– Точно, как то, что я стою здесь!
– Предсказывать смерть короля – это измена. Думаешь, он считает меня больным?
– Нет! Он еще больший дурак, чем я. Эй, Хэл, тут пришел французский купец, хочет зайти к тебе с новехонькими парижскими беретами, украшениями и всякими побрякушками.
– Отошли его прочь. – Гарри вздохнул. – Я слишком стар, чтобы носить такие вещи.
Уилл окинул его насмешливым взглядом:
– Хочешь одурачить меня, ха-ха! Сдается мне, у тебя на голове недурной берет, да и украшений ты на себя навесил изрядно.
– Ладно, веди его сюда, – со стоном ответил Гарри, – но только заткнись.
Торговец разложил свои товары, и Гарри понравилось то, что он увидел. В результате он купил дорогое ожерелье, шляпу, меха, белье, зеркало и почувствовал себя намного лучше. Король должен выглядеть королем, напомнил себе Гарри. Он пока еще не умер.
Наконец королю стало лучше, и он отметил выздоровление, совершив вместе с Джейн небольшое паломничество в Кентербери, где они сделали приношения в великолепном святилище святого Томаса Бекета.
Встав на колени, Гарри прищурился. Что он здесь делает? Бекет был не святой, а мятежник. Он предал своего короля, противостоял ему и получил по заслугам, когда четверо рыцарей, верных своему повелителю, ворвались в собор и убили его. Это, разумеется, было достойное порицания деяние и святотатство, но справедливость восторжествовала. Джейн преклонила колени рядом с королем и, прикрыв глаза, искренне молилась, а Гарри разглядывал сокровища, украшавшие гробницу. Вот сверкает рубин размером с яйцо, подаренный давно умершим королем Франции. Когда-нибудь, пообещал себе Гарри, и ждать не придется долго, этот камень будет принадлежать ему вместе со всеми прочими драгоценностями, пожертвованными, дабы почтить память изменника Бекета.
Вернувшись в Уайтхолл, Гарри в ожидании рождения наследника поручил Гольбейну написать на стене в личных покоях, позади его трона, фреску с изображением династии Тюдоров. Каждый день король приходил смотреть, как продвигается работа. Фреска выходила прекрасная: он сам, Джейн и его родители были по размеру такими, как в жизни. Когда Гарри увидел свою любимую матушку, у него комок встал в горле; даже теперь он готов был расплакаться, вспоминая об этой утрате. Жаль, что он плохо знал ее; если бы его воспитывала матушка, он, конечно, вырос бы другим человеком. А вместо этого стал похож на своего отца – подозрительного, хитрого, и на деда – слишком любвеобильного.
Пока Гарри любовался фреской, а Гольбейн в нетерпении стоял рядом – мастеру хотелось продолжить работу, – к королю сзади подошел Кромвель.
– Не обращайте на меня внимания, Ганс, – сказал Гарри. – Она прекрасна, да, Пройдоха?
– От нее захватывает дух, сир. И ваша милость занимает центральное место, как и должно быть. Приближаясь к фреске, люди будут испытывать смятение и трепет – такое сильное впечатление она производит.
Гарри внимательно рассматривал свой портрет: вот он стоит, твердо расставив ноги, руки на бедрах, и властным стальным взглядом смотрит прямо перед собой. Именно такое представление о себе он хотел создать у людей.
– С него нужно сделать копии, – сказал король. – Пусть каждый верноподданный повесит это изображение у себя в доме.
– Великолепный портрет, – заметил Кромвель. – На него будет большой спрос, вот увидите.
Гольбейн нетерпеливо махнул кистью:
– Ваша милость, моя мастерская с радостью поможет в этом.
– Хороший человек, – сказал Гарри, отводя Кромвеля в сторонку. – А теперь, Пройдоха, насчет работ в Хэмптон-Корте. Королева проведет там время уединения перед родами. Я хочу, чтобы для нее к концу лета подготовили комнаты Анны.
Кромвель пришел в замешательство:
– Даже я не могу сотворить такое чудо, сир. Там нужно произвести слишком много работ, чтобы удалить все напоминания о той леди.
– Пусть работают круглые сутки, – потребовал Гарри.
– И все равно покои не успеют подготовить. Могу я предложить, чтобы ее милость воспользовалась старыми апартаментами леди Екатерины с видом на задний двор?
Гарри насупился:
– Я бы не хотел, чтобы мой наследник родился там, но эти комнаты просторные, в них много воздуха. Подготовьте их и уберите роскошно.
Беременность Джейн протекала хорошо. Она уже носила платья, не затягивая шнуровку, а когда ребенок в ее чреве начал быстро расти, в соборе Святого Павла и церквах по всему королевству радостно пропели «Te Deum».
Однако наступил июнь и вместе с жарой принес в Лондон страшную вспышку чумы. Гарри вместе с двором сбежал в Виндзорский замок, где перепуганная Джейн начала истово соблюдать святые дни и поститься, что сильно встревожило короля. Он не мог поверить: неужели ее так страшила болезнь? Джейн боялась заразы больше его, если такое вообще возможно.
– Ее милость сказала моей супруге, что боится потерять своего бесценного ребенка, – сообщил Гарри Саффолк. – В таких обстоятельствах я бы относился к женским страхам с пониманием. Честно говоря, у нее есть поводы для опасений. Я слышал, в Лондоне зараза убивает по сотне человек за неделю.
– Боже правый! – воскликнул встревоженный Гарри. – Соберите Совет. Запретите людям из Сити приближаться ко двору. И я, пожалуй, отменю свои планы на летнюю поездку по стране. Королева – слабая женщина и не захочет, чтобы я уезжал далеко от нее. Если она испугается слухов, которые в мое отсутствие станут распространять какие-нибудь дураки, это может плохо сказаться на ребенке. Я ограничусь краткими выездами на охоту и не буду удаляться больше чем на шестьдесят миль от нее.
Этим король и удовлетворился. Он пребывал в отличном настроении, счастливо ожидая рождения сына. Это наверняка будет сын. Все врачи и астрологи так говорили.
Благодушие короля улетучилось, когда он узнал, что в пределах двора юный и несдержанный граф Суррей ударил по лицу брата королевы Эдварда, лорда Бошана. Они и раньше враждовали, взаимная ненависть особенно усилилась, после того как Гарри предостерег Суррея от дальнейших ухаживаний за женой Бошана. Однако любое насилие, свершенное поблизости от королевских дворцов, не должно было остаться безнаказанным, причем карали за такие проступки самым суровым образом: любого, кто совершил кровопролитие, лишали правой руки. Гарри с симпатией относился к Суррею, который был близким другом его любимого сына Ричмонда, и кровь не пролилась, но король не мог оставить такое нарушение порядка без внимания и приказал, чтобы двадцатилетнего графа доставили к нему.
– Что дает вам право вести себя так? – рявкнул он. – Надо было сдержаться!
Суррей вспыхнул:
– Милорд Бошан предположил, что я сочувствовал мастеру Аску и его бунтовщикам. Пусть милорд Кромвель, находящийся здесь, подтвердит, что это ложь.
– Милорд Суррей говорит правду, – сказал Кромвель. – Он искренне верен вашей милости.
Гарри решил проявить снисходительность:
– Вы проведете в своей комнате в Виндзорском замке две недели. У вас будет время подумать о том, как побороть вспыльчивость.
Рассерженного Суррея увели. Кромвель склонился к уху Гарри:
– Он ходит мрачный с тех пор, как леди Элизабет Фицджеральд отправили ко двору леди Марии.
Гарри изумленно вскинул брови:
– Но ей всего одиннадцать лет!
– Это не романтическая любовь, насколько я понимаю, а платоническая. Советую вашей милости прочесть его стихотворение «Прекрасная Джеральдина», написанное по мотивам любовных посланий Петрарки Лауре.
Гарри нашел и прочитал состоявший из четырнадцати строк сонет. Сердце его откликнулось, он вспомнил свою любовь к Джейн – любовь, которая сделала его счастливым, и возблагодарил Господа за то, что в сорок шесть лет получил такой дар.
Лето клонилось к закату, когда Джейн удалилась в свои покои в Хэмптон-Корте. Случаев чумы в окрестностях не отмечалось, но для сокращения риска инфекции Гарри со своим двором переехал в Эшер, где обосновался в старом доме Уолси, чтобы ждать новостей о рождении сына. Находиться в Хэмптон-Корте ему было незачем, так как никого из мужчин, даже его самого, не пускали в покои королевы во время уединения. Гарри это раздражало, потому что он знал: Джейн будет страшно и она станет тосковать по нему. Черт с ним со всем, он король и может поступать по своему усмотрению! Но одного взгляда на дракона в обличье повитухи хватило, чтобы Гарри покорно вернулся в Эшер.
В лихорадочном беспокойстве король распорядился: пусть в Виндзорском замке для его сына приготовят ложу, как для всех членов ордена Подвязки, и не мог дождаться момента, когда будет держать на руках наследника, доказав тем всему миру: он способен зачать здорового мальчика. Поклеп Джорджа Болейна по-прежнему не давал ему покоя.
И вот у Джейн начались роды. Гарри то и дело отправлял гонцов в Хэмптон-Корт справиться, как идут дела, и беспокоился все сильнее. Прошла ночь, наступило утро и снова ночь, а ребенок так и не появлялся на свет. Гарри хотелось биться о стены от досады.
Уилл положил руку ему на плечо:
– Успокойся, Гарри! Все будет хорошо. У ее милости там или младенец, или огромный пудинг.
Но наконец – о, хвала Небесам! – ранним утром пришла долгожданная весть. Его сын родился. Королева после долгих мук чувствует себя хорошо и ждет его.
Отчаянно стремясь поскорее увидеть их обоих, Гарри тем не менее не забыл о своем долге и встал на колени возблагодарить Господа, пославшего ему такой великолепный дар. Затем он взлетел на коня, снова чувствуя себя молодым и здоровым, и галопом поскакал по полям Суррея в Хэмптон-Корт, сходя с ума от нетерпения.
– Дорогу королю! – кричали стражники, проводя Гарри сквозь толпу придворных, которые собрались в галерее, чтобы поздравить его и выразить свою радость. Затем распахнулась дверь в покои королевы. Там, опираясь спиной на подушки, сидела Джейн, ее длинные светлые волосы разметались по плечам, на руках она держала сына.
– Дорогая! – воскликнул Гарри, с благоговением поглядел на спеленутого прелестного младенца и протянул к нему руки; он ликовал и плакал от радости, в первый раз взяв своего наследника на руки. – Мой сын – само совершенство! – провозгласил король, в изумлении глядя на серьезное маленькое личико, заостренный подбородок, как у Джейн, и чопорный маленький рот, как у него! – Мне никогда не отблагодарить вас в достаточной мере, моя дорогая! – Гарри заметил под глазами у Джейн темные круги, – видимо, роды дались ей нелегко. – Надеюсь, с вами все в порядке.