няв колпачки с бутылок, они отливали по пятьдесят граммов водки, вместо нее доливали воду, потом надевали колпачки и притирали их к бутылкам. Отделив бандерольную ленту от коробок с конфетами, вытаскивали из-под нее крышки и снимали верхний слой конфет, потом подсовывали крышки под ленту и заново склеивали их. Из бочек они похищали рыбу, а вместо нее заливали соленую воду. Для хищения круп, сахарного песка использовали щуп — подобие большого шила с полой иглой и ручкой. Щуп, не повреждая ткань, они вставляли в мешки, по нему в подставленное ведро вытекало их содержимое. На молочном складе масло первого сорта перетаривали в коробки от масла высшего сорта и сбывали в столовые. Зато потом излишки масла высшего сорта под видом первого сорта отдавали для сбыта доверенным лицам из магазинов, а разницу в стоимости сортов делили. Искусственное создание прибыльных пересортиц было одним из способов хищения также на рыбном и мясном складах…
Экскурсанты слушали мой рассказ внимательно. Только молодой лохматый парень в очках и в куртке со множеством кнопок, по-видимому студент, не вытерпел.
— Позвольте, — перебил он меня. — Вытаскивая конфеты из коробок, крупу из мешков, рыбу из бочек, они обворовывали самих себя…
— В том-то и дело, что нет. Мешки, ящики, коробки и бочки с внутритарными недостачами кладовщики сразу отпускали получателям, — объяснил я, — и недостачи перекочевывали таким образом к ним.
— И что же потом? — допытывался студент.
— Потом бывало по-разному. Недостачи рано или поздно вскрывались, но в магазинах, например, где учет суммарный, природу их определить уже было трудно. В тех случаях, когда они обнаруживались в результате самопроверок, работники магазинов стремились покрыть их за счет обмана покупателей либо путем получения на базе «левых» товаров, нередко тех, которые были украдены у них же. Бывали и такие случаи, когда получатели, особенно иногородние, выявляли эти скрытые недостачи при перевешивании товаров после доставки на место. Тогда они предъявляли к базе претензии и требовали возмещения ущерба.
— Много ли было таких претензий? — поинтересовалась скромно одетая пожилая женщина, по всей видимости бухгалтер.
— Как вам сказать, — ответил я. — В квартал, если брать по каждому складу, то немного. За год их накапливалось порядочно. Особенно по винно-кондитерскому, лабазному и рыбному складам. Получатели писали, например, об обнаружении в бутылках с водкой размокших окурков, табачного пепла, о том, что в коробках с конфетами не хватает верхних рядов, или о том, что в бочках с рыбой, полученных по весу брутто, вес нетто не соответствует указанному в трафарете.
— Любопытно… — заметил студент. — Как же поступало в таких случаях руководство базы?
— Иногда оно назначало проверки. Эти проверки редко заканчивались взысканием недостач с кладовщиков. Получателям, как правило, рекомендовалось требовать возмещения недостач от фабрик — изготовителей продукции либо списывать их как естественную убыль, возникшую при транспортировке товаров.
— Явно незаконные рекомендации! — возмутилась женщина-бухгалтер.
— Как раз об этом и писали на базу некоторые получатели, — согласился я с ней. — Они прямо указывали, что товар украден и списывать его недостачу на естественную убыль недопустимо.
— В торговле всегда были честные, прямые и смелые люди! — послышалась чья-то реплика.
Ее заглушили голоса других экскурсантов:
— Выходит, руководство было заодно с ворами!!!
— Наверняка ему подбрасывали… — не без ехидства заметил студент.
— Да, оно получало свою долю, — подтвердил я. — Кладовщики или их заместители ежемесячно вручали директору и его заместителю определенные суммы денег. Эти поборы почему-то назывались абиссинским налогом.
— Как же в этих условиях работали ревизоры? — полюбопытствовала женщина-бухгалтер.
— Ревизоры управления пользовались репутацией самых деликатных людей. Они никогда ничего не просили, но о своем приезде на базу звонили ее руководству заранее. Приехав туда, они отсиживали за бумагами положенный срок, в акт включали лишь безобидные нарушения и, получив за это вознаграждение, удалялись…
— Сколько же эта банда успела украсть? — спросил студент.
— За несколько лет она причинила государству ущерб на сумму свыше двухсот тысяч рублей.
— Ничего себе! — зашумели экскурсанты. — На что же были потрачены эти деньги?
— На приобретение дач, машин, мебельных гарнитуров, золотых украшений, хрусталя, ковров. Первенствовал здесь заведующий винно-кондитерским складом. Своему бульдогу он надел на клыки золотые коронки;
— Куда же смотрели люди? Соседи по дому, например? — спросила миловидная девушка, стоявшая рядом со студентом.
— Люди возмущались и, как всегда в таких случаях, ругали следственные органы. На большее у них пороху не хватало, — объяснил я ей.
— Неужели невозможно было вовремя пресечь все это?! — раздался чей-то негодующий голос.
— Почему же невозможно? Это могли сделать и милиция, и прокуратура, — ответил я. — Только надо было глубоко и серьезно проверять поступавшие к ним сигналы о преступлениях. В милицию, например, неоднократно приходили письма о воровстве и взяточничестве на базе, как анонимные, так и подписанные, в основном уволенными работниками. Анонимными пренебрегали, их оставляли без всякой проверки, подписанные проверялись, но поверхностно и без сопоставления с другими сигналами, а потом сдавались в архив. Там эти письма уже никто не анализировал. Претензии тоже были своеобразными сигналами, но они подвергались проверке прокуратурой в лучшем случае один раз в квартал. За более длительный срок в разрезе каждого склада никто документы не контролировал. Когда же прокуратура занялась наконец анализом накопившихся на базе претензий, поступавших в милицию жалоб и заявлений, то организовала целенаправленную ревизию бухгалтерских документов в магазинах, возбудила дело и провела одновременные обыски у руководителей базы и кладовщиков. Судьба преступной группы была решена…
Закончив беседу на площади Мира, я повел экскурсантов к остановке автобуса № 50, и минут через десять мы были уже на углу Театральной площади и улицы Глинки.
— Взгляните, товарищи, на этот дом, — указал я на пятиэтажное, украшенное лепниной здание. — Таких домов в Ленинграде много, но этот получил известность потому, что в нем длительное время размещался ведомственный жилотдел. Его окна на первом этаже, видите? Так вот: все три инспектора и начальник жилотдела были взяточниками… Не подумайте, что они брали взятки за незаконное предоставление жилплощади или необоснованное улучшение жилищных условий. Они принимали на учет только тех, кто имел на это право. За взятки, полученные от лиц, желавших удовлетворить свои интересы побыстрее, они шли к руководству, умело докладывали дела и возвращались с резолюциями: «Срочно», «В первую очередь» и т. д. Кроме того, они скрывали от учета однокомнатные квартиры, освобождавшиеся после смерти съемщиков-одиночек. На эти квартиры взяточники оформляли ордера, возвращенные другими гражданами, предварительно вытравив в них прежние записи. Контроль общественности за работой жилотдела отсутствовал. Общественное мнение о его деятельности никто не изучал. Между тем разговоров было много: инспектора жили явно не по средствам и не скрывали этого. Достаточно сказать, что у одной из них при обыске, проведенном после возбуждения уголовного дела, удалось обнаружить около ста изделий из хрусталя, много золотых украшений, десять шуб, пятьдесят пар импортной обуви, несколько дорогих сервизов из фарфора, целую коллекцию зарубежных вин и коньяков.
— Как же они попались? — спросила та же наивная девушка..
— Их вывел на чистую воду один из очередников, — ответил я. — Он был в числе нуждающихся в улучшении жилищных условий, поскольку проживал с женой и взрослой дочерью в коммунальной квартире, занимая маленькую комнатушку. Как-то два его знакомых, поставленных на очередь позже, но получивших площадь раньше его, сказали ему о том, что дали взятки. Гражданин привел их обоих в прокуратуру…
— Если бы он сам не был заинтересован, то не поступил бы так, — скептически заметил кто-то из экскурсантов.
— Не согласен, — возразил я, — человек он принципиальный. Он и раньше не боялся постоять за правду там, где это требовалось, независимо от своих личных интересов.
— А его знакомых привлекли? — спросил студент.
— Нет, — ответил я. — Они ведь добровольно заявили о даче взяток и от уголовной ответственности в соответствии с законом были освобождены.
— А площадь у них отобрали? — поинтересовалась девушка.
— Оставили за ними, поскольку они имели на нее право…
— И все-таки я убежден, что как этих, так и вазовских жуликов можно было обезвредить гораздо раньше, — произнес студент. — Они завелись и долго процветали только благодаря инертности, безразличию тех, от кого зависело их своевременное разоблачение.
Я собрался ехать с экскурсантами дальше, но тут и они, и дом на улице Глинки погрузились в темноту. Сон оборвался. Я ощутил несколько ударов в бок чем-то острым и понял, что это бьет жена, локтем. Разбудив меня, она сказала:
— Перевернись… Сколько можно просить? Лежишь на сердце и городишь какую-то галиматью… Окурки в бутылках, абиссинский налог, золотые коронки у собаки…
Я повернулся и подумал: почему же галиматью? Только разве с гидом и экскурсией что-то не совсем так, но ведь на то и сон! А все остальное было, было в действительности. Это точно! Вчера, возвращаясь с места происшествия, я ехал в автобусе № 50 мимо площади Мира к улице Глинки и вспоминал дела, которые когда-то расследовал в этих краях. На Театральной площади вышел из автобуса, купил пирожков и направился к прокуратуре кратчайшим путем. У Львиного мостика через канал Грибоедова меня остановили сначала девушка, потом молодой человек: «Что у вас? Вы не сдаете? Нужна квартира или комната?» За ними потянулись другие… Я много слышал об этой толкучке, но своими глазами не видел ее никогда. Решив понаблюдать за тем, что здесь происходит, я вошел в соседний скверик и сел на скамейку. За решеткой, на набережной, продолжала топтаться кучка людей, в основном молодого и среднего возраста. Двигались эти люди беспорядочно, изредка обмениваясь д