарри, после того как герцог особенно пренебрежительно вел себя по отношению к нему на заседании Совета.
– Ну, этого он не может, – с усмешкой ответил Гарри.
– Он из тех, кто говорит с врагами так же открыто, как с друзьями, – продолжил Кромвель, перекладывая бумаги, – а юный Суррей, его глупый сын, называет меня грязным мужланом.
– Пройдоха, не вы один не в ладу с Норфолком, – сказал Гарри и ощутил страшную усталость при одной мысли об этом.
За последнее время он несколько раз скрещивал мечи с леди Анной. И с Саффолком был в ссоре.
– Тогда я в хорошей компании, – заметил Кромвель; улыбка сменила на его лице гримасу, которая появилась, когда Гарри назвал его Пройдохой.
Можно поклясться святым Георгием, пусть этот человек гордится собой! Король почтил его такой фамильярностью в общении!
На Рождество атмосфера в Гринвиче была унылая. Люди говорили: какое тут веселье, когда нет королевы. Но Гарри понимал, что виной всему его собственное мрачное настроение. Анна хотела возглавить торжества, но он отослал ее в Хивер. Ему нужно было произвести благоприятное впечатление на нового французского посла, который мог не одобрить публичного появления его любовницы, а Гарри рассчитывал через него заручиться поддержкой короля Франциска.
Если бы Анна была его любовницей в самом деле, а не только на словах! Прошло уже больше шести лет. Неутоленное желание меняет мужчину, делает его раздражительным и беспокойным, лишает интереса к другим женщинам. Он хотел только Анну – ту, которую не мог получить. Если так пойдет и дальше, то его скипетр придет в полную негодность и он может распрощаться с надеждами зачать принца. Можно поклясться святым Георгием, Климент ответит за это!
В Новый год Анна вернулась ко двору и порадовала Гарри подарком – декоративными копьями в бискайском стиле. В ответ он преподнес ей набор дорогих штор из золотой парчи и темно-красного бархата с роскошной вышивкой и кровать, покрытую золотой и серебряной парчой. Король послал подарок Марии, но не Кейт, поэтому почувствовал стыд и разозлился, когда в его кабинет впустили гонца, доставившего ему прекрасный золотой кубок от королевы.
Зачем Кейт отправила этот подарок? Она ему не жена!
– Заберите! – распорядился Гарри. – Я не приму это.
Как только посланец королевы откланялся и вышел, унося с собой вызвавший обиду предмет, Гарри пришло в голову: хорошо бы, чтобы он вернулся позднее и преподнес ему дар королевы на глазах у всего двора. Наверное, Кейт сама просила бы его сделать так. Поэтому, чувствуя себя глупо, Гарри тем не менее позвал гонца назад, взял кубок и аккуратно поставил его на буфет в зале для приемов среди других подношений, а вернул только вечером, сопроводив это повелением, чтобы пославшая кубок больше не делала ему подарков.
Так продолжаться не может! Ему уже было тошно от бесконечных отсрочек папы.
– Это порочит репутацию Церкви! – рокотал он в Совете. – Я начинаю думать, что пора окончательно порвать с Римом. – Сказав это, Гарри обвел взглядом лица лордов: радикалы одобрительно кивали, а консерваторы выглядели потрясенными; король стукнул кулаком по столу. – Святой престол непопулярен в Англии!
– И никогда не был, сир, – заметил Уорхэм.
– Вот именно, и легко понять почему! Люди недовольны десятиной, которую он вымогает. Эти деньги платятся Церкви, а та и без того уже сказочно богата… и развращена. Если я порву с Римом, доходы от Английской церкви будут моими, моя власть и юрисдикция неизмеримо возрастут.
– Это громадный шаг после тысячи лет единства, – осмелился заметить Уорхэм.
Гарри заколебался. Внутренне он страшился такого поступка, рассчитывая, что и после стольких лет затягивания процесса папа все-таки вынесет решение в его пользу.
– Ваша милость, вам следует знать, что Реджинальд Поул уехал в Италию, – сообщил Кромвель.
– Без моего разрешения?
– Сир, вы можете догадаться почему. Он не хочет оказаться меж двух огней. Его мать близка с королевой.
– Жаль, что все ее друзья не бегут вслед за ним, – фыркнул Гарри.
После заседания Совета Кромвель пришел к Гарри. Никогда не отличавшийся претенциозностью, он был одет в строгое платье отличного качества и прекрасного кроя. Вкусы у Кромвеля, по сравнению с кардиналом Уолси, были скромные и вполне в духе человека среднего класса. Он жил в хорошо обставленном доме в Лондоне, любил охоту, катать шары и азартные игры, щедро жертвовал на нужды бедняков. До сих пор Кромвеля не подвергали критике, как его бывшего господина. Он не обладал монополией на власть, какой располагал Уолси, потому что был вынужден делиться ею с Анной и ее фракцией, тем не менее Кромвель быстро возвышался над всеми, и Гарри начинал ценить его, хотя и знал, что люди говорили, будто теперь один Кромвель делает все. Однако Гарри не позволял ему принимать решения. Это он, король, задавал тон в политике, а Кромвель лишь воплощал его замыслы в жизнь.
– Что я могу сделать для вас, Пройдоха? – спросил Гарри, когда они прогуливались по его личной галерее.
– Сир, я размышлял о ваших словах про разрыв с Римом.
Гарри остановился у портрета своего отца, которому никогда не приходилось бороться с такими проблемами, как его сыну.
– Я, вероятно, немного поспешил.
– Даже если так, сир, будет разумно принять меры к дальнейшему ограничению власти папы в Англии. Это может привести ваше Великое дело к удовлетворительному завершению. Пусть для начала парламент издаст закон о лишении папы налогов с английских приходов. – Кромвель лукаво улыбнулся. – Надавите на него слегка, и он испугается, как бы вы не нажали сильнее!
Ну и умен!
– Отличная идея! Как мы осуществим это?
– Положитесь на меня, ваша милость. – Кромвель сиял улыбкой.
Гарри издавна с особым уважением относился к францисканцам, чей монастырь находился рядом с дворцом Гринвич. Его крестили в монастырской церкви, как и принцессу Марию. Сестра Гарри Мария венчалась там. Правда, в последнее время король охладел к братьям, и нетрудно понять почему, ведь они много лет поддерживали теплые отношения с Кейт. Открытой враждебности или явного разлада не было, но он больше не чувствовал себя в монастыре желанным гостем.
На Пасху, стремясь восстановить добрые отношения, Гарри пригласил Уильяма Пето, настоятеля францисканского монастыря, проповедовать перед ним и двором, однако пришел в ярость, когда отец Пето, хмуро глядя с кафедры на него и Анну, громогласно заявил, что брак между ними будет незаконным.
– Если, как библейский Ахав, ваша милость совершит такой ужасный грех, собаки однажды будут лизать вашу кровь, как лизали кровь Ахава! – громогласно заявил настоятель.
Разъяренный и наслушавшийся злобного ропота Анны, Гарри приказал, чтобы в следующее воскресенье его капеллан прочел ответную проповедь, однако того постоянно прерывал другой францисканец, отец Элстон. Терпение короля истощилось, он приказал арестовать Пето и Элстона.
Будто ему и без того не хватало проблем, сестра Гарри Мария подкинула дров в огонь: во время одного из своих редких визитов ко двору она, не стесняясь, сказала всем, что` думает об Анне. Это спровоцировало драку между слугами Саффолка и Норфолка, один из них укрылся в святилище Вестминстерского аббатства, но был вытащен оттуда и убит разъяренным сторонником Саффолка. Двор кипел от негодования. Саффолки уехали в свое поместье, но те, кто поддерживал их, не утихомирились, и Гарри с Кромвелем пришлось вмешаться в конфликт, чтобы избежать еще бо`льших проблем.
Вскоре после этого, пытаясь навести мосты, Гарри посетил Марию и Саффолка в Уэсторпе, ему пришлось стойко сносить колкости сестры – она, похоже, забыла, что он король, – и использовать всю силу убеждения, чтобы уговорить герцога вернуться к своим обязанностям при дворе. В Йорк-Плейс Гарри возвратился разбитым и усталым.
Это давалось нелегко, но теперь Гарри и Кромвель держали строптивый парламент под полным контролем. Стоило законодателям пригрозить, что они лишат автономии церковные суды – еще одна подсказанная Кромвелем идея, – как духовенство Кентербери и Йорка, едва не сбившись с ног, поспешило сдаться на волю короля и согласилось отдать свою власть в его распоряжение.