– Я устала. – Она улыбнулась. – Но повитуха уверяет меня, что я скоро оправлюсь.
Гарри поднял глаза и увидел дракона, грозно глядящего на него, как будто он мог уронить ребенка. Король заулыбался акушерке.
Снаружи доносились радостные крики, сквозь окна был виден дым костров. Королевство уже торжествовало.
И веселье продолжалось всю ночь и весь следующий день. Люди так долго ждали рождения принца, что радовались ему так, будто на свет появился второй Иоанн Креститель. В соборе Святого Павла вновь пропели «Te Deum», две тысячи пушек дали салют из Тауэра, колокола церквей триумфально звонили, зажглось еще больше костров, лорд-мэр организовал раздачу дарового вина в Лондоне, повсюду устраивали процессии, уличные сборища и общие пиры. Тем временем королевские гонцы спешили во все уголки королевства с радостной вестью: у Англии появился наследник престола. Призрак гражданской войны, давно навещавший Гарри в снах, унялся.
Принца крестили через три дня после рождения, мягким октябрьским вечером. Великолепную, освещенную факелами процессию возглавляли рыцари, церемониймейстеры, сквайры и служители двора, за ними шли епископы, аббаты и клир из Королевской часовни, Тайный совет в полном составе, иностранные послы и множество дворян. Следом лорд Бошан нес на руках Елизавету, которая сжимала в руках расшитую белую крестильную рубашку брата и елей. За ними маркиза Эксетер несла лежащего на алой подушке принца, Норфолк поддерживал головку младенца, а Саффолк – ножки; они шли под балдахином из золотой парчи, который держали над ними четверо джентльменов личных покоев короля. Длинный бархатный шлейф принца нес граф Арундел, а за ним важно выступали нянька мистресс Пенни и акушерка в зеленом платье, отчего она еще больше напоминала дракона. Леди Мария, которой предстояло стать крестной матерью принца, шествовала позади всех в сопровождении множества дам. На церемонии присутствовало четыреста человек, и это притом, что Гарри ограничил число гостей, опасаясь чумы, которая, к счастью, уже отступала.
По желанию короля старую часовню Уолси превратили в настоящее произведение искусства: прекрасные веерные своды потолка с подвесками, трубящими херувимами и королевским девизом «Dieu et mon Droit»[25] на арках окрасили в синий цвет и позолотили. Но сегодня Гарри там не было, и он не видел, как среди всего этого великолепия крестили его сына. По традиции в этот день главная роль отводилась восприемникам, и король остался с Джейн, которая возлежала на парадной постели, одетая в отороченную горностаем мантию из темно-красного бархата, и ждала, когда ей вернут новоявленного маленького христианина, чтобы она в первый раз назвала его по имени.
Где-то после полуночи они услышали, как герольдмейстер ордена Подвязки провозгласил: «Господь, в своем всемогуществе и безграничной милости даруй благую и долгую жизнь высочайшему, превосходному и благородному принцу Эдуарду, герцогу Корнуолла и графу Честера, дражайшему и любимейшему сыну нашего самого грозного и милостивого повелителя, короля Генриха Восьмого!» Затем послышался шум возвращающейся процессии, и вскоре зал наполнился людьми. Гарри с ликованием смотрел, как леди Эксетер нежно положила младенца на руки Джейн.
– Мой дорогой сын Эдуард! Да благословит вас Господь во все дни вашей жизни! – Джейн поцеловала младенца, затем его взял на руки Гарри, который не мог сдержать слез.
– Прекрасный сын, благословляю вас именем Бога, Девы Марии и святого Георгия. – Он поднял влажные глаза и увидел, что многие из тех, кто собрался вокруг, глубоко переживают вместе с ним этот торжественный момент.
Юная герцогиня Саффолк унесла Эдуарда в детскую. Подали закуски: гипокрас и вафли – для знати, хлеб и вино – остальным. Гарри выделил деньги для раздачи милостыни беднякам, собравшимся у ворот дворца. Уже забрезжил рассвет, когда гости, поцеловав руки королю и королеве, разошлись.
На следующий день, придя к Джейн, Гарри испугался, увидев, какая она бледная и осунувшаяся.
– Ее милость сильно тошнило, и она мучилась поносом, – сказала акушерка, в тот момент не так уж похожая на дракона, а скорее слегка перепуганная.
– Она съела что-нибудь не то? – в тревоге спросил Гарри.
– Она попросила куропаток в зеленом соусе, и мы их подали ей.
– Клянусь святым Георгием! Вам не следовало потакать ее капризам и давать все, что она ни попросит, – раздраженно сказал Гарри.
– Сир, она королева. Ей нельзя перечить.
– И вы, женщина, отвечаете за нее!
Акушерка побледнела, и Гарри это порадовало.
Он попытался развеселить Джейн новостью о даровании ее брату Эдварду титула графа Хартфорда и возведении в рыцари Томаса Сеймура, крепкого молодого парня, который снискал любовь дам, но, как подозревал Гарри, был человеком пустым, беспринципным и едко завидовал своему старшему, более серьезному брату, тень которого нависала над всей его жизнью. Конечно, Гарри не стал делиться этими соображениями с Джейн, которая лежала на постели, измученная рвотой.
Однако через три дня болезнь отступила, и королева снова смогла радоваться малышу Эдуарду, а Гарри гордо любовался ими обоими. Ему до сих пор не верилось, что у него наконец есть сын, и в голове роились планы, как обеспечить своему мальчику счастливое будущее.
Потом Джейн вдруг стало очень плохо, и Гарри оцепенел от испуга. Это не родильная горячка, которой всегда боялись, потому что жара не было. Больная дышала с трудом. Гарри беспомощно смотрел, как над ней склонились встревоженные доктора. Они ничего не могли сделать, оставалось только ждать, что Джейн сама справится с болезнью. Однако ее дыхание становилось все более затрудненным, наконец пришлось перевести страдалицу в сидячее положение, чтобы облегчить сдавленность груди. Гарри только и мог, что сидеть около постели Джейн, сжимать ее руку и мысленно повторять без конца: «Пусть она поправится». Неужели Господь, даровав ему такое счастье, отнимет у него источник этой благодати?
Но Господь не слушал. Сперва губы Джейн, а потом кончики пальцев посинели, она испустила последний вздох. И затихла.
Онемев от потрясения, Гарри, едва держась на ногах, вышел из комнаты и приказал, чтобы подали барку и отвезли его в Виндзорский замок, где он, укрывшись в своей спальне и заперев дверь, предавался скорби без свидетелей. Он злился и плакал, кляня жестокую судьбу, которая забрала у него ту, кого он любил больше всех, да, даже больше мальчика, оставшегося сиротой после смерти Джейн.
Глава 31
Гарри до сих пор не знал, что такое по-настоящему оплакивать кончину жены. Полный траур при дворе не вводился с момента смерти его матери тридцать четыре года назад, но король был убит горем, и его ничто не волновало, поэтому заботу обо всем взял на себя Норфолк как граф-маршал. Всем, кто находился при дворе, было предписано соблюдать траур, для государя, который едва мог вылезти из ночной рубашки, сшили костюм цветов королевского траура – сине-бело-фиолетовый. Скорбные погребальные обряды и церемонии продолжались три недели.
Кромвель тихо сообщил Гарри, что тело Джейн обернули в тонкую ткань с золотой нитью и положили в зале для приемов, надев на голову корону и унизав пальцы перстнями. Леди Мария, как главная плакальщица, и дамы ее двора по очереди молились за покойную, стоя на коленях рядом со смертным одром, пока за упокой души Джейн служили панихиды и мессы. Ее тело оставалось на месте неделю, после чего было положено в гроб и перевезено в Королевскую часовню, увешанную полотнищами черной ткани и украшенную образами, которые любила королева.
В ноябре на глазах у многих скорбящих людей Джейн с торжественной процессией, в атмосфере большой пышности и великолепия перенесли в Виндзорский замок, где погребли в новом склепе на хорах часовни Святого Георгия. Гарри на похоронах не присутствовал. Он остался в своей опочивальне, молился о душе Джейн или заливался слезами на постели, отчаянно тоскуя по ушедшей супруге, желая услышать ее нежный голос, хотя бы мельком увидеть ее милое лицо, но этому уже никогда не суждено было сбыться. Написанный Гольбейном портрет Джейн повесили рядом со столом короля, но даже этому великому мастеру не удалось передать на полотне характер живой Джейн. Ничего другого у Гарри не осталось, и единственное, что он теперь мог сделать для нее, – это заказывать мессы за упокой ее души.
Король дал обет возвести прекрасную гробницу для них обоих. На ней будет лежать фигура сладко спящей Джейн в окружении мраморных детей с корзинами цветов, которые она обожала. Рядом с ней поместят его фигуру, их руки соединят – их мертвые, каменные руки. От этой мысли слезы снова подкатили к глазам Гарри.
Но надо жить дальше. После похорон король вышел из уединения. Люди говорили ему, как хорошо он выглядит и как стойко переносит свое горе. Они лгали, желая его утешить. Гарри понимал это. Он с тревожной скоростью набирал вес: печаль и больные ноги не давали ему заниматься никакими спортивными упражнениями. Из зеркала на него глядел мертвенно-бледный старик в темно-синем траурном одеянии. Гарри надевал на лицо маску и старался казаться веселым, насколько это пристало вдовцу, и сильным, каким положено быть королю. Никто не должен знать, как глубоко потрясла его смерть Джейн.
– Ваша милость? – Это был Кромвель, его фигура, закутанная в меха от ноябрьского холода, появилась в дверях кабинета Гарри.
– Что там, Пройдоха? – раздраженно спросил Гарри; ему было трудно сосредоточиться на бумагах, горой лежавших перед ним на столе.
Кромвель замялся. Дурной знак. Гарри внутренне подобрался, готовясь услышать что-нибудь неприятное.
– Мне бы очень не хотелось досаждать вашей милости в такое тяжелое время, но вам нужно подумать о том, что один сын не может обеспечить надежную передачу власти. Мы, ваши советники, слишком хорошо понимаем, что младенцы подвержены детским болезням, которые легко могут унести их жизнь.